Шаолинь
А пока я всем своим существом чувствовал….
…просто невыносимое иго своего учителя. Михалыч, как только мы очутились на пасеке, почувствовал себя крутым авторитетом и решил, очевидно, устроить мне маленький Шаолинь.
Подъём в пять утра, отбой…. Тело отбивалось само, непроизвольно и внезапно, под монотонные молитвы во славу крылатых козявок. Признаюсь честно, были такие моменты, когда я был готов взорваться, как двадцать тонн тратила, но останавливало лишь понимание того, что причиной неоправданного гнёта был я сам и никто другой. Как любил повторять мой учитель, на пасеке всегда есть к чему приложить руки. Вот я и занимался прополкой травы, тасканием воды, сколачиванием рамок, натягиванием на них проволоки, ващением, постановкой их в ульи, приготовлением пищи… и прослушиванием бесчисленных лекций на тему пчеловодства. Мне приходилось идти на невероятные ухищрения, чтобы оторваться от вездесущего Михалычева ока и улизнуть в лес, чтобы понять природу, в которой я находился. А она была и, слава богу, остаётся просто удивительной.
При выходе из хутора вас встречает яблоневый сад, заброшенный и заросший, но всё ещё выдавливающий из своих стеблей ароматные кисло-сладкие соки. Вездесущий канадский клён уже начал медленно, но верно проникать в сердцевину сада, оспаривая окультуренную когда-то человеческими руками территорию.
Сразу за садом огромная клетка смородиновых кустов, прореженных кустарниками барбариса и боярышника. Между ними зелёным ковром легла дикая земляника, пряча под листами свои ещё только набухающие конусообразные ягодки.
Далее начинается Фоминский лес, тот самый, где в начале двадцатых орудовала банда батьки Фомина. Именно в этой банде коротал свои последние дни Григорий Мелехов, главный герой романа Шолохова «Тихий Дон».
Тропа, которая коварно заманила вас в аллею дикого тёрна и аморфы, незаметно увиливает от растерянного взгляда, прячется среди бурно цветущей растительности, а потом и вовсе пропадает под раскидистыми кронами дубов и ясеней. В низине леса бьют родники, на лужайках встаёт на дыбы мышиный горошек, запах которого, как наркотик проникает в потаённые отделы головного мозга и заставляет останавливаться и просто балдеть.
По краям леса карабкаются на холмы кусты аморфы. Его цветущие грязно-морковные кисти, умудрились собрать на себе всех наших пчёл, шмелей и мушек.
Растёт в лесу и липа, и черноклён, и акация, и боярышник, и барбарис. И все эти деревья являются мощнейшими медоносами.
В своих бесконечных лекциях Михалыч упомянул о смолке липкой, розовом цветочке, распускающимся в конце мая и являющимся первоклассным медоносом. «Мёд с него - наинежнейший, прозрачный, с тонким непревзойденным ароматом, - говорил Михалыч, - но вот скачать его удаётся только, если пасека стоит глубоко в лесу».
Бродя по лесу и его окрестностям, я то и дело натыкался на зайцев, куропаток и даже кабанов.
Михалыч давно уже обследовал всю флору и фауну здешних мест, и его было не затащить туда ни под каким предлогом. Но однажды мы с ним пошли-таки на разведку – посмотреть на медоносы. На одной из полян я заметил грибы. «Интересно, съедобные они или нет?» - полюбопытствовал я. Михалыч, не долго думая, сорвал его и со словами «а вот это мы сейчас и проверим» схряпал прямо живьём.
Надо сказать, я давно вёл тайные наблюдения за пристрастиями своего учителя, за его, так сказать, ужимками и прыжками.
Первый вывод, который я сделал – это наличие здоровых животных инстинктов. Учитель никогда не переедал и где-нибудь в середине трапезы мог отодвинуть от себя тарелку и сказать: «Хорош!». Если перед ним лежит ломоть хлеба, кусок мяса, сыр и морковка, то он непременно отдаст предпочтение морковке. В своём доме он бесконечно пил какой-то странный квас на основе сброженной свёклы, заедая его сушёными грушами и яблоками. К воде он питал особую страсть. Для него, как и для пчёл, она должна быть проточной и по возможности ключевой.
Он питался так, будто в точности исполнял предписание какого-то невидимого диетолога. Он мог, например, нарвать листья крапивы, растереть их между ладонями и отправить, почти что, не жуя в желудок. Мог, например, есть с хлебом и запивать кислым молоком забрус. Забрус – это восковые крышечки вперемешку с мёдом. И вообще, о еде он никогда не заботился, что меня поражало и раздражало одновременно. «Мёд есть, хлеб есть, вода под боком, что ещё надо?», - говорил он.
Засыпал Михалыч тогда, когда хотел спать. Причём, если он, к примеру, ощущал позывы ко сну в момент работы на пасеке, он мог лечь тут же около улья в траву и заснуть под пчелиный гул, аки младенец. Однажды мы его подловили за таким необычным занятием и, разбудив, спросили, что это он делал, лёжа на земле. «Слушал, как растёт трава», - последовал незамедлительно ответ.
Овраги и холмы Пустовского изобилуют степным чобром или, по научному, тмином ползучим. Его едкий запах неотступно преследует вас при сборе земляники, которая растёт тут же в огромных количествах. Здесь же по склонам холмов встречается и донник, и татарник, и дикая горчица, и много ещё таких цветов, которым я не знаю до сих пор названия. По берегу Хопра произрастает в обилие какая-то болотная трава, цветущая в конце лета, и много мяты, которую впоследствии я стал использовать в своих чайных сборах. Меловые горы над Хопром также усеяны различными цветами, которые жадно посещают пчёлы. И, несмотря на обилие флоры этой местности, часть пчёл всё же летело за Хопёр. Я знал, что за пойменным лесом были заливные луга, за которыми начинались серопески. Там - главный медонос Пустовского – чобор. Но добраться туда не было времени. Нужно было работать на пасеке. Сбивать рамки, наващивать вощину и подставлять в семьи для их отстройки. Это первое, что я научился правильно делать.