С Надеждой Михалковой из-за съемочного графика мы встретились через пару недель после премьеры «Номинации» — сериала о двух актрисах Тане и Вере, дочерях знаменитого режиссера, которые ищут свое место в парадоксальном мире российского кино. Сестер сыграли настоящие сестры Михалковы — Анна и Надежда, последняя выступила еще и сценаристом и режиссером. Этот проект всколыхнул представителей индустрии, многие ушли с премьеры обиженными. Критики тоже высказались и о претензиях режиссера к фестивальному кино в общем, и к Кантемиру Балагову в частности, и о субъектности главной героини, и о символизме того, что отец героинь в сериале мертв.
Мы обсудили с Михалковой самые популярные трактовки сериала, поговорили про кумовство и коррупцию в кино, об эфемерности славы и наград, и о том, что делать в профессии, когда твоя фамилия — Михалкова.
— Если проводить параллели между вами и вашей героиней, то сериал «Номинация» по силе воздействия можно сравнить с тем первым разгромным интервью, которое Вера дает Кате Гордеевой в начале первой серии. Почему для вас помимо рассказа личной истории о самоопределении важно было поднять вопросы, которые многие в киноиндустрии избегают обсуждать публично?
— В данном случае это не критика — скорее, самокритика, наверное. Важно понимать, что этот сериал не сделан на злобу дня, чтобы хайпануть и пойти дальше. Это накопленный опыт и мысли за долгое время моей работы в кино, наблюдений за ним. Опять-таки интервью — это только завязка, дальше у этой истории все равно есть продолжение на оставшиеся четыре серии. Это такое, может быть, гипертрофированное, начало, чтобы привлечь внимание. И конечно, я, как достаточно деликатный и уважающий профессию, актеров, режиссеров и вообще людей в той среде, в которой работаю, человек, в дальнейшем показываю, какое эти заявления имеют развитие. Я делаю это не для того, чтобы сказать, что все плохо, и дальше кинуть этих людей, облив их грязью. Не было этой задачи. Но есть законы драматургии, которые никто не отменял.
В моем случае это тот сериал, где делаешь выбор, который за тебя никто не сделает. Допустим, сцена с возрастными артистами в Доме актера. Вначале это кажется нелепостью с гэговским юмором, а потом, когда начинаешь погружаться, приходит осознание того, что происходит: что эти артисты, в сущности, никому не нужны. И у тебя есть выбор — легкомысленно к этому отнестись или все-таки задуматься об этом. У меня нет желания раскритиковать и пойти дальше: мне некуда идти, я в этом во всем нахожусь сама. И для того, чтобы все двигалось, чтобы не происходило застоя, нужно вскрывать какие-то больные места, и может быть, отчасти быть таким «мальчиком для битья». Потому что понятно: когда ты говоришь не очень приятные вещи — в любом случае следует какое-то движение, и это самое главное.
— В сериале много самоиронии, юмора — но и много претензий к индустрии, к тому, как все устроено. И критика эта исходит от человека, который представляет во многом часть той системы, которую критикует. Есть какая-то реакция в киносреде? И как в вашей семье отнеслись к вашему творческому высказыванию?
— Ну, если бы там не было самоиронии, это все было бы бессмысленно Высказывание ради высказывания. А я высказываюсь, потому что не могу этого не сделать. Поэтому я показала все те вещи, о которых мы говорим с близкими людьми, обсуждая слабые места в кино, в профессии, в индустрии, как бизнесе.
Мой персонаж не положительный, это не то, что в конце вдруг оказывается, что все вокруг плохо, а у них все получилось. И в жизни так не бывает. Мне интересна многослойность. Не бывает человека черного или белого, есть огромное количество красок, о которых можно рассказать. В данном случае самоирония дает возможность выжить и говорить на сложные темы, не уличая и осуждая, не открещиваясь и, главное — не смотря свысока. И в этом ты готов себя опустить еще ниже, быть более неудачным, чем остальные, более смешным, и тебе это не страшно, потому что у тебя задачи другие.
Мы с группой периодически подшучивали о том, что будет интересна реакция кинематографического сообщества. Но мы делали этот проект не ради реакции, чтобы кто-то похвалили или поругал. Главное, что он останется в сердце, в голове, услышится зрителем, и что-то от этого поменяется. В этой истории очень много всего. Там есть и семейные темы, и истории героев, и истории женщин разных возрастов, там есть отношения между сестрами, с мамой.
Поэтому и в нашей семье у каждого было свое мнение: кто-то был за сестер, кто-то за маму… Но никто не остался равнодушным и не воспринял как какой-то демарш. Просто сели и поговорили.
— Никита Сергеевич как отнесся?
— Никита Сергеевич отнесся хорошо. Мне очень важно было, что он не позвонил и не сказал: «Ты что, вообще, с ума сошла?». Потому что все-таки уважение друг к другу у нас есть, оно воспитано, и оно нас как-то всех и сближает, и примиряет. Это мое кино, моего возраста, моих позиций, моего ощущения. Здесь он уже смотрел на уровне монтажа, потом позвонил и сказал: «Могла бы дать мне почитать сценарий, я бы дал какой-нибудь дельный совет», — в смысле профессиональных рекомендаций, героев и так далее. На таком уровне я, конечно, готова разговаривать и обсуждать любой проект.
— Ваша Вера субъектна: ее не определяют отношения с мужчиной, у нее нет какой-то романтической линии, все, что ее волнует — это ее дело и проблемы самоидентификации. Обычно таким образом показывают героя-мужчину. Вам важно было «сломать» традиционный женский образ на экране?
— Это очень интересно. Иногда читаешь и думаешь: вот как интересно, что я сняла… Здесь нужно отдать должное продюсерам, которые доверили мне написать сценарий, чтобы реализовать мою идею. У нас был небольшой разговор о том, что у главной героини нет никакой любовной линии, и я, в первый раз вообще услышав об этом, задумалась. Это вот как вы спросили про женщин, и я об этом не задумывалась — вот то же самое и здесь. У меня в этом сериале не было места для любви мужчины и женщины. Но это чисто интуитивно получилось, это не было специально сделано. Мне просто хотелось показать человека, влюбленного в свое дело и находящегося в поиске. Помимо влюбленности для меня есть еще что-то другое, больше, шире, без чего не может существовать человек, даже если он живет прекрасной жизнью, семейной, в любви — поиск своего места в этом мире.
Те, кто работает в кино, больны своей профессией, потому что иначе нельзя объяснить то, что они делают, как они тратят свои нервы. Я хотела сформулировать и показать, визуализировать такой роман со своим местом в этой жизни. Это жизнь с твоим делом. Твое дело — это часть тебя, оно не может существовать отдельно. И оно никак уж точно не будет влиять на то, появился или предал тебя кто-то, или подарил тебе цветы, или борется за тебя. Это твое личное поле битвы, где никому другому нет места.
— Почти все критики обратили внимание на эпизод, где Вера критикует молодого режиссера, похожего на Кантемира Балагова, за ретроспективу из двух фильмов и склонность к «повестке»…
— Это тоже тот случай, когда я читаю и думаю: как интересно, что я сняла… Это не было адресовано Кантемиру Балагову совершенно. Если бы я хотела намекнуть на Балагова, наверное, тогда одела бы актера в худи (смеется). Это какие-то домыслы, и люди, я убеждаюсь, видят то, что хотят видеть, а не то, что есть в сериале. Это собирательный образ. Мне сложно воспринимать, когда молодые люди начинают снимать о том, что они вообще, в принципе, не знают, о том, что не наболело, не восхитило. Я не говорю про всех, но это очень распространенная мировая тенденция — некоторая поверхностность, и не только в кино.
В фестивальном кино мы тоже стали заложниками определенных тем. Смотришь кино и понимаешь, куда оно идет: это Берлин, а это «Оскар»… И хочется опять разрушить все эти стереотипы, чтобы появилось что-то новое, чтобы чуть-чуть воздуха дать. Потому что бесконечный артхаус — это хорошо, но мы опять начинаем топтаться на одном месте. И не только мы. Мне кажется, это уже должно пойти в какую-то другую сторону.
— Вера осуждает авторское кино и фестивали, но при этом мечтает попасть в Канны. То есть вы, с одной стороны, говорите о «повестке» и осуждаете фестивальное кино, а с другой стороны, это заветная мечта ваших героинь как прорыв к чему-то большему.
— Мне кажется, что в конце они получают награду не в качестве номинации. Потому что они проходят свой жизненный путь и решают намного более важнее вопросы, чем попасть в Канны или на «Оскар». Путь — это же очень важно. Любой фестиваль, любая цель, связанная с какой-то наградой, она конечна, ты ее получаешь — и дальше что? А за этим чаще всего не происходит ничего, кроме того, что твой труд оценили.
Прежде всего, должна быть та жизнь, которую ты проживаешь. И в этом контексте мои героини решили намного более важные вопросы и поняли, что от стола, ужина в самом начале, где они друг с другом сидят абсолютно по разные стороны, до кладбища, где они встречаются, они проходят целую жизнь. В жизни же так не происходит, как в сказке — вдруг они все стали жить долго и счастливо, нет. В финале не говорится о том, что они будут друг другу звонить каждый день, но они начинают принимать другого человека, другой мир рядом с собой. И поэтому они выигрывают совершенно другое, намного более важное.
— А вы для себя какие цели ставите? Снять фестивальный хит или продолжение «Номинации»?
— Сейчас я пока не знаю, потому что во мне идея рождается долго, но потом быстро развивается. Я когда-то придумала фразу: самое последнее, что я могла сделать с моей фамилией и в этой стране — начать снимать кино. Понятно, что будут смотреть пристальнее. Поэтому я опираюсь на вещи, не связанные с наградами, не хочу что-то кому-то доказывать. Для меня важно понимать, что если я трачу свою жизнь на какую-то идею, значит, она должна стоить этого потраченного времени.
Я не занимаюсь самопиаром. Вот, например, «Проигранное место» купил Netflix. Нужно было бы написать в соцсетях: «Ура! Мы на Netflix». Я не умею этого делать совершенно. Я не буду рекламировать, что «One mango, please» взяли в конкурсную программу короткого метра в Канны, но потом случилась пандемия. Это приятно просто по той причине, что в наше стране ты чаще всего читаешь и слышишь критику, которая не конструктивна, а связана исключительно с твоим положением — и когда твою работу оценивают люди, которым все равно, где ты живешь, на чем ты ездишь, какая у тебя фамилия, то, конечно, это очень приятно. Ты от этого получаешь удовольствие. И дальше уже неважно — получишь ты приз или не получишь. Хотелось бы, конечно, утереть нос кому-нибудь, но не более того.
— В последнее время между режиссерами и критиками возникают очень жаркие споры. Многие говорят, что надо конструктивно критиковать их работы, но когда появляются высказывания, условно, Зинаиды Пронченко, то начинаются жуткие скандалы.
— Обижаться можно на людей, которых ты любишь и с которыми живешь. На оскорбление. А обижаться на критику — это уже какое-то неправильное понимание критики, или что-то в критике не так. Очень часто грань переходится, получается немножечко междусобойчик, который к кино, к искусству не имеет никакого отношения.
Именно поэтому когда мой сериал воспринимают как мое частное высказывание, у меня идет сразу отсев. Значит, человек видит настолько узко, насколько это возможно, и просто посмотреть проект и оценить его у него не хватает ни сил, ни воображения, ни терпения.
Я в первую очередь смеюсь над своей же героиней, которая дает совершенно нелицеприятное интервью. Ее не берут потом в Америку, она хочет сниматься хоть где-то, у нее нет никаких принципов, она критически высказывается — выпивая притом — о кино, которое она даже не видела. Почему-то никто не обращает внимание, что в финале ее кино не получается.
А представьте себе на секундочку, если я делаю финал, что их номинировали в Канны?! И тогда обвинение готово: ну, совсем охренела. Все про это забывают, и начинают выхватывать то, что хочется, то, что, видимо, задевает. Ну, значит, правильно, значит, хорошо. Моя совесть и моя любовь к этому проекту совершенно чиста. У меня есть ответы на все вопросы, мне нечего прощать, это уж точно!
— Режиссеру снимать себя как актера безумно тяжело. Насколько для вас это усложнило работу над проектом? И были альтернативы такому решению?
— Это ужасно! Это первый и последний раз, когда я это сделала. Просто так получилось, что когда сидишь в кресле, пишешь, придумываешь — это выглядело интересно. А потом, когда наступил подготовительный период, я поняла: что-то я замахнулась. Если серьезно, то невозможно было отказываться от роли: тогда все остальное стало бы бессмысленно. Мы с Аней хотели сыграть вместе, и вся эта история была написана изначально под нас. Соскочить я пыталась, у меня были мысли — зачем мне еще и текст учить, еще и гримироваться. Сидишь себе за режиссерским креслом и говоришь: «Неправильно сказали текст! Дубль!»… Но изначально была такая жесткая концепция, что другого выхода не было.
— Почему в истории отец героинь все же мертв, а слава их семьи — уже в прошлом?
— Меня все время пытаются вывести на какую-то внутреннюю параллель, но ее нет: это чисто драматургический ход. Мы должны найти этих персонажей, увидеть их изначальный надлом или он должен произойти где-то в середине… Ну, можно было маму умертвить, но мне было интересно как раз отношение именно трех женщин разных возрастов, как они взаимодействуют друг с другом — не более того! Это я уже потом начала думать — Господи, а ведь сейчас могут начать другие параллели проводить. Мне не было страшно, что параллель будет с папой, если я оставлю отца в живых… Наверное, если бы я об этом думала, я бы никогда в жизни не сняла бы этот сериал.
— С одной стороны, кому как не вам снимать такой проект — вы отлично знаете изнутри все, о чем говорится в сериале. С другой стороны — любого другого не простили бы за такое, а у вас как бы индульгенция с двух сторон: и экспертиза, и защита семьи. Вам было легче или тяжелее снимать, чем человеку с другой фамилией?
— Мне было легче, потому что на камни, которые в меня летят, я смотрю отстраненно. Несмотря на то, что мне не так много лет, поверьте мне: я много повидала критики и пренебрежения. Все время ты доказываешь что-то, когда выходишь на любую площадку. Даже если от тебя не просят ничего, ты все равно подсознательно пытаешься что-то доказать. Это происходит до определенного возраста. У меня есть броня, но и ее можно пробить периодически: не устаешь удивляться просто фантастическим высказываниям или интерпретациям, или реакциям различных людей, от которых такого точно не ждешь. Но все перемелется. У меня нет страха того, простят или не простят. За что меня прощать?
Автор: Юлия Шампорова
Фото: Дарья Малышева для Кинопоиска
Редакция выражает благодарность «Московскому музею современного искусства» за предоставленную возможность для съемки.