Костик что-то оживлённо продолжал толковать Юльке. Она слушала его с детским восторгом, жадно заглядывая ему в лицо, словно пытаясь понять, правду ли он говорит или шутит. Но Костик был уже на седьмом небе от опьянения, на той его фазе, когда по его глазам бегали мурашки, а лицо растекалось в приливах и отливах благодушных эмоций. Иногда под действием каких-то неслыханно дерзких излияний, Юлькин взгляд смущённо уходил как ток в землю, а потом цеплялся за провода. Улыбка тускнела, а руки начинали нервно теребить поясок на платье. Но вечный двигатель прогресса, неутомимый искатель приключений Костя Пичугин, настойчиво привлекал Юльку за плечи и продолжал на чём-то настаивать, причём горячо и вдохновенно, не обращая внимания ни на Юру, который, прислонившись к дереву о чём-то переговаривался с Михалычем, ни на Лёту, которая готова была проткнуть своей острой мордой всё, что находилась у него и у Юльки на уровне её носа.
Юра, оказавшись в таком небывало запущенном природном заповеднике, пребывал в расслабленно-отрешённом состоянии всеобщего комфорта и удовлетворения и на все вопросы Михалыча, который просто заваливал ими, отвечал неизменно утвердительно, с долей почтения и искреннего участия в его витиевато-разболтанной мысли: да конечно, разумеется, безусловно…. Хотя ни один вопрос он толком и не слышал, или даже не понимал. Многие слова ему были в диковинку, казались архаичными, а некоторые просто смешили, как, впрочем, и сам принцип устройства междометийных изречений, так, для связки слов в предложении. Юрий, улыбаясь, разглаживал газетный лист, сверху донизу обработанный рыбьей чешуёй и жировыми разводами и, чисто машинально, прочитал утопающие в тёмных пятнах заглавие передовицы:
«НЛО: охота на доярок … необычайные пролёты-свечения здесь, - дело рутинное… это происходит за полночь…. Не раз люди видели, как над полем кружили белёсые огни вроде шаровых молний…. Муж Иван Юрьевич после случившегося пришёл в местную администрацию с жалобой: «Чертовщина распоясалась!» - и попросил защитить жену. Он искренне боится, что её могут украсть…. Сама она тоже напугана…»
- Да конечно, безусловно, - кивал головой Юра в такт Михалычевой болтовни, и всё пристальнее всматривался в замусоленные строки статьи.
Неожиданно залаяла собака и устремилась на зады Михалычевых строений.
Одновременно с противоположной стороны двора затарахтел «Урал».
Пётр затормозил чуть ли не у самого края стола. Бойко соскочив с сиденья мотоцикла как с седла лошади, он подал руку девушке, сидевшей в люльке. Она встала, но чуть было не упала на подкосившихся, онемевших от неудобного сидения, затёкших ногах. Петр в очередной раз ловко подхватил Светку.
Михалыч, выпучив глаза, засуетился и тоже вскочил с места:
- Стало быть, в набег ходил и вон каку сладеньку наливочку-то деду добыл? Ай да, лихой казак, ты, Петро!
С этими словами Михалыч вдарился в пляс, затейливо выламывая коленные суставы и разбалтывая чашечки, разводя туда-сюда руками, как граблями:
Выбирай жа ты,
Выбирай жа ты белая леблё….
Белая леблё… ну белая леблёдушка
Да по совести себе ле…
Себе лебледя!
- Исступленно заголосил Михалыч что есть мочи.
Юрий, похохатывая, смотрел на эту сумасшедшую сцену, к которой вот уже присоединился и Костик. Он начал неуклюже приседать и пытаться, засунув два пальца в рот, издавать озорной посвист. Где-то на задах заходилась лаем Михалычева псина. Сквозь остервенелый собачий лай и треск сучьев отчётливо доносились крики и трёхэтажный мат каких-то потусторонних сил, озлобленных на весь белый свет и стёртых в порошок незримой, но всемогущей силой под названием «жизнь».
Себе лебледя!
Себе лебледя!
- уже орал с помутившимися от экстаза глазами дед.
Пётр, опустив Светку на грешную землю, тревожно вглядывался в лица присутствующих. Накипь неясных сомнений мешала ему проникнуться торжеством происходящего. Предчувствие приближающейся опасности сжимало как тисками его могучую молодую грудь, мешая узреть причину столь безрассудной вакханалии. Какой-то незримый враг вероломно смел покуситься на святая святых, на девичью честь его девушки, которая по праву принадлежала ему, и только ему, - Петру Авдееву, а они песни горланят…. И Пётр от одной этой мысли вскипал как воск, но тут же приходил в себя, чтобы хоть как-то понять, что же происходит вокруг него, вокруг этих людей, да и с самими этими людьми.
Тем временем, запоздалые сумерки повсеместно разбрасывали свои невидимые сети. Тени деревьев сгущались и растворялись в шорохах насекомых и тихом шелесте листвы, краски тускнели. Среди этих разрозненных людских голосов Юрий пытался сохранить спокойствие и здравый смысл, различить тонкую свирель сверчка под крыльцом и услышать зяблика на комле трубы. Хотя, может быть, и не на комле, (потому что комель – это комель, а зяблик – это зяблик). Так или иначе, на сегодняшний день это была его миссия. Должен же кто-нибудь на этом благоухающем такими естественными ароматами клочке земли сохранять трезвый рассудок и ясность сознания... По возможности, конечно, трезвое, и, хотя бы, на шаг вперёд предвидеть дальнейший ход событий. Он посмотрел поверх этих беснующихся голов на край неба, где солнце, усталое и разморённое, уже готовилось скатиться в свою разостланную над горизонтом из пуховых облаков колыбель, и… невольно задержал взгляд на этом грандиозном в своём великолепии шоу.
Огромный светящийся шар вдруг стал медленно подниматься. Его яркие лучи падали на леваду, на Раствердяевку, на ту часть Шокин Блю, где проживала та самая Алевтина Збруева, к которой, якобы, ездил Пётр Авдеев за пополнением резервов и вообще на всё, что попадало в поле зрение Юрия Соловьёва.
Испуская невообразимо яркое свечение, шар поднимался всё выше и выше. Он был похож на солнце, которое, поправ законы всемирного тяготения, стало вдруг набирать скорость и удаляться в изогнутые временем пространства вселенной. За считанные мгновения оно превратилось в маленькую светящуюся точку-спутник, которых так отчётливо и много можно наблюдать на завораживающе-таинственном огромном звёздном небе нашей страны и её многочисленных планетариев.