… Она, конечно, странная. И порой с ней нелегко. Но всё равно не брошу. Потому что никого у неё нет, кроме меня. И у меня никого…
Поселились они тут давно, едва построился наш дом – тогда ещё кооперативный. Мы с семьёй переехали, и они – пара с маленькой дочкой, муж сильно старше и очень влюблён. А она уже тогда с чудинкой была. Смотрела на всех, будто сквозь – и улыбалась. Не человеку, а своим каким-то мыслям. И поди разбери, что в голове у бабы, которая в новостройке, среди строительной пыли, первым делом разбила цветник. На одной клумбе – астры, петунии и прочая мелюзга. А на другой декоративные тыквы. Только представьте! Для нас, неизбалованных, тогда и другой сорт шиповника был в диковинку, а тут – маленькие пёстрые тыковки. Шипастые, в «шапочках», с горлышком-бутылкой: весь двор наблюдал, как день ото дня менялись «пеструшки». Оказывается, новая соседка – агрономша-любительница, со всей страной переписывалась, семенами обменивалась. Так и заполучила тыковки… Детишки, конечно, нет-нет и рвали, за что получали от мамок звонкие подзатыльники, а она махала руками: «Ну что вы, лишь бы парочка плодов остались на семена. Пусть берёт, это же дитя…» Сказала тоже – «дитя». Так только Пушкин в стихах писал, а в нашем дворе никто не говорил. Хотя народ был солидный, с деньгами, квартиры-то кооперативные. Но мы были простые пахари-работяги, копили на своё жильё, а их семья была из иного теста. Вскоре, кстати, выяснилось, какого именно…
Однажды весь дом с ужасом наблюдал, как какая-то блондинка выдёргивает из клумбы, швыряет на свежеуложенный асфальт астры, петунии, тыквам тоже досталось… Зелень мгновенно жухла на августовском солнышке, а дама раздухарилась не на шутку – и никто не решался остановить. И вдруг подъехала чёрная «Волга», из которой выскочил муж блаженной соседки:
- Лида! Остановись!
Подскочил к хулиганке, схватил за руки, повёл к машине и увёз куда-то. А потом длинные языки донесли: жена это его была. Бывшая. Развёлся с Лидой ради своей блаженной, с которой уже дочку заимел. А она смириться не могла, хотя он ей всё оставил, а там было что оставлять, как-никак крупным чиновником трудился. Для жизни с новой зазнобой купил двушку на третьем этаже. Чтобы бывшая окна не побила, взял повыше …
Узнав такое, двор застонал от счастья и мигом сдружился – а потом раскололся на два лагеря. Женщины говорили, мол, было бы из-за кого семью бросать, что нашёл в той малахольной. А мужики крутили головами: огонь-девка! Точнее, тихий омут, с виду вся такая «глазки долу», но именно там, на глубоководье, обычно и водятся самые отборные черти…
А я так скажу: сколько лет её знаю, отродясь никаких «чертей» не было. Просто намертво к себе притягивает. Кроме одной…
***
Мы с ней ладили. Сдружила нас, конечно, песочница - где ещё молодым мамкам хороводиться. Я со своими крепышами-погодками утром и вечером, и она, Лера, там с колясочкой. В первый раз представились. Я солидно кивнула:
- Нина.
- Калерия. То есть Лера.
Вот всё у неё не по-людски! Хотя имя русское, просто старое. Лера-холера. А ей шло…
Мои пацаны возятся, толстенькие, ножки-ручки в «перевязочках», горластые хлопчики. А у неё – трёхмесячная лялечка, личико как яблочко, чепчики все в кружевах и ленточках. Говорит, сама расшивала, чтобы девочка с малолетства привыкала с лучшему. Скажите пожалуйста! Сразу понятно, кто для какой жизни рождён. У меня вон сыновья – Ванька и Витька, главное, чтоб накормлены были и не покалечили друг друга играючи. А у неё – Марьяна. Блаженная мамка нараспев произносила «Мариа-а-анн-а», словно на руках у неё не орущий комок, а будущая императрица. И всегда кормила её дома – исключительно! Хотя делов-то: отвернулась, дала грудь, прикрыла косынкой дитё – и пусть лопает. Нет, как время подойдёт, так спешит домой. И отец семейства приезжал на вороной «Волге», сопровождал… Когда нёс дочку на руках, аж не дышал…
Конечно, мы были разные. Но иногда Лера словно забывалась, прорывало на откровение. Вышла как-то к песочнице смурная, коляску рывками качает, дочка орёт. Говорю, дай мне, убаюкаю, ты не в настроении, а дитё чует и тоже нервничает. Нехотя отдала, сидит, нос повесила. Говорю, что случилось-то, она отмолчалась и наконец:
- Лида опять звонила…
- Это бывшая-то?
- Она. Проклинает, угрожает, говорит, сын Петю знать не хочет.
- Пройдёт у неё, Лер. Бабское сердце отходчиво…
- Я тоже жду этого, чтобы прошло. Но Петя сильно переживает, сердце пошаливает.
- А ты береги его. Вон он как тебя любит…
И повеселела моя голубка. Я уж потом понимала, когда Лидка звонила: как выйдет Лерка серая вся, так сразу забирала у неё Марьянку. Так вдвоём и растили.
***
Полтора десятка лет пролетели, глазом не успели моргнуть. Мои парни выросли, стали готовиться в армию. Муж к тому времени переехал к матери в деревню – дохаживать старушку, да там и остался. Через 10 лет – и навеки. Там же, подле матушки, и схоронила я его. Вдовства не чувствовала, давно уж мы порознь были. Но слова плохого в его адрес не скажу, вон каких сыновей мне подарил.
У Леры дела шли на зависть. Марьяна стала настоящей красавицей, от женихов уже лет с 12 отбою не было: мои парни самых ретивых успокаивали, относились к ней как к младшей сестрёнке. А та вошла во вкус: младший мой портфель за ней из школы таскал, старший для неё яблоки в окрестных садах воровал, а она как принцесса была. Лера с Петей наряжали её, как панночку… Донаряжались.
Леру годы пощадили. Как была стройная, с нежной белой кожей, так и осталась, может, оплыла немного в фигуре, но лишь мягче стала. А вот Пётр сдал. Погрузнел, лицо морщины избороздили, последние годы постоянно на сердечных лекарствах был. А Лера, кажется, и не замечала, что муж не в порядке. Она была по уши влюблена в дочь, только её и видела. Ей-богу, аж не по себе становилось: Марьяна то, Марьяна сё. А рядом Пётр – багровый, еле на ногах стоит от одышки. Думаю, под конец он прозрел, что был фоном в этой истории: обеспечил любимой жене желанную дочь и красивую «упаковку», а сам и не так важен… Он до конца был ответственным: позволил инфаркту одолеть себя, только когда Марьянку замуж выдал. Отгрохал шикарную свадьбу, подарил квартиру – и через неделю за завтраком поперхнулся чаем, закашлялся и всё. Скорая приехала уже к мёртвому…
Лера с тех пор ещё пуще погрузилась в молчаливую безмятежность. Наконец пошла работать, при жизни мужа нужды не было. Устроилась библиотекарем, кто бы сомневался…
И настало только наше с ней время. Мои парни разлетелись, старший женился, младший на заработки в большой город подался. Марьяна тоже стала столичной пташкой: мужа повысили, она уехала…
А мы старухи. Какие наши радости, кроме весточек от детей. Мои, к слову, звонили исправно и навещали нередко. А вот Марьянка словно забыла, что где-то, вовсе не на краю света, мама её ждёт.
***
Летом я ездила в деревню, там домик от свекрови остался. Вернусь, бывало, зайду к Лере с гостинцами – ягоды там, фруктик какой, а она словно и не заметила, что меня не было. И даже не готовила себе – едой в кухне не пахнет.
- Соседка, ты истаять решила? Святым духом сыта?
- Ой, Ниночка, что ты. У меня кефир есть, сухарики…
- Ясно. Доставай сковородку, яичницу пожарю. Яйца деревенские, вкусные!..
Иногда злилась я на неё. Сколько уж лет человеку, а она словно не живёт, а в игры играет, в принцессин домик. И всё почтальонку теребит, нет ли ей письма. От дочки ждала вестей…
Вот как отрезвить человека? Как-то приехала я из деревни, здоровенный букет цветов из палисадников припёрла. Зашла к Лерке, а её нет, так я цветы в трёхлитровой банке у её двери оставила, да пошла к себе вздремнуть…
Проснулась оттого, кто кто-то в дверь колотит. Открываю – Лерка!
- Нина, цветы! Нина, я знаю, это была Марьяша! Где она? У тебя?..
- Лер, послушай… Да нет у меня её! С чего ты взяла, что цветы от неё? Может, это я оставила!
- Ты? С чего? Нет, Нина, это Марьяна! Маме сюрприз передала!
Она была такая счастливая, наконец стряхнула с себя сонную одурь. И я не решилась лезть с цветочной правдой, рушить человеку праздник…
К Новому году она окошки разрисовала – ждала дочку в гости. Намалевала на стекле снежинки, ёжика, оленёнка, Снегурку. Сказочный мир, к которому всегда была ближе, чем к реальному.
И вот эти зверятки, из-за которых я поначалу сильно расстроилась (ну, сколько можно ждать неблагодарную дочь?), здорово выручили. Но по порядку…
Стала я забывать много. Пойду на кухню, а забываю зачем. Бывало, газету читаю или новости смотрю, а ничего понять или запомнить не могу. Почтальонка принесла пенсию, а я расписаться не могу – фамилию не помню! Даже к врачу ходила, та, тоже старая перечница, посмеялась:
- А что хотите, голубушка? Возраст у нас с вами солидный. Это сосудистые явления. У вас же не было в роду Альцгеймера?
- Упаси бог! Не было.
Откуда у нас немцы-то в роду? Все чистые русаки. Врач выписала таблетки, стала я их принимать, вроде повеселела, но нет-нет да и стояла в квартире истуканом, забыв, где дверь в туалет…
Пошла я в тот день в магазин – масло там, рыбки подешевле взять, молочка. Он недалеко, в двух шагах. Вышла обратно с сумкой в руке – и будто в голове на другой канал переключили. Не могу понять, где нахожусь! Место незнакомое, никогда не была тут… А декабрь на дворе, морозец жмёт. Уж слёзы текут, решила походить по округе. Наверное, четверть часа блукатила, пока не увидела их – снежинку, ёжика и Снегурку! Так, по Леркиным рисункам и вышла бабка к дому…
А потом болела сильно. Сказалось, что полчаса на морозе в лёгком пальто и обувке гуляла. Так ко мне Лера трижды в день ходила – уколы делала и еду приносила. Еда-то, конечно, так себе, но уколы колола хорошо. Рука у неё лёгкая, делает быстро, даже дула потом на то место, ох, смех и грех…
Говорю ей, мол, одни мы с тобой остались, будем друг дружку дохаживать. А она, как в молодости, смотрит сквозь меня с блаженной улыбкой:
- Ну, что ты, Нина, у меня дочь есть. Я ей нужна.
Да кому ты нужна, голова садовая.
… Я не больно-то нагрешила за жизнь и, думаю, Он там поймёт. В день рождения Леры я купила на почте самую большую открытку и написала печатными буквами, чтобы обман не вышел: «Мамочка! Самая дорогая и любимая! С днем рождения! Будь счастлива и здорова!» И букет купила – пять красных роз, самых свежих. Всё это добро отнесла к Леркиной двери, как придёт из магазина домой, будет ей радость. Её легко обмануть, она доверчивая, особенно к Марьянке.
И так будет, пока живу на свете.