Я приехал навестить маму, предупреждать заранее не стал, решил сделать ей сюрприз. Я почему-то был уверен, что мама сидит дома, скучает и, поглядывая неустанно на часы, ждёт приезда любимого сына. Но позвонив в дверь раз, другой, третий, я обнаружил, что никто меня и не ждёт, дверь не открывает, а за дверью слышались смех и музыка. Я прислонился к двери, и та подалась, оказавшись открытой.
Я пошёл в гостиную, откуда доносились смех и музыка, и увидел маму танцующей с какой-то девчушкой лет четырёх на вид. Обе были так увлечены танцами, что не заметили, как я вошёл.
– Мам, привет! А что у тебя здесь происходит?
– Никита? Вот так неожиданность, что же ты не позвонил, не предупредил о своём приезде.
– Да я как-то полагал, что родная мать мне всегда рада.
– Мать то, конечно, и рада, но уже и забыла, как её сын выглядит. Ты когда последний раз мне звонил хотя бы справиться о моём здоровье? А навещал ты меня когда?
– Мам, ты же знаешь, как я переживал после расставания с Верой, да и работы много.
– Да пожалуйста, сын, ты взрослый и вольный человек, как захочешь вспомнить про родную мать, вспоминай. А я без тебя живу своей жизнью и не скучаю.
– Да уж я вижу. И кто это у тебя?
– Это у нас Светочка – соседская девочка. Я с ней иногда сижу.
– Ааа, хорошо, хоть какая-то копеечка к пенсии.
– Какая копеечка, Никита?! Я сижу со Светочкой просто так, мне в радость общаться с ней, гулять, играть. Пока ты весь в переживаниях и в работе. Впрочем, тебе не понять. Ты весь в отца эгоист, тот тоже любил только себя и о своём переживал.
– Приехал к матери, называется, на пироги с чаем. Ладно, раз мне здесь не рады, пойду я.
Я уже развернулся, чтобы уйти, но маленькая тёплая детская ладошка взяла меня за мою большую мужскую руку.
– Дядь, а дядь, давай иглать. Ты плинц, а я плинцесса.
– Эмм…Света, девочка, я не умею играть, да и дела меня ждут.
– Дядя, я научу. Пойдём поиглаем, а потом чай пить будет с пирогом. Пирог у бабушки Нины такой вкусный, тебе понлавится.
– Ну хорошо, принцесса, давай играть.
Светочка надела на меня картонную корону, вручила в руки игрушечный пластиковый меч, соорудила что-то вроде трона, и мы стали играть. Время пролетело незаметно, мы пили чай и ели действительно вкусный мамин пирог.
– Эй, Никитка, ты чего скис? Мне показалось, тебе понравилось играть со Светочкой.
– Да, понравилось, оттого и грустно стало. Мог бы сейчас с Верой и нашей дочкой играть вот так. Знаешь, твой пирог сегодня какой-то особенно вкусный, в детстве мне так не казалось.
– На счет пирога, друг мой, это ты стареешь, сентиментальный стал. А что касается Веры, дурак, ты. Вот зачем, скажи мне, ты издевался над Верой с этими ЭКО? Ты же ей восстановиться между ними не давал, после первого ЭКО сразу второе. Всё здоровье девчонке угробил. А она же тебя любила такого, терпела, переживала, что не может родить.
– Не любила она меня. Вера даже не узнала меня, когда мы с ней встретились после выпуска из школы. А я вроде бы и не сильно изменился тогда. Она, что в школе меня не замечала, что замуж вышла из-за денег.
– Да ты ведь сам своим словам не веришь! Да, Вера, Вера же…
– Что Вера? Святая? А я у тебя грешный, да? Ты это хотела сказать? Эх, бабы, что с вас взять. В бабушки она записалась к чужой внучке!
Я стукнул кулаком по столу, так что чашки с чаем подпрыгнули со звоном на столе, и сбежал от мамы и милой девочки Светы.
Всю неделю не находил себе покоя, мне снились кошмары, в основном с Верой. Я снова начал курить, хотя уже года два как бросил. Мать была права: я издевался над Верой. Я сознательно издевался над девушкой, которую любил со школы. А она не обращал на меня внимания. Помню, как в девятом классе при всех на восьмое марта подарил Вере огромный букет жёлтых тюльпанов и пригласил в кино.
– Жёлтые тюльпаны – вестники разлуки. – Спокойно сказала мне Вера, а весь класс засмеялся надо мной. Я тогда с позором убежал из класса и две недели провалялся дома в постели с температурой. Врач сказал, что на меня подействовал стресс, т.к. никаких симптомов простуды нет.
А когда вернулся в школу, то решил больше не обращать внимания на Веру, не смотреть в её сторону и быть с ней холодным. Но когда на дискотеке уже в десятом классе она сама пригласила меня на медленный танец, не смог ей отказаться, вся моя напускная холодность куда-то улетучилась. Мне было так хорошо танцевать с Верой, чувствовать её близость, прерывистое дыхание. После танца наша школьная папарацци и вместе с тем одноклассница Галя сфотографировала нас с Верой, и это фото потом красовалось в школьной газете под заголовком: «Жёлтые тюльпаны помнят ваши танцы…».
После выхода этой статьи Веру словно подменили, она стала какая-то другая. Из нежной, хрупкой, скромной девушки Вера превратилась в вульгарную, ярко-накрашенную, хамоватую девицу. Лишь только пятёрки по всем предметам спасали Веру от отчисления из школы, единственная золотая медаль выпуска, которой можно было простить всё.
А потом был выпускной, Вера в красивом пышном золотом платье с заслуженной золотой медалью. Она присела рядом за мной за накрытым столом, посмотрела прямо в глаза и заговорила.
– Вот не пойму я тебя, Волошин. Почему ты такой рохля? Почему не разу не схватил меня за руку, не встряхнул и не сказал, что я стала последней дрянью? Почему не отыскал во мне снова ту девочку с жёлтыми тюльпанами? Ходишь весь кислый, куксишься, смотреть тошно. А я ведь тебе назло изменилась, только ты ничего не заметил. Ты вообще весь какой-то в себе…себе любимом. А Борька меня заметила. И я пойду с ним сегодня стану женщиной.
Вера зло посмотрела на меня, подхватила подол платья и опрометью бросилась из актового зала. Я потом её долго не видел, не слышал о ней ничего. И только по осени услышал разговор местных бабушек у подъезда:
– А Вера то тихоня – дочка Марты Самохиной не такая уж и тихоня оказалась. Нагулялась с этим прохвостом Борькой Селивановым и в подоле принесла.
– Да иди ты? Срам та какой. А Борька что?
– Что? Поматросил и бросил, уехал, теперь и концы в воду.
– А Верка то что? А Марта то с ней как теперь? Девке то ведь семнадцатый год всего пошёл.
– Да аборт сделали. Да, криво сделали, еле Верку откачали. Теперь она детей иметь не сможет. Вот Бог всё видит. Нечего таким блудницам мамашами становиться, уродов рожать.
Помню, как от услышанного, мне стало тошно, грязно, как будто меня в помоях обваляли. Я пришёл домой и выпил всё, что нашёл в баре родителей. Пьяный и злой я возненавидел Веру, и когда встретил её спустя десять лет, решил ей отомстить за всё: за то, что меня не замечала, за слова на выпускном, за то, что убила ребёнка, и за то, что не узнала при встрече.
Нет, поначалу я был нежен с Верой, мы сыграли красивую свадьбу, поехали в свадебное путешествие в Италию, как мечтала любимая. Мы долго и страстно занимались любовью. Да, мне казалось, что Вера любит меня. И я чуть было не отказался от своего плана мести. Но прошли пару месяцев, а Вера всё не беременела, хотя мы не предохранялись. Я не единожды говорил любимой, что хочу малыша и детский смех в нашем семейном гнёздышке. А она молчала. Я решил для себя: если Вера скажет мне правду про неудачный аборт, и что не может иметь детей, значит, она мне доверяет, а доверие – основа любви. Но Вера не признавалась. И тогда я уже предложил обследоваться. Так начался наш новый этап в отношениях: постоянные анализы, обследования, диеты, секс по расписанию, соблюдение цикла. По сути, я издевался и над собой тоже. Но, видя, как гаснет Вера, и ожидая от неё правды, я не сдавался. Нет, врач не сказал нам, что Вера не сможет иметь детей, не открыл мне и глаза на аборт в молодости, но содрал три шкуры и приказал делать и делать ЭКО, пробовать, стараться, правильно питаться. После первого уже ЭКО Вере было настолько плохо, что она стала похожа на тень. Эмбрион не прижился. Веру мучили дикие боли, её мутило, упали силы. А я ждал, что вот сейчас то Вера скажет всё, как на духу. Чем дольше любимая молчала, тем больше я жаждал правды и злился на неё. После второй неудачной попытки ЭКО я распалился, как никогда, пошёл в клуб, надрался, как свинья, и пьяный ночью устроил Вере скандал. Я проклинал её, говорил, что она – не женщина и не любит меня, раз не может мне родить наследника, и что со мной живёт из-за денег, а я её брошу и найду себе молодую здоровую тёлку. Утром после меня встретил крепкий сладкий кофе, рассол и любимые блинчики, которые вкусно готовила Вера…и молчание. Вера непривычно молчала – ни слова укора, упрёка, тревожное молчание, и боль в глазах. И я снова ненавидел Веру, ещё больше ненавидел за ложь, недоверие и эту её покорность. После четвёртого ЭКО врач с привычным сочувствием сказал: «Вера, Никита, сожалеем, но эмбрион не прижился. Вы не отчаивайтесь, надо ещё пробовать. У нас с вами всё обязательно получится.»
Мы сели в машину возле клиники. Я нервно закурил, смятённый самыми разными чувствами от досады, раскаяния перед Верой, сочувствия к ней, страха за собственную немощности, сомнений до злости к любимой, к себе, к нам и к Борьке. Вера зарыдала, забилась в кресле машины, как раненая птица, чего с ней никогда не было.
– Никита! Я же живая! Понимаешь?! Твоя жена живая. Я – не подопытная мышь. Сколько можно ставить на мне эксперименты? Ты же видишь, я не могу выносить ребёнка.
– Но почему другие женщины могут, а ты нет? Ты какая-то бракованная? Объясни мне!
– Бракованная? Никита?! Просто не дано свыше. Так бывает. Я чувствую себя загнанной лошадью, ты хочешь от меня невозможного. Как будто моя работа – это родить. Родить или сдохнуть.
– Не дано свыше, дорогая, это не объяснение. Значит, не хочешь по-хорошему. Тогда будет, как я скажу. Мы сделаем ещё ЭКО, и ты родишь мне наследника. Иначе я с тобой разведусь, и ты окажешься на улице, кому нужна клуша без опыта работы в возрасте?
Я говорил и говорил что-то ещё. Но это говорил не я. Меня стала переполнять обида – я всё ещё любил Веру и правда мечтал о звонком смехе нашей с ней дочки или сына. Но моим мечтам не суждено сбыться. А ещё я мечтал, что однажды Вера расплачется на моём плече и скажет горькую правду, и мы перестанем метаться, мучить друг друга.
Вера лишь зло посмотрела на меня, весь оставшийся вечер мы не говорили. А на следующий день после работы вечером меня встретила квартира в полумраке. В спальне горело множество маленьких свечей, на кровати были рассыпаны лепестки роза, играла какая-то тихая приятная музыка. И Вера сидела за накрытым множеством вкусных яств в эротическом пеньюаре. Любимая подошла, обняла меня и прошептала на ухо:
– Пожалуйста будь нежным, Никита, как раньше. Давай забудем обо всём и не по расписанию просто предадимся страсти, я хочу чувствовать тебя, твоё тело, любить тебя, наслаждаться тобой.
И Вера утащила меня на кровать, всё дальше затягивая в долину неги, довольствия и любви. Прошло две недели, и я заметил, что Вера какая-то чересчур радостная. «Ага, забыла про ЭКО, думала меня обвести вокруг пальца. Да я и сам подзабыл.». – Решил я.
– Верочка, солнце, как-то мы с тобой подзабыли про ЭКО. Не пора ли нам снова вернуться в клинику?
– Думаю, нет. Ведь я же..
– Что ты же? Вера? Мы договаривались! И не смей мне перечить.
– Никита, да что с тобой? У меня будто два мужа. Почему ты всегда разный? Мне больно, когда ты себя так жестоко ведёшь.
– Больно ей! Вера, вот мне было больно все эти годы! Сейчас!
Я сходил за той самой нашей первой совместной фотографией с Верой на школьной дискотеке и швырнул на стол.
– Больно? Вот боль! На этом фото. Юный и глупый Никита Волошин, который безответно любит одноклассницу Веру Самохину. А потом встречает её спустя десять лет, и… Ты меня даже не узнала. Ты ведь не можешь иметь детей. Но у тебя не хватило смелости мне признаться в этом. Мне – своему законному мужу.
– Так ты знал…знал и всё равно отправлял меня на эту экзекуцию. Ты намеренно причинял мне боль?
– Нет, не так… Я… Ждал от тебя правды. Я… Мстил… И любил!
– Да, ты любил все эти годы себя, а не меня. Я подаю на развод. И мне от тебя ничего не надо. Хорошо, что я тебе не рассказала всей правды, ты бы не смог меня понять. Оставайся с собой любимым, со своими деньгами, квартирой, а нам есть куда уйти.
– Нам? Говоришь о себе во множественном числе?
– Думай, что хочешь, прощай.
И Вера ушла, забрав только свои основные вещи и документы. С тех пор прошло четыре года, и больше мы не виделись.
Я снова поехал к маме. Надо было хоть с ней помериться, ведь кроме матери, у меня не осталось близких.
На этот раз на звонок в дверь мне открыли. Точнее открыла Светочка. Девчушка была перепачкана в муке с поварёшкой в руке и одета в смешной детский фартук с какими-то принцессами.
– Дядя плинц пришёл, бабушка! – Радостно завизжала Света и бросилась меня обнимать.
Я почувствовал, как в горле комом застряли слёзы, невыплаканные за последние годы. Мне было стыдно, противно перед собой, мамой, Верой, за себя, свою глупость, жестокость. Я хотел очиститься, обнулиться, возродиться и снова любить… И маленькая девочка Светочка своей теплой улыбкой отогревала меня и возвращала к жизни, к прежнему Никите Волошину, который не был обижен и озлоблен.
– Привет, принцесса. Что печёте?
– Блинчики по маминому лецепту.
– Ооо, тогда и я к вам присоединюсь, обожаю блинчики.
Я прошёл на кухню, там было светло, уютно и знакомо пахло блинами.
– Сынок? Что-то зачастил. У тебя всё в порядке.
– Нет, ма, не в порядке. Я у тебя непутёвый сын. Прости. Прости меня за всё. Я столько бед натворил. Если бы только было можно повернуть время вспять… Да я бы с Веры пылинки сдувал. Мам, я ослеп от обиды и неразделённых чувств к Вере, вот и вёл себя, как животное. Жаль, я не могу перед ней исповедаться и попросить прощения. Да такое и нельзя простить. Я люблю Веру до сих пор. Только теперь моя любовь взрослая, глубокая и настоящая. Да и у меня самого уже седины на висках.
– Сынок, Никитка, не вороши былое, не кори себя, ты просто пытался быть счастливым, но не знал, как. Никто ведь ровным счетом не знает, как быть счастливым, вот мы и ошибаемся.
Мой взгляд упал на кухонный стол, где лежала та самая фотография…
– Да я пытался быть счастливым. А когда любишь – надо делать счастливым любимого человека, а не себя.
– Золотые слова, Волошин. – Сказала…Вера.
– Вера? Но как? Откуда ты здесь?
– Да вот зашли со Светочкой к бабушке блины испечь, заодно решили познакомить малышку с папой, пусть не в живую, хотя бы фото посмотрела.
Мой взгляд снова упал на наше с Верой фото, я смотрел, смотрел и ничего не понимал.
– Вера, но на фото я.
– Нет, плинц, на фото мой папа. – Гордо сообщила Светочка.
– Так…Света моя дочь? Мама, и ты всё знала?! Но как, Вера… Ты же не могла иметь детей.
Моя мама увела Светочку из кухни и оставила нас с Верой вдвоём.
– Я же тебе тогда сразу сказала, что дети рождаются не из ЭКО, а по любви. После той нашей нежной ночи, когда мы были снова по-настоящему близки, я и забеременела.
– Но почему ты мне не сказала про ребёнка?
– Я пыталась, но ты не хотел меня слышать. Спасибо твоей маме, что помогла нам со Светочкой.
– А про аборт почему молчала?
– Какой аборт, Никита? Я никогда не делала аборт.
– Но ты же была беременна от Борьки, он тебя бросил, и…
– Ааа, наслушался бабкиных сплетен и поверил?
– Конечно, поверил. Ты ведь себя перед выпуском из школы так стала омерзительно вести.
– Что же ты ничего не сказал мне? Не призвал к совести, к разуму? А я всё пыталась твоё внимание обратить на себя. Ты мне очень нравился, но так отстранённо вёл себя со мной, высокомерно. Что я лишний раз боялась с тобой заговорить. Я ведь про жёлтые тюльпаны пошутила, а ты убежал и пропал на две недели. Я звонила твоей маме, спрашивала о тебе. И при встрече это ты меня не узнал.
– Вера, Вера!
– Про Борьку мне тебе было стыдно говорить. Мы с ним не общались, но я ему нравилась, он мне прохода не давал. Один ты ничего не замечал. И на выпускном Борька меня принудил к сексу, назовём это так. Я действительно забеременела и потеряла ребёнка. У меня случился выкидыш, врачи что-то неправильно сделали и поставили мне диагноз «бесплодие».
– Ты узнала меня и продолжала терпеть все мои издевательства. Но почему?
– Волошин, мы любим друг друга. А любовь всё стерпит и простит.
– Любим? Так ты?
И Вера закрыла мне рот поцелуем…самым долгожданным, сладким, чувственным поцелуем.
В кухню забежала растерянная Светочка, посмотрела на нас с Верой, оглянулась на бабушку и весело выдала: «Ула! Мой папа плинц!».