Через апрельские чернеющие поля и перелески, тронутые первой нежной зеленью, прямо в горизонт уходили высоковольтные линии на огромных опорах. Здоровенный сорокалетний детина с белокурыми вьющимися волосами и детским взглядом небесно голубых глаз смотрел в окно электрички и улыбался. Родина... Всего каких-то десяток километров и вот он, долгожданный дом...
Лёха ехал к матери, в далёкую, полузаброшенную деревеньку, где из жителей остались горстка доживающих свой век стариков. Ехал насовсем, поскольку деваться ему теперь было некуда. Перед глазами всплыло разозлённое лицо жены Ленки...
После недельного запоя, в который отправился мужчина уже не в первый раз и сопровождавшегося ежедневными скандалами, криками и беганьем с за несчастной женщиной с кухонным ножиком, супружница выставила за дверь его нехитрые пожитки и вздохнула свободно. Как выяснилось, на работе его тоже не ждали после стольких дней прогулов.
Тогда Лёха продолжил своё «турне» в забегаловках типа «наливайка» с закадычным своим дружком и бессменным собутыльником Шуриком, по кличке Синяк. Но деньги быстро закончились и у дружка. Нечаянно протрезвевший Лёха вдруг понял, что пора ему остановиться и сделать передышку, когда войдя в облезлую, давно запущенную, с отбитым кафелем ванную Синяка, он начал крутить ручку крана с горячей водой и вдруг услышал оттуда звуки музыки. Будто играет радио. Повернул кран с холодной водой, мелодия заиграла громче. Встряхнул головой. Выключил. Включил снова. Из крана проговорили: « Московское время – пора бухнуть».
Лёха выбежал из ванной, схватился за голову. Музыка прекратилась примерно через час. Весь оставшийся день ему было плохо. Он потел, его трясло, ему слышался какой-то шепот и стуки в окна, двери, в стены... Вечером мужчина всё же встал, собрался с духом и пошел в соседний подъезд. Позвонил в дверь.
- Лен, это я, открой.
- Вон пошел...
- Я к мамке решил ехать. Поеду, пока не сдох здесь.
- Ну и катись, я то при чем.
- Дверь-то открой, че ты как с чужим.
- Ну да, родненький ты мой, такой родной, что чуть не прирезал, родственничек. Спасибо дитё у мамы, не видит такого папашу золотого, тварина ты, алкашина проклятая...
- Ну прости... Не помню ничё... Лен, хоть займи тогда на билет. Потом верну.
- Ага! Верю, прям в твою честность. На работу сперва устройся...
- Ну дай, хоть тысячу...
Дверь приоткрылась и в щель вылетела тысячная купюра.
- Всё. Не ходи сюда больше. Не могу видеть.
За спиной кто-то прошипел: « Не увидишь, скоро он наш будет»... Раздался мерзкий хохот...
- Ты слышала?
- Что?
- Голос...
- Ну всё, допился до "белочки"... Вали отсюда...
Лёха тяжело вздохнул и двинулся прочь. На улице его отпустило. Тёплое весеннее солнышко ласково обнимало землю своими лучами. Одуряюще, как бывает весной, пахло ещё мокрой от талого снега землёй, первыми. ещё клейкими листочками, свежестью. Мужчина вдохнул полной грудью и двинулся за вещами к Шурику.
Долго ехал на электричке, потом на маршрутке до райцентра и остальной путь пешком, через жидкий дубовый лесок. Рощица стояла высокая, светлая. Среди талой земли, покрытой мокрой, слежавшейся прошлогодней листвой то тут, то там уже проросла свежая, сочная травка. Кое-где подняли свои желтые головки «гусиные лапки» и белели подснежники. Дорожка, освещенная вечерним солнечным светом пролегла прямо посередине всего этого великолепия. Этот путь до дома был самым коротким. Лёха прибавил шагу. Там-то его и накрыло вновь... Весёлое щебетание птиц вдруг прекратилось. Стало темнее, лес стал какой-то серый и невзрачный. Лёха остановился. Громко сказал себе : «Так. спокойно. Я же не пил сегодня. Наверное это сон... Неужели заснул?»...
Вдруг, прямо перед ним возникла фигура черта. С виду он был совсем не страшный. Даже смешной. Выглядел он точь в точь, как тот, гоголевский, из Диканьки. Был он небольшого роста, примерно с метр. Густо покрытое серой шерстью тело поблёскивало в тусклом свете. Прямо из головы торчали два небольших рожка, а из круглого сероватого пятака подтекало. Черные, будто бусины, глаза сверлили алкоголика ненавистным , злобным взглядом.
Лёха охнул и отступив немного назад, развернулся и решил, что пора «делать ноги». Но черт уже стоял снова прямо перед ним и злорадно ухмыляясь прошипел : « Чё, Лёха, пора тебе к нам, пошли!»
Тот заорал во всю мочь и побежал не разбирая дороги в глубь леса. Спрятался за дерево. Отдышался. Вокруг, по-прежнему было всё серо, среди зловещей тишины, над головой каркали две вороны. А неподалёку, на ветке висел, раскачиваясь удавившийся, по виду много дней назад мужик. В его пустых глазницах горел такой же зловещий огонь, как у черта. Вдруг, он захохотал во всё горло беззубым ртом и крикнул : «Давай, Алексей, к нам. Видишь как у нас весело!»
Лёха крепко зажмурил глаза. С яростью потёр шершавыми ладонями разгоряченное лицо. Открыл глаза. Вернулись звуки. Запели птицы. Лес стал прежним. Яркий малиновый закат горел вдалеке. Лёха бегом побежал к дому.
Уже темнело, когда мужчина подошел к покосившемуся заборчику родительского дома. Мать, давно уже переставшая ждать своих детей, даже испугалась, когда в окошко постучали.
- Кто тама?
- Мам, это я, Лёша.
-Господи! Лёша?!
Женщина подхватилась и засеменила к двери. Отперев засов, выскочила на старенькое, выкрашенное оранжевой тракторной краской крылечко.
Обхватила высохшими, тоненькими руками широкие плечи сына. Глаза наполнились влагой.
- Сынок, неужто дождалася я тебе, милок ты мой...
- Я, мам, я...
- Да чё жа ты не упредил-то?
- Я, мать, насовсем.
Та схватилась за грудь.
- Чё такое случилося-то?
- Допился я, мамка, до чертиков. Выгнала меня Ленка.
- Ох ты, дурень окаяннай...
- Всё, мать, бросаю я. Не буду больше.
Она внимательно посмотрела в глаза сына : « Ну, дай Бог». И смахнула кончиком белого ситцевого платочка набежавшую слезу...
В родительском доме ничего не изменилось. Дощатый пол сверкал чистотой. На покрытой побелкой стене в рамках висели портреты бабушки и погибшего на войне деда. А с фотографий любовно собранных мамкой, в большой сделанной еще покойным отцом рамке, на мужчину смотрели добрые глаза ещё совсем юной матери, детские фотографии сестры и брата, и он сам... В красном углу висели старые, ещё прабабушкины, иконы. С них, при свете лампадки грозно и с укоризной смотрели на пропойцу Иисус Христос и Пресвятая Дева.
Мама наскоро собрала на стол. Поужинали. Легли спать. Лёха с удовольствием потянулся на своей старенькой кровати. Вдруг, стены будто почернели, раздвинулись и сдвинулись снова. Лампадка зачадила и потухла. А потом, по потемневшей стене, вереницей друг за другом поползли черные, неестественно огромные пауки. Лёха вскочил с кровати. Выбежал во двор, зажмурился. Открыл глаза. Перед ним стоял его знакомец. Чёрт заржал утробным голосом : « Чё, не ждал? А я вот соскучился!»
«Изыди, нечистый», – проорал Алексей.
- Ну уж нет! Ты наш! Собирайся!
- Пошел ты! Тебя вообще нет!
Он неистово потёр лицо.
- Нет тебя!
Открыл глаза. Чёрт продолжал стоять и мерзко ухмылялся.
- Ну,ну...
Мать Алексея, наблюдая как мечется сын поняла, что с ним беда. Она вышла за ним на крылечко.
- Сынок, Лёшенька, что ты? С кем ты говоришь?
- Да вот же он, чёрт, мам, смотри. Пошел на... отсюда...
Женщина перекрестилась сама и сына перекрестила.
- Господи, сына, нет тут никого...
Черт отошел немного.
- Да вот он, что ты, не видишь?
Растерянная, испуганная поведением сына старушка, не зная что делать, вдруг, по наитию, начала громко читать молитву : « Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым; да исчезнут; яко тает воск от лица огня »...
Лёха увидел, как черта начало трясти. Та продолжала : « Тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением…»
Черт стал каким-то прозрачным. И наконец, к концу молитвы совсем исчез...
Видений больше не было. Но и заснуть в эту ночь они не смогли. Говорили всю ночь. Лёха рассказывал матери о своей загубленной им же самим жизни, о Ленке и доченьке. И о своих видениях, в народе называемых « белочкой», а точнее белой горячкой... Мать скорбно слушала его рассказ - исповедь, не перебивая. А потом, тяжело вздохнув произнесла: « Ты, сына, не обижайси, но это ведь ты сам виноват-то. Бесов к себе подпустил пьянкой своей. Надо бы тебе исповедаться, да причаститься... И пить бросай... Иначе беда будить... Загубишь душу, Лёша»...
Алексей тихо проговорил : « Я, мам, понял уже»...
Мать усердно молилась за сына, каждый день моля Господа и Богородицу о помощи. А Лёха и вправду за ум взялся. С той самой ночи спиртного в рот больше не брал. И видений больше не было. Потихоньку жизнь стала налаживаться. Его потянуло к родной земле. Стал хозяйством заниматься, землицы прикупил, скотину завёл. Потом и жену вернул с дочкой, дом построили, зажили. Но то, что он тогда видел, и через много лет помнилось ему в мельчайших деталях...