Дядя Вася сидел на скамейке, на солнышке перед зданием клуба, грелся на утреннем солнышке, смолил беломорину и наблюдал за суетой, поднятой французами. Конные егеря выносили из здания клуба пачки книг, перевязанные бечёвками, и по одной укладывали в повозку. Руководил погрузкой унтер-офицер в сером, как и у прочих обозников, мундире: суетился, отдавал команды своим подчинённым, перекладывал пачки книг. И неймётся же лягушатникам…
Вчера вечером командир французов допросил незадачливых поджигателей – в качестве переводчика при этом выступал Гжегош. За допросом последовал скорый военно-полевой суд, на котором позволили присутствовать всем «гостям из будущего». Процесс проходил в тесном актовом зале ДК; в роли судьи и прокурора выступал сам су-лейтенант; обрисовав в двух словах вину подсудимых, он допросил свидетеля – Гжегоша, конечно, кого ж ещё! - и приговорил Гену и Лёху к расстрелу. Студенты сидели, пришибленные – похоже, никак нен могли поверить, что всё это происходит с ними на самом деле. Только медсестричка Людочка, вскочив со скамьи, гневно закричала на поляка: «как тебе не стыдно, они твои друзья, учились вместе, это же предательство!» На что тот с кривой усмешкой ответил, что Польшу он не предавал, а москали ему не друзья и друзьями никогда не были.
Исполнение приговора решено было отложить до момента, когда поджигателей вместе с обозом доставят к штабу полка. Дядя Вася не был уверен, но ему показалось, что к отсрочке этой приложил руку Гжегошу, шептавшийся о чём-то с офицером. Зачем поляк это понадобилось, оставалось только гадать…
На сём суд и закончился. Гену с альпинистом Лёхой посадили под замок, очистив для этого одну из кладовок. Позже к ним добавили комсомольского вожака Диму. К этому претензий не было, задержали его просто так, на всякий случай - чтобы не натворил чего лишнего. Гжегош «ареста», разумеется, избежал; не стали трогать оккупанты Далию с Людочкой, библиотекаршу и самого дядю Васю. «Великая Армия» не воюет с женщинами и стариками!» - пафосно заявил су-лейтенант Робер, чем нанёс механизатору глубочайшее оскорбление. «Я тебе покажу старика… - бурчал он себе под нос. – Ещё посмотрим, кто тут чего стоит, сопля заграничная…»
К предстоящему побегу, задуманному библиотекаршей, дядя Вася подготовился на славу. В кузов «пердунка» он ещё вчера забросил полдюжины мешков с цементом, обложив ими бочки с соляркой. В один из мешков он засунул все наличные консервы, не забыв, разумеется, пару бутылок водки – запас карман не тянет, тем более такой. Разобранная на части тулка в чехле и потёртый брезентовый патронташ, набитый картонными дробовыми (других не нашлось) патронами, были припрятано во дворе – с расчётом на то, что в самый последний момент свёрток можно будет забросить в кабину.
Сейчас арсенал дожидался под грудой горбыля, завернутый в кусок прорезиненной ткани, так называемой «мелиоративки» - большой её рулон нашёлся в кладовке у запасливой библиотекарши вместе с двумя рулонами плёнки для парников. Дядя Вася едва успел отхватить от рулона кусок для своих нужд, как и плёнкой и мелиоративкой завладел поляк – в данный момент он, разрезав ткань и полиэтилен на куски, заворачивал в них отобранные собственноручно книги. Кроме книг, поляк паковал и пулемёты, взятые со стендов краеведческого музея. Получившиеся свёртки и стопки он складывал на телегу – и не во французский фургон со снятым парусиновым тентом, а на простую, деревенскую. Гжегош забрал эту телегу у фуражиров, конфисковавших её вместе с парой лошадок в Будищах. Чем поляка не устроили вместительные, крепкие даже на вид фургоны, дядя Вася не интересовался. Ему и без того хватало поводов для волнения – то и дело приходилось отбрёхиваться от французов, порывавшихся поближе рассмотреть «пердунок». Выручал языковой барьер: тракторист улыбался, делал неопределённые жесты, так что солдаты, отчаявшись получить разъяснения по поводу невиданного сооружения, шли по своим делам. Один, самый дотошный, с нашивками унтер-офицера, вспорол саблей мешок с цементом - но убедившись, что там нет ни пороха, ни муки, какого-нибудь иного стратегического груза, отстал.
Будущее вырисовывалось туманно. Французы, судя по всему, собирались уехать, прихватив с собой наваленные в фургоны книги (и зачем они им понадобились?), обоих поджигателей и предателя-поляка. Прочих «гостей из будущего» они, надо думать, оставят здесь - на кой ляд им сдались такие бесполезные пленники? Тогда и можно будет завести мотор «пердунка» и… а вот куда ехать – дядя Вася не представлял совершенно. К тому же, совесть его была не на месте – придётся оставлять Гену с Лёхой в руках врагов, а это никуда не годится. Как бы их, и правда, не расстреляли… Но что он может сделать со старенькой тулкой, заряженной мелкой дробью, против шести с лишним десятков вооружённых до зубов лягушатников? Тут и автомат не очень-то поможет – больно их много, задавят числом…
Ладно, что будет – то и будет, чего гадать раньше времени? Дядя Вася дотянул папироску до картонного мундштука, вытянул из пачки новую, прикурил и приготовился ждать дальше. Французам возиться с погрузкой книг ещё не меньше двух-трёх часов. Время есть.
- Всё, ждать больше нельзя. – Дарья Георгиевна подошла к скамейке, на которой устроился тракторист. – Офицерик этот, Робер, сказал Далии, что французы всё-таки решили взять нас и с собой. Сказал, чтобы собирались - через час отправляемся.
- На кой? – удивился дядя Вася. – Нет, я понимаю, двух этих молодых идиотов, что со спичками решили побаловаться. Но мы-то…
- Поляка благодари. Он, видишь ли, проговорился, что я заведую библиотекой. А может, и не проговорился, а нарочно сказал… В общем, французы хотят, чтобы я им с книгами помогла разбираться, ну а остальных уж до кучи…
- И ты поможешь?
Дарья Георгиевна недобро усмехнулась.
- Вот ещё! Не дождутся. Мы Гитлера не боялись, а уж этих шаромыжников… Ты лучше скажи – трактор в порядке, проверил?
Дядя Вася кивнул.
- Всё путём, не сомневайся – хоть сейчас можно садиться и ехать. Ружьё только в кабину заброшу…
- Тогда не уходи никуда, жди. А мне ещё с Людой поговорить нужно. Попробуем наших студентов отбить.
Глаза тракториста округлились в изумлении.
- Отбить? Это кх… как?
- Увидишь. Есть мысли. А девчонка пусть ухажёра своего, Гену, как-нибудь предупредит. Чтобы были готовы в любой момент.
- А этот… комсомолец?
Французы его выпустили из кладовки и сказали, что он поедет с нами за компанию. Как увидишь его – скажи, пусть держится поближе к трактору, но чтоб тише воды, ниже травы! Он мне понадобится.
Дверь скрипнула, закрываясь, и в кладовке снова стало темно. Лишь узкая полоска света пробивалась в щель под дверью.
- Увели… - выдохнул Гена. Всё то время, пока французы развязывали руки комсомольскому вожаку и выводили его из временной темницы, он просидел, затаив дыхание. Приговорённые не знали, что су-лейтенант решил отложить исполнение приговора до возвращения к своим, и каждую секунду ждали команды «En avant – marche!» означающую, что им предстоит отправиться на последнюю в их жизни прогулку – до ближайшей стенки, на свидание с расстрельной командой.
«…На этот раз – пронесло…»
Им-то руки никто развязывал – и, надо полагать, не развяжут до самого конца. Спасибо, хоть спереди, а не за спиной, а то было бы и вовсе невыносимо. Он попытался развязать узлы у Лёхи – сначала непослушными, онемевшими пальцами, потом зубами. Не вышло. Французы, связывавшие их, подошли к своему делу ответственно, да и времени не было – караульный каждые несколько минут приоткрывал дверь и проверял, как дела у пленников.
За дверью снова раздались голоса, причём оди из них принадлежал Далии – а кто ещё из женщин мог говорить на таком безупречном французском? Гена, изучавший в школе и институте английский язык, не понял ни слова – но зато уловил тон разговора. Сначала далия обратился к французу заискивающим тоном, но когда тот ответил ей резко – повысила голос. После нескольких секунд препирательств, часовой выдал длинную, нецензурную (судя про тому, как возмущённо фыркнула Далия) реплику и заскрипел ключом. Дверь отворилась, но вместо алжирки в кладовку вошла Людочка. Гена открыл, было, рот, собираясь спросить что-то типа «зачем ты тут?», но девушка не дала ему издать ни звука – с порога кинулась на шею, впилась в губы страстным поцелуем. В иное время Гена обрадовался бы – они были знакомы всего недели полторы и не успели ещё перейти к сколько-нибудь близким отношениям. Собственно, он и зазвал-то её в поход, чтобы форсировать процесс…
Но сейчас явно было не до эротических восторгов. В перерывах между поцелуями девушка шепнула ему на ухо: «Молчи, Далия уговорила своего лейтенанта позволить мне попрощаться с тобой. Вас посадят на телегу и повезут. Перережьте верёвки и ждите, вас освободят…»
Она снова обняла его, поймала Генину руку – и он почувствовал, как из ладони в ладонь перешло что-то маленькое, металлическое, холодное…
Он видел этот ножик у Людочки – с маленьким раскладным лезвием, открывашкой и щипчиками для ногтей. Гена сжал кулак, молясь только о том, чтобы не обронить онемевшие пальцы едва слушались…
Француз что-то недовольно крикнул. Девушка разжала объятия, послала напоследок пленникам ободряющую улыбку – и выпорхнула за дверь. Гена сидел, боясь шелохнуться, и тискал в онемевших пальцах махонькую железную штучку, в которой теперь заключалась вся их надежда на спасение.
Со своими путами он управился в два счёта. Дал знак Лёхе, чтобы тот загородил его спиной – а ну, как караульный снова сунется в кладовку? – зубами раскрыл крошечное лезвие и принялся пилить веревки. Самым трудным оказалось рассчитать так, чтобы те не свалились, но при необходимости их можно было разорвать. На это ушло минут пять - и примерно чайная ложка крови из глубоко пораненного запястья.
Ну вот, кажется, всё… Стягивающие руки верёвки держатся на нескольких волокнах, если их хорошенько рвануть – обязательно порвутся. Лишь бы не раньше времени… Гена поменялся местами с товарищем по несчастью – теперь он отгораживал Лёху от двери – отдал ножик, а сам, попытался сдвинуть путы зубами так, чтобы разрез не слишком бросался в глаза. Вроде, получилось…
Он поднял голову, чтобы глянуть, как дела у «альпиниста», и тут дверь распахнулась. Сердце снова ухнуло куда-то вниз – всё, конец, сейчас… Но Людочка, как оказалось, сказала правду: их подняли с пола, подхватив под локти (на какое-то ужасное мгновение Гена облился холодным потом – стоит конвоирам дёрнуть покрепче, и верёвки могут не выдержать. Но обошлось – их тычками проводили на задний двор и заставили взгромоздиться на повозку, наполненную, как заметил Гена, стопками книг, перевязанными бечёвками. Значит, французы всё же догадались... или предатель-поляк подсказал? Какая теперь разница, главное – они потерпели неудачу…
Он легонько ткнул Лёху локтем.
- Ну как, успел?
- Верёвки-то перерезать?
- Ну да… так успел?
Альпинист помотал головой.
- Не. я только приспособился, как их пилить, а тут дверь распахнулась и эти…. Я с перепугу ножичек-то и выронил. Один надрез только и успел сделать.
Гена непечатно выругался.
- Ладно, не дрейфь Если что – я тебе помогу.
- Ага… - кивнул Лёха. Вид у него был самый, что ни на есть, унылый. Гена поворочался и сел, опершись спиной на стопки книг – так, чтобы видеть «пердунок». Ага, вон и остальные. Тётка-библиотекарша с большой сумкой – из неё доносится громкий мяв, французы, оказавшиеся рядом, удивлённо оборачиваются и гыгыкают, увидав торчащую из сумки голову кота. Дима Гнедин тоже здесь – присел на корточки и делает вид, что завязывает шнурок. А вот и дядя Вася – торопится к «пердунку», под мышкой у него что-то продолговатое. Гена пригляделся. Неужто ружье в чехле? Ай да библиотекарша, всех провела…
Дядя Вася, проходя мимо «пердунка» воровато оглянулся и вскарабкался в кабину. Чехол с ружьём он швырнул в кузов и принялся ковыряться под приборным щитком. Библиотекарша, заметив его манипуляции, сделала знак остальным, поставила сумку с котом в кузов и встала рядом, держась за откинутый заранее боковой борт. А вон и комсорг подтянулся – так, правильно сообразил и изготовился по сигналу помочь женщинам забраться в кузов, под прикрытие бочек и наваленных вокруг них мешков.
Давайте! – крикнул дядя Вася. «Пердунок» кашлянул, плюнул выхлопом и затрясся. Французы закрутили головами, ища источник шума; библиотекарша же, прежде чем забраться в кузов, вытащила из-под кофты небольшой зелёный цилиндр с ручкой. Дёрнула что-то другой рукой, широко размахнулась, и граната, кувыркаясь, полетела в столпившихся у коновязи солдат.
Ба-бах! Рвануло так, что у Гены заложило уши. Двор наполнился ржанием, воплями страха и боли. Ещё взмах – рубчатое яйцо летит в сторону крылечка и лопается под ногами у стоящих там людей. А «пердунок» уже преодолел половину двора и врезался в бок повозки, в котором сидели Гена и «альпинист». Треск, лязг, фургон заваливается на бок и оба вместе со стопками книг летят на землю.
- Быстрее, сюда!
Гена рывком разорвал подпиленные верёвки и вскочил. На дворе творился ад кромешный: с истошным ржанием носились туда перепуганные кони, вопили люди, посечённые осколками, потоптанные лошадиными копытами. Кто-то замер прямо посреди двора, впав в оцепенение, кто-то вопил, отдавая команды по-французски…
- Да не спите вы, залезайте, пока нас тут не кокнули!
Это библиотекарша – стоит в кузове в полный рост, в руке – ещё одна «лимонка». Из-а её спины выглядывает Лидочка, глаза огромные, полные страха…
Лёха-то где? Ага, вот и он - не смог разорвать свои путы и копошится на земле, тщетно пытаясь встать. Гена рывком поднял его, забросил в кузов, запрыгнул сам. Позади хлопнули выстрелы – один, другой, третий, - и что-то мерзко взвизгнуло над самым ухом.
«…Это они в нас? Плевать…»
«Пердунок» принял с места, разогнался, нещадно тарахтя движком и, плюясь чёрным соляровым дымом. Сбил, как кеглю, зазевавшегося француза с обнажённой саблей, с хрустом снёс секцию забора и, кренясь, вывернул на дорогу
«…Мы что, уже прорвались?..»