Люди — социальные существа, стайно-стадные, и боятся оказаться в одиночестве. Феномен конформизма масс, наряду с их анонимностью, является еще одной важной чертой, которую мы должны изучить прежде, чем сможем здраво рассуждать о психологии общества. С одной стороны, массы гораздо предсказуемее и стабильнее отдельно взятых людей. С другой стороны, нейтрализовать человека, сошедшего с рельс, намного проще, чем население целого города или страны. И там, где индивид живет реальностью, масса находится под влиянием фантомов и мифов.
Мы более-менее понимаем, что из себя представляет конформизм. Однако, зададимся другим вопросом: кто и как формирует тот нарратив, который является мейнстримом? Как общество определяет ту норму, которой оно должно придерживаться? Власти любят тыкать в нас скрепами, особенно морально-нравственными, но кто тут действительно живет по суровым православным заветам целомудрия? Подобные щепетильные товарищи, на полном серьезе осуждающие добрачный секс, отказывающиеся от него и прочих видов нелегального внебрачного сожительства, сами являются маргиналами. В то же время Россия действительно в штыки воспринимает повесточку Новой Этики. Невозможно публично поддерживать ЛГБТ, впрочем, главенство частной, задверной жизни остается приоритетной ценостью. Депутаты и прочие деятели могут там хоть через одного шпилиться нестандартным образом при условии, что это не становится частью их официальной риторики и декларируемых ценностей.
Коррупция на словах осуждается, а на деле это не только норма жизни на всех уровнях, но и нередко единственный функционирующий бюрократический механизм. Бить детей как бы плохо, но дома, пока никто не видит, вроде и нормально. Короче, не все нормы, транслируемые сверху, воспринимаются таковыми. И тут мы найдем удивительно много расхождений между предписанными правилами и частной жизнью. Значит, дело в чем-то другом.
Конформизм — это вопрос принадлежности в первую очередь. От него уже отпочковываются все остальные. Самый первый, мощный и фундаментальный вопрос, вызывающий раскол: ты за кого? За красных или за белых? За наших или за чужих? Кто такие «наши»? Это такие люди с факелами, которые уже окружили дом и ждут, когда мы заявим о своей лояльности. Открытый вопрос (за красных или за белых?) еще подразумевает какой-то выбор. Когда приходят «наши», остается лишь рухнуть на колени и принести клятву верности. Не индивид приходит к группе, а сформированная группа приходит за индивидом и хочет аннексировать его в себя.
Как обычно, у истоков конформизма стоят два вида мотивации: негативная и позитивная. Начнем с негативной. Страх — самая базовая и элементарная психическая реакция. Что мне будет, если я откажусь? Идеалистам легче: есть люди для которых, скажем, предать христианство, коммунизм, Родину или личные представления о достоинстве и чести гораздо тяжелее, чем понести за них поругание. Одномерный человек до идеализма не дорастает. Защита через циничное обесценивание, спасавшая обывателя от веры хоть во что-либо (ведь это так глупо, хи-хи, и накладывает столько ограничений, обязательств), в финальный час оставляет его безосновным и пустым телом, способным переживать лишь о себе.
Далее мы обязаны учесть, что современный человек специально воспитан так, чтобы привить ему максимальную конформность и неспособность оставаться в одиночестве, вне социума. Обязательная коллективная обработка с самого детства. Конформные родители (их большинство) прививают детям послушание и трепет перед авторитетами (перед собой и другими взрослыми), не дают им отрываться от коллектива (другие дети). Удивительно, насколько сложно увидеть, ощутить этот гвоздь, вбитый прямо в мозг, но если удастся, то вытащить его будет намного проще, чем научиться как-то с ним жить. В некоторых культурах растили детей-воинов, а нас с пеленок учат подчиняться.
Многое зависит от статуса, от места в иерархии. Исследования говорят, что самые низкоранговые индивиды одновременно являются наиболее конформными. Это странно. Почему они не бунтуют? А ведь правда, именно те, кто защищают систему, которая отвела им место на самом днище, являются бескомпромиссными конформистами. Словно школьный клоун, который сносит все издевательства и насмешки, но при этом не только состоит в малой группе, сформированной в классе, но и своим соучастием способствует ее единству. Нищий патриотизм — самый искренний, ведь ничего другого у людей не осталось. Только чувство принадлежности к великой стране, что позволяет им, даже в лохмотьях и по ту сторону МРОТ, презирать всех не-наших. Особенно, когда те живут лучше и свободнее.
Защищенность — один из мощнейших положительных стимулов конформизма. Безопасность в группе повышается: в стаде увеличиваются шансы антилопы уцелеть при атаке хищников. Ведь для того, чтобы поддерживать групповую идентичность, необязательно ехать на фронтир и там бороться с Другими. Большинство займут умеренно комфортную зону в центре, малый риск — малое вознаграждение, зато как стабильно и без внезапных поворотов. Герои сопливых псевдо-исторических мелодрам на Первом канале. Не нужно учиться ничему новому, можно даже постепенно деградировать, забывая старое. А стало быть навыки притупляются, уверенность в себе снижается, зависимость от группы возрастает. Кто больше всех орет о лояльности, тот, в общем-то, меньше всего нужен на нашем тесном корабле современности. Потому их и держат — за звонкий, истеричный, кликушествующий голос и умение переорать остальных. Боевые горланы, заглущающие оппонентов.
Большая группа дарит не только безопасность, но и чувство силы. Для многих ничтожеств это вообще единственный способ добиться хоть какой-то власти. Через лизание и целование вышестоящих задниц, через яростное зигование так, что рука из сустава вылетает. Стукачи расправляются с врагами, выгодно используя слепой полицейский произвол. Кремлеботы легально и за копеечку троллят, оскорбляют и прессуют людей, придерживающихся иных взглядов. Массовость обеспечивает анонимность: кто ударил чужака? Это мог сделать каждый, как в «Восточном экспрессе». Начальники свои лучшие, отполированные швабры не обидят и не осудят. Групповая поддержка, одобрение вышестоящих позволяет мелюзге быковать на людей более достойных, компетентных и принципиальных, если сравнивать их один на один. Лысенковщину помните? Как Вавилова затравили в курсе? Ну вот и хер теперь вам, а не нормальный генетический банк семян на случай кризиса.
Конформизм — это удобно, это дело привычки. Внутренние ценности складываются годами. Репутация, сумма поступков, круг общения — все это тоже не за один день формируется. А вот опозориться, зашквариться можно одним постом в соцсетях. Не забыли еще, как Reebok опух и отморозился от рекламной кампании «Пересядь с иглы мужского одобрения«? Голофастов в принципе себе карьеру перечеркнул, а Маршенкулова была отброшена из фем-мейнстрима на задворки. Никто не поймет, если шутки ради Новая Газета и Взляд начнут в течение дня вешать материалы друг друга, а не то, к чему привыкла их невзыскательная аудитория, настроившаяся на определенную волну.
Думаете, это легко, признавать свою неправоту? Вот, где истинное обнуление. Кто сумеет выдавить из себя, что полжизни прислуживал негодяям, и сделать это не на процессе в Нюрнберге, а до него? Кто готов признать, что ошибочно верил в веды, телему, крипту? Слушали новости, развесив уши, голосовали, лентами и флажками размахивали. И вот, у разбитого корыта. А Другие? Уже они над нашим несчастным «нашим» язвят и смеются, не понимая, что завтра рухнут их собственные боги.
Конформизм — отличное средство от тревожности. Тревога — бич современной цивилизации. Все на транках, все на стрессе. Кто-то ходит к астрологам, а самые безбашенные — к психотерапевтам. Мы-то знаем, что лучший способ избавиться от всех волнений — алкоголь. Ну а после него — вступить в ряды какого-нибудь массового движения. Проснуться истинноверующим. Стать частью целого, раствориться в толпе, в алом хоре голосов, в коллективном авторе одновекторных эссе.
Власть должна, обязана ломать соперников и обращать их в конформизм. А для этого важны две вещи: регулярность и ширина фронта. Первое правило пропаганды — тишины в эфире быть не должно! Это худшее, что может произойти. Когда на носу беда, а радио вдруг умолкло. Пусть скажет хоть что-нибудь, мы ведь от него не откровений ожидаем. Важно, чтобы оно заговорило. Хоть о чем, хоть какой-то комментарий, пусть даже тупой и упоротый. Иначе, что тогда? За окном хаос, Левитан молчит. Значит, победили не-наши?! И тогда обыватели либо пытаются действовать на свой страх и риск, либо начинают подвиливать в сторону вчерашних врагов, и непонятно даже, что хуже. В первые дни авторитарная пропаганда, подвязанная на команды сверху, темники, инструкции, что можно, а что нельзя, неминуемо тормозит. И в этот момент конформист крайне уязвим.
Ширина фронта обеспечивает давление на противников со многих сторон. У не-наших не должно сохраниться безопасных гаваней, не должно остаться сочувствующих им авторитетов, которые не были дискредитированы и вытеснены в нерукопожатые. Каждый рот, каждый рупор, все до единого телеэкраны должны исторгать властям славу и хвалу. Пусть чужаки и одиночки видят, сколько в стадах глупцов, а в стаях — ублюдков. Эти числа ошарашивают, вой оглушает, новости засирают инфопространство ровным, сплошным слоем. На каждый митинг надо отвечать контрмитингом. Чужие флаги и ленты завешивать собственными, а отщепенцов в чужих цветах — демонстративно опускать. Сносить памятники и переименовывать улицы.
Придерживаться нейтралитета становится невозможно. До самых аморфных аполитов доскребутся, из-под плинтуса выковыряют, перед микрофоном поставят и спросят: «С кем вы, мастера таргетированной рекламы?» Не могу не процитировать эпохальную речь генерала Браннигана из «Футурамы»: «Что делает человека нейтральным? Жажда золота? Стремление к власти? Или же они просто были рождены с сердцами, полными нейтральности?»
Все ради того, чтобы конформисты ни на секунду не разуверились в мощи и потенциале своей группы. Трус-конформист никогда не сражается в первых рядах, однако его бегство ознаменует обрушение всего строя фалангитов. Их тяжело осуждать. Иногда утверждают, будто гении стоят над добром и злом. Что ж, конформисты до добра и зла не дотянули.
Что там по радио?
Какой забавный у меня голос, да?