Вернулся поручик только к утру. Воинский лагерь уже проснулся и наполнился военной суетой – солдаты сворачивали палатки, грузили на обозные телеги «хурду», сворачивали в скатки шинели. По дороге, возле которой был разбит бивуак полуэскадрона Ростовцева, то и дело пылили батальоны, эскадроны, батареи – войска следовали в предписанном порядке на восток, в сторону Можайска, где, как успел уже сообщить мне Прокопыч, уже избрана позиция для генерального сражения. Наскоро проглотив по тарелке гречневой, с постным маслом и салом, каши, которые Прокопыч притащил от солдатского костра, мы принялись переодеваться в подобранную по распоряжению Ростовцева одежду. «Нечего вам, Никита Витальич, с приятелем вашим, людей смущать. Уж больно ваше нынешнее платье в глаза бросается, ещё за шпионов примут…» – сказал он, и мы с Рафиком вынуждены были согласиться. Аргументы типа: «шпион должен быть неприметным, зачем ему броско одеваться?» во внимание приняты не были. Так что, пришлось нам натягивать найденное в эскадронном обозе тряпьё: штопаные-перештопаные пехотные сюртуки зелёного сукна (такие полагались гусарам вне строя), полотняные штаны, фуражные шапки-бескозырки и стоптанные, хорошо хоть, не драные ботики – короткие, с фигурным вырезом поверху, гусарские сапожки. Чужая обувка немилосердно тёрла ноги, и я с удивлением обнаружил, что в этом времени, похоже, не делают различий между правым сапогом и левым, компенсируя анатомические различия правильно намотанными портянками. Вот тоже наука, которую предстоит освоить…
К мундирам полагалась кое-какая амуниция: парусиновая сухарная сумка через плечо и лядунка - что-то типа кожаной коробочки, которую следовало носить на широкой кожаной перевязи. В коробочке имелась деревянная вставка с двумя рядами отверстий – там хранили скрученные из бумаги патроны. Нам пока класть в свои лядунки было нечего, зато я разжился ещё одной перевязью (здесь их называют «панталер»), на которую привесил свою шпагу. Прокопыч уже успел её наточить, и я с удовольствием опробовал оружие на ракитовых кустах позади палатки Ростовцева. Ничего так, рубит…
Поупражнявшись немного, чтобы привыкнуть к балансу нового клинка, я вернулся в палатку, напился квасу из стоящего в углу открытого бочонка, помог Рафику пристроить ножны от штыка на панталер рядом с лядункой – и тут в палатку вошёл Ростовцев. Вид у него был вполне довольный.
«Всё сошло как нельзя лучше! – объявил он с порога. – Генерал Дохтуров внял аргументам и позволил сей же час, не тратя времени, приступать к формированию партизанской партии». Для этого решено было взять полуэскадрон Ростовцева, добавив к нему полусотню донцов из числа приданных к шестому пехотному корпусу казаков. Кроме того, предвидя недовольство начальника Ростовцева (как же, подчинённый решил такое дело через его голову!) Дохтуров отправил к эскадронному командиру сумцев адъютанта с запиской, в которой пояснял, что-де сам вызвал поручика, чтобы возложить на него особое задание.
Перед отправлением Ростовцев выдал мне наган с патронами: «Я вам верю, Никита Витальич, так что вы уж меня не подведите.» Рафику тоже было предложено оружие – от сабли армянин, правда, отказался, взяв в дополнение к штыку трофейный французский тромблон и пистолет – и тут же принялся осваивать мудрёный процесс заряжания под руководством приставленного к нему гусара.
Не прошло и часа, как пропела труба – и гусары, построившись колонной по три, направились вдоль обочины дороги на запад - в сторону, противоположную той, куда текли нескончаемой рекой марширующие к Бородинскому полю русские полки.
Миновав опустевшее Царёво-Займище (поле, сплошь покрытое завалившимися шалашами, балаганами из жердей и соломы, и чёрными лишаями кострищ, производило гнетущее впечатление) «партия» добралась до знакомого поворота на просёлок, ведущий в сторону оставленного имения Ростовцевых. Здесь уже велика была вероятность встречи с французскими разъездами, а потому поручик велел своим кавалеристам укрыться в ближайшей рощице и выслал в сторону Будищ разведку – дюжину казаков и пятерых гусар под командой корнета Веденякина.
Я попросился в поиск с ними – сил не было больше сидеть и ждать, - но Ростовцев наотрез отказал. «В седле вы, вроде и держитесь, - сказал он с усмешкой, - но, уж простите, как собака на заборе. Да ещё и конь у вас незнакомый, случись погоня или верховая сшибка – будете обузой…»
И ведь не поспоришь! Тем более, что конь мне достался ещё тот – соловый мерин, взятый казачками у французов в недавней арьергардной стычке и проданный Ростовцеву за пять целковых. Добротную трофейную амуницию станичники зажали – подобрали старое оголовье с порванными, связанными узлами поводьями, да накинули поверх потёртого суконного потника худое казачье седло. Я бы предпочёл строевое седло, принятое в русской кавалерии – такие были распространены и в наше время, и мне немало пришлось на таком поездить – но дарёному коню в зубы, как известно, не смотрят. Мерин, как оказалось, характер имел подлый, пакостный – при всяком удобном случае норовил, вывернув шею, куснуть меня за ногу, а при остановках – делал попытки улечься, ничуть не обращая внимания на всадника в седле. Средство против этого подсказал мне один из казачков: «ты, вашбродие, как он башку-то поворотит, тут же по носу его сложенной нагайкой, кончиком - он и образумится…»
Из всей трофейной амуниции мне достался один только чемодан в виде длинного бочонка из тёмно-синего с жёлтой отделкой сукна и цифрами «7» на торцах – пустой, разумеется. В него я запихнул, за неимением другого скарба, подаренную шинель и собственную одежду из двадцатого века.
В ожидании разведки Ростовцев, выставив, как полагается, охранение, велел распустить подпруги, напоить коней, задать им овса и, разведя костры, варить обед. В рощице нашёлся родник – к нему и бегали с котелками за водой с манерками и кожаными вёдрами, из которых полагалось поить лошадей. День предстоял длинный, когда ещё люди и лошади смогут вдоволь попить и утолить голод….
Миски и прочей походной утвари у меня не было – своя осталась в ДК вместе с рюкзаком и прочим походным хозяйством, а местным обзавестись я пока не удосужился. Пришлось одалживаться у денщика Ростовцева, после чего мы с поручиком устроились на стволе поваленной берёзы, выскребли ложками кулеш – на этот раз гусары варили кулеш – густую похлёбку на пшонке и гороховом толокне, щедро сдобренную салом - и принялись обсуждать дальнейшие действия. Я предложил добраться сначала до ДК – французы наверняка уже его оставили, - а оттуда, по следам тяжело гружёных фургонов преследовать неприятеля. Ростовцев после недолгого раздумья согласился – похоже, ему, кроме очевидной целесообразности предложенного плана, до смерти хотелось хоть одним глазком поглядеть на то, как жили в своём будущем потомки. Я не стал его разочаровывать – конечно, сельских клуб далеко не лучший образчик быта второй половины двадцатого века, но кое что там, и правда, можно найти – ту же радиолу, к примеру, или электрическое освещение. Если, кончено, клятый пшек не посоветовал своим новым друзьям захватить вместе с книгами и генератор – а то и вовсе подпустить в здание красного петуха, по подлости своей натуры и следуя принципу «так не доставайся же ты никому!» А что, с него станется… Кстати, вот интересно: пан Пшемандовский уже догадался, кто я такой на самом-то деле? Или он, в отличие от меня, не получил предупреждения от таинственных «нанимателей» о возможном визави, намеренном вмешаться в его собственные планы?
Подошёл Прокопыч, плеснул из манерки вина – не хлебного, как здесь принято называть водку, а обычного, красного, к тому же, сильно разведённого родниковой водой. На мой вопрос – зачем понадобилось портить хороший продукт? – поручик объяснил, что эту привычку они переняли у французов, ещё в кампанию пятого года. Разбавленное кислое вино отлично утоляет жажду, особенно на жаре, да и в ожидании стычки с неприятелем голову всё же лучше держать незамутнённой. Вот вечером на биваке, перед сном – дело другое, там и пунш можно соорудить, и даже гусарскую жжёнку. Если найдётся, из чего, конечно.
За предложенным напитком – цветом он живо напомнил мне рассуждения о том, что античные греки тоже разбавляли вино водой до цвета аметиста – Ростовцев завёл разговор, которого я опасался, и от которого до сих пор удавалось уклоняться, ссылаясь на срочные дела. Поручика интересовал ход войны – побьём ли француза, сколько будет битв, где и с каким исходом, велики ли будут потери и когда русская армия войдёт в Париж? И, в первую очередь, разумеется – расспрашивал о генеральном сражении, о котором говорили с момента прибытия к войскам Кутузова и которое, судя по всему, должно было состояться буквально на днях.
Я не стал его разочаровывать: в конце концов, даже если поручик вздумает прямо сейчас скакать к Кутузову, и светлейший князь не только его выслушает, но и примет полученные сведения во внимание (что совсем уж невероятно) – что-нибудь изменить уже не удастся. Позиции выбраны, состав войск определён и вряд ли изменится, действия полководцев подсказываются местностью и стоящими перед ними задачами…
К моему облегчению, Ростовцев и не думал никуда скакать. Выслушав мой рассказ о предстоящей битве, он лишь посетовал, что не сможет со своим полуэскадроном принять в нём участие. В ответ на это я привёл пример Дениса Давыдова – тому тоже оказалось не зазорно накануне генерального сражения отпроситься у Багратиона в рейд со своими гусарами. Точнее, ему только предстоит это сделать: если я не окончательно запутался в датах, то на календаре сегодня двадцатое августа, достопамятный разговор состоится лишь назавтра - в овине возле Колоцкого монастыря, где будут сосредотачиваться главные силы русской армии. Откуда они уже на следующий день отойдут ещё на один переход, чтобы занять позиции близ села Бородино.
О сдаче Москвы, которое неизбежно должно последовать после сражения, Ростовцев выслушал со скептической миной и совсем, было, собрался пуститься в дальнейшие расспросы, но тут прибежал вестовой с докладом о возвращении разведки. Бросив мне коротко «после поговорим», поручик встал и заторопился навстречу корнету Веденякину. По бивуаку прошло шевеление – казачки и гусары сворачивали нехитрую походную утварь и подтягивали подпруги в ожидании команды «По коням! Садись!» Рафик - он сидел рядом с нами, но в разговоре участия не принимал, - вытер рукавом губы и поспешил к своей лошади. Я тоже поднялся, потянулся, хрустнув суставами, и прицепил к панталеру стоящую возле бревна шпагу.
Что ж, отдохнули – пора и честь знать. Война ждать не будет…