У Татьяны Ивановны вот уже месяц, как болел большой палец на ноге. Нарывали мягкие ткани и она ничего не могла с этим поделать. Палец в области ногтя был красным, опухшим, периодически стучал пульсирующей болью. Иногда из под ногтя выделялся гной. И гнойник давно уже надо было вскрывать, но Татьяне Ивановне не хватало решимости обратиться к доктору.
Она холила и лелеяла свой воспалённый гноящийся палец, обмазывала его мазями, делала ванночки. Но эффект был непродолжительным: боль и покраснение, отступившие на какое-то время, принимались вскоре мучить Татьяну Ивановну с новой силой.
И она сдалась. Не видя другого выхода, пошла в медсанчасть на приём к хирургу.
Высидев свою очередь, женщина робко вошла в кабинет. За столом сидел грузного телосложения мужчина в колпаке, с широкими ладонями, которые он держал перед собой, скрестив пальцы. Напротив располагалась медсестра - полноватая женщина лет пятидесяти, так же в колпаке. Они смотрели на вошедшую Татьяну Ивановну.
-Здравствуйте, можно?
-Присаживайтесь.
За пыльным окном медсанчасти стоял прекрасный весенний день. Солнце светило так ярко, что от него просто некуда было деваться. Не смотря на настежь распахнутую форточку, в кабинете было душно. Врач сидел с красным от палящего солнца лицом, разморённый и уставший. За окном кивали на ветру покрытые молодой листвой ветви берёз и был слышен шум шоссейной дороги.
-На что жалуетесь? - Устало спросил доктор.
Татьяна Ивановна показала ему свою ногу и хирург, потрогав палец, заключил:
-Так, ну что? Тут нужна операция.
Женщина прекрасно понимала, что здесь нужна операция, и всё равно замешкалась, засуетилась, растерялась. Она обернулась за поддержкой к медсестре, но та только улыбалась и кивала головой. Татьяна Ивановна сидела с робкой улыбкой в нерешительности, как будто ждала, что её станут уговаривать или отведут за руку в операционную. Но Виктор Петрович уговаривать никого не собирался. Он, закончив писать в амбулаторной карте, бросил ручку, поднял уставшие глаза на пациентку и снова спросил:
-Ну так будем оперироваться?
-Ну... куда деваться? - Резонно развела руками Татьяна Ивановна. - Надо - так надо...
-Тогда проходите в перевязочную.
Перевязочная (она же операционная) располагалась в смежном кабинете. Сделав операцию, женщине вручили квиточек для выписки больничного листка и она ушла.
На следующий день Татьяна Ивановна к назначенному времени явилась на перевязку. Народа в коридоре не было, и она робко постучала в кабинет. Виктор Петрович так же сидел разморённый ярким весенним солнцем и скучал.
-Можно?
-Конечно. Проходите.
Медсестры на этот раз в кабинете не было, и Татьяну Ивановну, чтобы не терять времени, тут же пригласили в перевязочную. Перевязку ей делал сам доктор, а пациентка лишь безвольно сидела и грустно смотрела на него. Когда они закончили и снова зашли в кабинет, хирург принялся искать в раскладке её карточку, Татьяна Ивановна села возле стола. Найдя что искал, Виктор Петрович стал делать запись. Пациентка вдруг сказала:
-Вы уж простите меня...
-А что такое? - Не отрывая глаза от бумаги, спросил врач.
-Да вот, плачу я...
Виктор Петрович поднял глаза на женщину: действительно, на плакала.
-Это у меня не всегда, - грустно улыбаясь, оправдывалась женщина, - Это только по весне бывает. В мае. В мае моего сына убили...
Врач внимательно и удивлённо посмотрел в опухшие и раскрасневшиеся глаза женщины и тактично произнёс:
-Грустно. Очень грустно. Примите мои соболезнования.
В кабинет откуда-то вернулась медсестра. Проходя со стопкой карточек мимо женщины, она внимательно смотрела в её сторону.
-Да нет, - продолжила Татьяна Ивановна, и на глазах у неё снова заблестели непрошенные слёзы, - не сейчас. Уж пять лет прошло, как его убили. В мае. Из за девушки. Шёл мимо компании, которая приставала к девушке. Стал её защищать. Его пырнули. Мальчишка один случайно нашёл, в высокой траве возле трансформаторной будки.
Татьяна Ивановна хоть и пыталась сдерживать слёзы, виновато улыбаясь, но после этих слов они снова полились ручьём. Врач с медсестрой тоже сидели с грустно-задумчивым выражением лица. Стали её утешать. Женщина насквозь промокшим платком промокала нос.
-И вот так каждый год: как май - я плачу...
Растерянные медики нашли для неё какие-то слова утешения и ободрения, и женщина снова вышла из кабинета.
Медсестра, посмотрев на врача, сказала:
-Вот ведь как бывает. Не дай Бог.
-Да... - Задумчиво произнёс врач. Он пытался вспомнить её выражение лица вчера, во время приёма. Да, была грустновата, виновато улыбалась... Но многие заходят с грустным выражением лица. Мало ли, что у человека? Ко всем в душу не залезешь. Странно, не скажи она ему сегодня про слёзы - он бы и не заметил... Неужели его совсем не удивляют грустные люди? Неужели он практически не обращает внимание на эмоции пациентов?...
На следующий день Татьяна Ивановна снова зашла в кабинет. Медсестра предупредительно, как бы чувствуя её горе и немножко своей вины за то, что у человека горе, провела её в перевязочную. Туда же зашёл Виктор Петрович, посмотреть состояние операционной раны. Медсестра старалась быть обходительной, говорила осторожно, жалостливо. И женщина, привыкнув, что её жалеют (А как иначе? Как же её не пожалеть, когда такое горе? Такая уж у неё теперь поневоле роль: её жалеют - она жалость и сочувствие принимает) - тоже сидела вся ослабшая, раскисшая, собралась плакать.
Виктору Петровичу эта ситуация не понравилась. Он, конечно, сочувствовал матери, так трагически потерявшей сына. И в другой раз не стал бы и вмешиваться: его-то какое дело? Но в этом случае хирург почувствовал, что ситуация напоминает порочный круг. И никто не говорит о самолюбовании и лелеянии своих страданий. Но окружающие, своим сверх меры сочувствием, как бы лишний раз напоминают матери о её горе и не дают шанса снова зажить нормальной, полноценной жизнью, вынуждая снова и снова играть роль страдалицы. Ей как бы не дают право радоваться. Все смотрят на неё с сочувствием и сожалением, лишая её права на радостные эмоции. Ведь кто такое поймёт? Такое горе, и вдруг радуешься?
Получается какой-то самоперезапускающийся замкнутый круг: мать плачет - её жалеют. Из боязни обидеть и травмировать в таком горе - держатся с ней аккуратно, сочувственно, что тоже ей всякий раз напоминает, что она - не простой человек. У неё - горе. И она должна соответствовать. Иначе её не поймут... И никто не виноват. И винить-то некого. Но если люди пожалели и забыли - то женщине-то приходиться страдать и страдать. Выйти из этой роли ей уже трудно. Засиделась она в ней. Заигралась не по своей воле.
Виктор Петрович попробовал разомкнуть этот психологический порочный круг и решил пообщаться с женщиной, не смотря на её слёзы и горе - по-обычному... Как со всяким другим. Да, он в курсе, что горе. Его вчера ввели в этот курс. И всё равно: он попробует общаться с ней так, как будто ничего и не было. Зачем помогать ей размазывать сопли? Попробует.
Хирург весело и бодро зашёл в перевязочную, где услужливая и тактичная медсестра, жалея женщину всем сердцем и чувствуя некую ложную вину за её несчастье, разбинтовывала палец. Грустная и уставшая от своего горя женщина сидела с распухшими красными веками и виновато улыбалась. Виктор Петрович, не обращая на полнейший упаднический настрой в перевязочной никакого внимания, задорно и с улыбкой на лице осведомился:
-Ну? Как дела? Как ранка? - И лихо, с бодрой улыбкой, потрогал палец. Татьяна Ивановна удивлённо подняла на него глаза. Он это видел. С ней так давно никто не разговаривал. Все разговаривали через призму её страданий, и они всякий раз тяжелее и тяжелее придавливали мать плитой за плечи к земле. И вдруг такая удалая бодрость... Никакого сочувствия и в помине... Что это? Неуважение? Равнодушие? Что это?
Она с удивлением продолжала на него смотреть, следя глазами за его действиями. А Виктор Петрович, как ни в чём не бывало, бодро улыбался, шутил. Будто его совсем не касалось горе женщины; будто и не было вчера того грустного разговора, после которого все ощущали себя подавленно. Татьяна Ивановна было очень удивлена. Она вышла из перевязочной в недоумении, он это видел. Впервые, кажется, за эти пять лет, выражение грусти, тоски и скорби на её лице уступили место ещё хоть какой-то эмоции - недоумению. И пусть это не самая позитивная эмоция, но сдвиги в её застоявшемся психологическом состоянии были заметны. И это немного обнадёживало.
Татьяна Ивановна, впервые за эти пять лет забыв о своём горе, продолжала с удивлением и любопытством изучать доктора. С ней так после трагедии вообще себя никто не вёл. Тем более, он знает... Что бы это значило? Как?
Виктор Петрович понимал, что его поведение требует объяснения. Ведь без этого женщина может подумать, что ему просто наплевать на её горе. А он бы этого не хотел. Врач хотел вытащить её из болота собственных страданий. Из этого дня сурка. Позволить ей снова радоваться жизни, а не чувствовать себя виноватой перед обществом за каждую улыбку: вдруг её не так поймут и как она смеет радоваться, когда у неё такое горе...
Тут, как на удачу, медсестра снова что-то спросила женщину про сына. И Виктор Петрович воспользовался этой ситуацией. Он чувствовал, что хотя мать не винит сына в том, что тот отдал свою жизнь за незнакомую девушку, но ей жаль, что он погиб так рано, так напрасно, так бесславно... И Виктор Петрович сказал:
-Какой же молодец ваш сын! Он просто герой! - причём внушал он это удивлённо смотрящей на него женщине опять же с бодрой улыбкой на лице, не допускающей никакого сочувствия и сожаления в этой ситуации. - Настоящий мужчина! Это надо же! Не испугался подонков и заступился за незнакомую девушку! Молодец! Не каждый на такое способен! Вы должны гордиться таким сыном! За такой подвиг - не пожалеть жизнь свою за неизвестного тебе человека - он точно в раю! Среди святых мучеников. Только очень добрый, смелый и чистый человек поступит так, как поступил ваш сын. Вы должны им гордиться. Он у вас - просто герой!
В это трудно поверить, но после этих слов невообразимая метаморфоза произошла с женщиной. Всё её истосковавшееся по безвременной и такой напрасной, бесславной кончине сына сердце вдруг переполнила гордость за его подвиг...
Женщина расправила плечи; она сначала удивлённо заулыбалась, а потом просто начала светиться от гордости за сына... Это стало заметно. Никто в кабинете не жалел её и не сочувствовал. Никто не усматривал в этой смерти ничего страшного и ужасного, тем более бесполезного и напрасного. Так должен был поступить настоящий мужчина и герой. Так и поступил её сын. Все просто восхищались и гордились её сыном.
Через неделю Виктор Петрович забежал в буфет медсанчасти за пирожками. Он стоял в очереди и вдруг заметил впереди Татьяну Ивановну. Врач её сразу узнал. И так обрадовался, что перед ним стояла живая, энергичная и весёлая женщина со светящимся от радости, каким-то одухотворённым лицом. Татьяна Ивановна не видела его; она с кем-то, проходящим мимо, весело перекрикивалась, смеялась и обещала купить пирожки...