Появление французов было встречено мрачным, настороженным молчанием, и тяжёлыми взглядами, на фоне которых жизнерадостное щебетание Далии казалось Гене какой-то дикостью, чуть ли не прямым предательством. Однако, подумав, он алжирскую студентку оправдал, во всяком случае - в собственных глазах. Что ей наши войны полуторастолетней давности? Она, надо полагать, и о Бородинской битве-то не слышала, и по-русски, всего год, как научилась прилично говорить. А вот французы – дело другое; насколько он смог вспомнить. Алжир был французской… даже не колонией, а почти что полноправной её частью, и получил независимость при де Голле, в 1962-м году – правда, процесс этот сопровождался кровопролитными войнами и мятежами. Однако алжирские политические и деловые круги связи связей с Пятой Республикой не разрывали, даже наоборот – например, охотно посылали своих детей учиться на континент. Далия, прежде чем отправиться в Советский Союз, три года проучилась во Франции, в Сорбонне – и, конечно, хорошо знала и французов и их историю. И даже рассказывала как-то однокурсникам о могиле Наполеона в парижском Доме Инвалидов – в представлении Гены это был такой же обязательный пункт посещения французской столицы, как визит в Мавзолей Ленина.
Так что неудивительно, что смуглая Далия легко установила контакт с оккупантами – французским-то она владела в совершенстве, это был, считай, её родной язык. Командир конных егерей, молоденький су-лейтенант (младший офицерский чин во французской армии, как объяснил Гжегош) явно оказался неравнодушен к прелестям алжирки, которые та и не думала скрывать. Наоборот, надела лёгкую шёлковую рубашечку, расстегнув три верхние пуговички так, чтобы с первого взгляда было ясно, что никакими бюстгальтерами она себя не отягощает, а вместо мешковатых спортивных штанов, натянула эластичные рейтузы, на редкость соблазнительно обтягивающие бёдра. Так что, внимание мсье Робера с первого взгляда прочно завладела Далия, и это, конечно, не могло не радовать гостей из будущего, поскольку романтически настроенный су-лейтенант запретил своим подчинённым соваться без спросу в помещение клуба. С пленниками мужского пола он был любезен, поцеловал руку библиотекарше, отпустил комплимент Людочке – несколько скабрёзного свойства, что будущая медсестра не сумела оценить из-за полнейшего незнания французского языка. Да что там Людочка – су-лейтенант, очарованный смуглыми (и, кажется, вполне доступными) прелестями гостьи из солнечной Африки не обратил совершенно никакого внимания на диковины из будущего, которыми буквально набит был сельский клуб – от старенькой радиолы «Днепр» и электрического освещения, до неприкаянного «пердунка», так и стоявшего на заднем дворе. Да что там радиола – даже элементарные вопросы, заданные пленникам: кто они, откуда, что тут делают? - могли бы дать массу пищи для размышления. Но – не сложилось, пока, во всяком случае…
О своих обязанностях командира партии фуражиров су-лейтенант тоже как-то подзабыл. Конным егерям и обозным было приказано разбивать на поляне возле ДК бивуак и варить обед. Наскок русских кавалеристов, мелькнувших, было, на опушке леса, оставили без внимания – подумаешь, пять верховых, что они могут сделать многочисленному отряду! Мсье Робер даже не подумал разослать по округе разъезды с целью разведки, с первых же минут целиком отдавшись времяпрепровождению с алжирской красавицей – чему та, кажется, была весьма рада. В самом деле, куда спешить? Успеется…
Что касается Гжегоша, то поляк всячески демонстрировал лояльность к незваным гостям – и это коробило Гену, выросшего, как и прочие его ровесники, на представлениях об интернационализме и нерушимой польско-советской дружбе (сериал «Четыре танкиста и собака», певица Анна Герман, актриса Барбара Брыльска, а как же!) Может, Гжегош задумал втереться к французам в доверие и уж потом, потом…
Что будет, когда наступит это самое «потом», Гена мог только гадать. Он ведь не слыхал и о существовании «мазурки Домбровского» - официального гимна Польши, где даже во времена Варшавского договора, СЭВ и фестиваля «Интервидения» в Сопоте, неизменно, как и пятьдесят, и сто лет назад, имелись такие вот строки:
«…Вислу перейдем и Варту,
Польшу возродим!
Нам примером Бонапарт!
Знаем: победим!..»
Варта – река, не из самых полноводных, протекающая в самом центре Польши, на границе Великопольского и Лодзинского воеводств. А где находится Висла, не припомните? Верно, в противоположной стороне: огибает с юго-востока земли Мазовецкого воеводства со столицей Варшавой, а дальше к востоку, за узкой полосой Люблинских земель уже Белоруссия. И куда поляки собрались через эту самую Вислу переходить – не спрашивали себя? То-то…
Увы, о разделах Речи Посполитой и многочисленных антирусских мятежах, один из которых подавлял сам Александр Васильевич Суворов, в советских школьных учебниках истории, если и упоминалось, то походя, одной строкой, а упор делался на подвиги Войска Польского и совместную борьбу с фашистской Германией. Будущему пану Пшемандовскому, в отличие от его русских однокашников, всё это было прекраснейшим образом известно. И окажись здесь и сейчас другой герой этого повествования, в нём наверняка всколыхнулись самые чёрные и увы, небеспочвенные подозрения – как говаривала незабвенная Маргарита Павловна из фильма «Покровские ворота», которому предстояло выйти на телеэкраны страны только в восемьдесят втором году.
Нет, ребята, учите историю – в жизни пригодится…
Я дёрнулся и зашипел сквозь зубы, когда ординарец плеснул на рану из зелёного полуштофа.
- Полегче, Прокопыч! Не видишь – томно человеку, того гляди, сомлеет!
Это Ростовцев. Несмотря на суету сборов, охватившую усадьбу, он счёл нужным присутствовать при перевязке раненого, то есть меня. Рана, к слову, пустяковая – пуля прошла по касательной выше локтя, оставив то, что судебные медики именуют «минус-ткань» - отсутствие небольшого куска плоти. Куда хуже было бы, если бы ранение было сквозное, не говоря уж о раздробленной плечевой кости. Медицина здесь в состоянии, мало отличающемся от зачаточного, и заполучить заражение даже от такой пустяковой раны – дело самое обыкновенное. Кстати, о медицине…
- Чего там – томно… - пробурчал под нос недовольный Прокопыч. – Только хлебному вину зряшный перевод – унутрь его, проклятущее, надоть, унутрь!
Да, антисептика здесь явно не на уровне. Предпочитают анестезию, причём тем же самым продуктом. А ведь толковое предложение...
Я завладел полуштофом и сделал большой глоток. Ординарец одобрительно крякнул.
- Прокопыч, подай-ка пузырьки – вон те, что на столе, на подносе…
Это мой запас медикаментов. И не из положенной туристической группе аптечки, а из собственных запасов, отыскавшихся в рюкзаке.
Пузырёк с перекисью водорода, другой, со стрептоцидом, несколько упаковок всяких таблеток, пара пачек с индивидуальными пакетами в хрусткой коричневой бумаге. Одним из них сейчас и вознамерился воспользоваться ординарец поручика, и я беспокойно верчусь на табурете, кося взглядом на брошенную на пол упаковку – а ну, как кому-нибудь придёт в голову поднять её и разобрать надпись на этикетке?
Впрочем, чего уж там, как говорится – снявши голову по волосам не плачут. «Вещдоков» у Ростовцева предостаточно: и наган и велосипеды, и много чего ещё; и если он до сих пор не уделил им внимания, то лишь из-за того, что стремится поскорее увезти родителей и сестру подальше от французских фуражиров, захвативших ДК и явно нацелившихся на Бобрище. Кстати - почему они до сих пор не добрались до усадьбы? Расстояние - сущий пустяк, даже неспешной рысью можно покрыть его, самое большее, за полчаса…
Но – вернёмся к медицине. Прокопыч протянул мне пузырьки, каковыми я немедленно и воспользовался: сначала плеснул на рану перекисью (Прокопыч выпучил глаза и мелко закрестился, когда прозрачная жидкость вскипела, запузырилась беловатой пеной), после чего - присыпал порошком из второго пузырька.
- Теперь бинтуй.
С этой задачей ординарец справился легко – сказалась, надо полагать, большая практика. Дело житейское – в иной сабельной сшибке можно получить десяток сабельных ударов, и далеко не каждый хотя бы прорубит сукно мундира и кожаные ремни амуниции – чего уж говорить о более серьёзном ущербе? Известны случаи, когда кавалерист выходил их боя с дюжиной, а то и больше, подобных порезов и царапин, оставленных вражескими клинками, и на следующий день вновь красовался в седле. К полковому лекарю в таком случае обычно не обращались. Зачем? Обругает за бабскую мнительность - и будет прав, что характерно. Так что обходились собственными силами – полосками холста, дёгтем, постным маслом да захваченными из дома бабкиными мазями…
- Ну, Никита Витальич, как рука? – поинтересовался Ростовцев. Мы с ним тёзки – только он Андреевич. Не сразу до меня дошло, что это именно его портрет, только уже в почтенных годах, висит в краеведческом музее. Жаль, что мы туда так и не добрались – любопытно, как повёл бы себя поручик, увидав собственное изображение в полковничьем мундире, да ещё и с указанием даты смерти? Нет уж, лучше обойтись без подобных психологических опытов – тем более, что в клубе засели французы, и попасть туда нет никакой возможности.
Я подвигал рукой.
«»…больно, чёрт... И угораздило же!..»
- Ничего, вполне терпимо. Хорошо, что левая – стрелять смогу и саблей рубить, если придётся…
- А вы и саблей владеете?
И что мне теперь, рассказывать про свои достижения на ниве исторического фехтования? Довольно скромные, если честно, особенно в том, что относится к сабельному, и тем более, верховому бою. Шпага – другое дело, тут мне есть чем гордиться. Вот такая, к примеру…
Я показал на турецкий ковёр, занимающий всю стену кабинета Ростовцева. На нём красовалась коллекция холодного оружия: турецкие ятаганы с рукоятками, выложенными бирюзой и перламутром, длинные охотничьи кинжалы-хиршвангеры с шитками в виде морской раковины, персидские сабли в богато украшенных ножнах, кавказские кинжалы и шашки. Среди этого великолепия прямая шпага с широким клинком и простым, без украшений, эфесом смотрелась довольно скромно.
- Это шведская солдатская шпага. - объяснил Ростовцев. трофей моего прадеда. –– Взята ещё моим прадедом в Северную кампанию, в Эстляндии, при Депте. Прадед тогда служил прапорщиком в солдатском полку фон Дельдина и удостоился отличия от самого государя Петра Великого.
Я снял трофей с ковра, примерил по руке, сделал пару фехтовальных выпадов. По балансу и динамике она напоминала любимую мной валлону – такой же широкий, обоюдоострый клинок, одинаково хорошо приспособленный и для уколов и для рубящих ударов, обтянутая грубой кожей рукоять, гарда, составленная из овального щитка и пары толстых дужек. Кольца под большой палец, правда, нет, но это можно пережить. Зато длина подходящая - не то, что кавалерийские палаши, которые таскают здешние драгуны и кирасиры.
- Если не секрет, поручик – почему не вывозите всё это?
С момента нашего прибытия в имении воцарился сущий хаос. Дворовые, лакеи волокли сундуки с самым ценным скарбом, грузили их на телеги; во дворе спешно запрягали бричку, предназначенную для графского семейства. Отдельно в большие плетёные корзины собирали провизию, укладывали дорожные погребцы – эдакие деревянные, с бронзовыми уголками и замочками, ящики, предназначенные для перевозки вилок, ложек, тарелок и прочей утвари. А вот судьбой этого арсенала никто, похоже, не озаботился.
- Куда их деть? Тут-то и самое необходимое в телеги не помещается, ещё и железяки эти тащить…
- Может, припрятать? Оружие-то ценное, антиквариат, больших денег, наверное, стоит!
Поручик покачал головой.
- Прячь, не прячь – не французы, так свои же мужички и разграбят. От них, каналий, разве что укроешь?
«…Что ж, хозяин – барин, хочет – живёт, хочет – удавится…»
- Раз так, - говорю, - можно позаимствовать эту шпагу? Обещаю обращаться бережно.
К моему удивлению Ростовцев согласился сразу. А револьвер-то зажал, не отдаёт. Впрочем, я и не прошу… пока.
- Что ж, Никита Витальич, берите. Коли для дела – не жаль. На ближайшем бивуаке отдайте Прокопычу – наточит, а то клинок, как видите, тупой, что твой колун…
Я провёл пальцем по лезвию. Н-да, шпагу, похоже, никто не точил с тех самых пор, как она досталась прадеду поручика при осаде шведской крепости Депт - это нынешний эстонский Тарту, если кто не в курсе. Да и зачем? Трофей должен висеть на стене, а не сверкать на поле брани.
Но теперь, кажется, скоро выпадет случай это изменить – например, если французские фуражиры всё-таки заявятся в усадьбу Ростовцевых. По моим подсчётам они давно уже должны были быть здесь, но почему-то запаздывали. Вот и хорошо, нам того и надо…
Однако, оставался ещё вопрос – и поважнее какой-то шпаги, пусть даже и шведской.
- Неудобно напоминать вам, граф – но как быть с моими друзьями? Они ведь так и остались под французами.
Я нарочно обратился к Ростовцеву по титулу – попытка воззвать к дворянской чести. И это, похоже, сработало, вон как глаза отводит…
- Сами же видели:, мы ничего не могли сделать. Конные егерей не меньше полусотни, да ещё обозные. Куда нам против них? Положат всех ни за понюх табаку, а ваши спутники так и будут по прежнему в плену. Я вот о чём подумал…
Он замялся.
- Как вернёмся – пойду прямиком к Дохтурову. Наш эскадрон числится при его шестом пехотном корпусе, а я сам в кампанию шестого года, корнетом, состоял у генерала в адъютантах. Хочу простить позволения собрать партию из гусар и казачков для поисков по французским тылам. Слышал, ахтырский подполковник Давыдов такое затеял – так отчего ж и мне не попробовать? Дохтуров, наверное, меня не забыл и не откажет. А как партию соберём – тут мы ваших друзей отбить и попробуем.
«…Значит, Ростовцев решил стяжать славу лихого партизана? Что ж, Бог ему в помощь… и нам тоже…»
- Отобьёте, конечно - если успеете. Получить разрешение, собрать партию, добраться сюда – дня три, не меньше. Где гарантии, что французы всё это время проведут в Бобрище?
- На всё воля Божья. – развёл руками поручик.- Да вы не переживайте так, Никита Витальич. Я понимаю, страшно вам за своих друзей – но французы, в конце концов, не варвары и даже не поляки, женщин не тронут. Даст Бог, всё обойдётся!
В дверь постучали и на пороге, не дожидаясь положенного «войдите», возник денщик корнета Веденякин. Вид у него был встрёпанный, а за спиной маячила испуганная физиономия Рафика Данеляна.
- Велели передать вам, вашбродие господин поручик: к отъезду всё готово. – отрапортовал денщик. - Только что из Бобрища прискакал мальчонка - говорит, французы уже в деревне!
Ростовцев встал.
- Добрались-таки, мер-р-рзавцы! Надо бы и нам поторопиться. Деревню французы не враз перетряхнут, и если успеем хоть версты на три-четыре отъехать - тогда, глядишь, и погони не будет.
- Насчёт Мати не волнуйся… - добавил Рафик. – Её графиня с дочкой в свою бричку обещали посадить. Она как узнала, что тебя зацепили, хотела бежать и лечить. Я не пустил - сказал, что рана пустяковая, и тобой уже занимаются. Плакала...
Я мысленно обругал себя – о девушке я и забыл, начисто из головы вылетело! Ну, да ладно, искупать вину буду потом, а сейчас - спасибо Рафику, хоть этой заботой меньше. Я собрал «аптечку», сунул под мышку здоровой руки шпагу, и вышел вслед за Ростовцевым. Похоже, наши приключения только начинаются.
Конец первой части