От Бобрища до графского имения чуть меньше двух с половиной километров, и в детстве я не раз проделывал это расстояние на велосипеде. Правда, тогда на месте деревни располагалась совхозная усадьба, изрядно разросшаяся за сто семьдесят с гаком лет, а от барского дома наоборот, сохранился один фундамент, заросший крапивой да жиденьким малинником. Во время войны в здание попала авиабомба, оставив от неё только огрызки стен, да и те понемногу растащили на кирпичи – неровные, тёмно-фиолетового цвета, замешанные, как говорили, на яичных желтках.
Тогда, в середине семидесятых, я ездил по этому маршруту по просёлку, а сейчас нам пришлось петлять лесными тропками, объезжая толстенные корни и попадая то и дело передними колёсами в притаившиеся в траве ямки. Один раз тропку шагах в двадцати перед нами пересекло кабанье семейство. Я облился холодным потом, когда свинячий патриарх с горбатой холкой и длинными жёлтыми клыками, торчащими из-под нижней губы, повернулся к нам - и уставился в упор своими крошечными глазками, пока его выводок пересекал магистраль. Он словно давал понять чужакам: «не лезьте, а то пожалеете…» Я потянулся к нагану, сознавая, что бросься сейчас кабан в атаку – его не остановить и полным барабаном. Но обошлось: когда хвостик последнего поросёнка (не закрученный в колечки, как рисуют в мультиках и детских книжках, а заканчивающийся аккуратной волосяной кисточкой) скрылся в кустах, свин недовольно хрюкнул и последовал за ним. Ну а мы… мы просто поехали дальше. Изрядно напуганная Мати молчала и старалась держаться поближе ко мне, Рафик под нос ругался по-армянски. А что ещё оставалось?
Скоро ехать по тропе стало невозможно – слишком близко пододвинулись с обеих сторон непролазные кусты, слишком много выбоин и ям лезло под колёса. По моим расчётам до большой поляны, посредине которой стоит усадьба, оставалось не больше трёхсот метров. Так что мы спрятали велики в кусты и дальше шли пешком. Но далеко уйти не удалось – вскоре мы услышали собачий лай, звонкий, заливистый, и – приближающийся. По нашу душу - или местный помещик решил отвлечься от мыслей о приближающейся войне, отправившись на охоту?
Ответ был получен через минуту. Из кустов одна за другой выскочили четыре собаки – не знаю, как называется эта порода, но явно что-то охотничье: гладкошёрстные, бурые с чёрными во всю спину, чепраками, чёрными же висячими ушами и вытянутыми, как у ирландских сеттеров, мордами. Собаки обложили нас, словно загнанного зверя, и принялись облаивать, держа, однако, безопасную дистанцию в три-пять шагов – от их брёха закладывало уши. Оттого, наверное, мы и прозевали подкрепление, явившееся на помощь хвостатому авангарду.
Трое мужчин, одетые куда богаче деревенских жителей. Тот, что постарше, лет сорока-сорока пяти с окладистой с проседью чёрной бородой, был облачён в казакин – короткий, тонкого сукна, с невысоким стоячим воротником. За поясом у него торчал длинный охотничий нож в тиснёных кожаных ножнах. На ногах – добротные сапоги, в руках кремнёвое ружьё, явно восточной работы, с ложем, инкрустированным бисером и тонкой медной проволокой. И ружьё это смотрело мне прямо в живот.
Одежда его спутников было победнее, но всё равно - куда там бобрищенцам! Один вооружился ружьём, покороче и попроще, чем у бородатого; арсенал второго составляло короткое копьецо с поперечиной под широким наконечником. Медвежья (или кабанья, кто их разберёт?) рогатина? Значит, всё же охотники?
- А ну, не балуй! – строго сказал бородач, заметив движение к рукоятке нагана. Я поспешно отдёрнул руку: не хватало получить в живот горсть свинцовой сечки, или чем он там заряжает свой карамультук? – Их сиятельство молодой граф Никита Андреич велели обойти дозором усадьбу – и видать, не зря, коли вы тут шлёндраете! Сенька, - обернулся он к одному из спутников, - дуй в рожок, дай знать их сиятельству, что мы тут с добычей!
«…ага, значит всё же караульщики. Скорее всего – егеря или псари этого самого графа. Ну, мы попали…»
Я покосился на Рафика – как бы не наделал глупостей! Но тот, к счастью, не пытался хвататься за свой кинжал – видимо, был слишком ошарашен неожиданным появлением «дозорных»,
Владелец рогатины снял с кожаного ремешка закрученный бубликом охотничий рожок и издал несколько громких немелодичных трелей. В ответ в отдалении прозвучал другой сигнал.
- Вот и ладненько. – удовлетворённо сказал бородач. – Чичас молодой граф с друзьями своими прискачут – ему и обскажете, кто вы такие и чего вы сюда припёрлись, да ещё с бабой! Вот что, мил человек, дай-кось сюда пистолю. И ты, абрек, - он зыркнул на смуглого Рафика из-под кустистых, в стиле «дорогого Леонида Ильича», бровей, - ножик свой вынь как есть, в ножнах. А будет кто упираться - как Бог свят, заеду в рожу!
Привычка самому заботиться о своём коне у хорошего кавалериста в крови. Что и неудивительно – сплошь и рядом от коня зависит жизнь всадника, и к гусарам сие относится в особенности. Это тяжёлая кавалерия, кирасиры с драгунами, ходят в атаку рысью, переходя на галоп хорошо, если шагах в ста от неприятеля. Гусары же, как и казачки, по бранному полю летают стрижами, да и в обыденной своей службе – разведочных вылазках, фланкировках, а особенно, доставляя депеши начальства, предпочитавшего употреблять для этой цели именно легкоконных – сплошь и рядом вынуждены полагаться на резвость своих скакунов, причём свойство это обычно надо показывать на дальних дистанциях.
Так что Ростовцев лишь в исключительных случаях поручал заботу о боевом друге денщику или кому-нибудь из рядовых гусар – и озаботился тем, чтобы на правах командира полуэскадрона привить эту полезную привычку и другим офицерам. Вот и сегодня - все трое сами чистили своих букефалов, расположившись в графской конюшне.
- Вашбродие господин поручик! Трубят!
На пороге возник денщик корнета Веденеева, которого поручик отрядил в караульщики – ждать сигнала от графского егеря. Того сразу по возвращении из деревни Ростовцев послал с помощниками и псарями прочёсывать ближнюю к усадьбе рощу - на предмет розыска французских лазутчиков.
Вот, значит, и нашли…
Поседлать коней было для них делом минутным, и не успел охотничий рожок отзвучать во второй раз, как Ростовцев, корнет и барон Вревский в сопровождении верного Прокопыча, прихватив оружие, скакали по направлению к дальней опушке.
Пленников вывели из рощи, и они дожидались появления молодого графа под охраной старшего егеря и двух псарей. Собак взяли на сворки, и те нервно поскуливали и приседали на задние лапы – нервное состояние людей передавалось и животным. Ростовцев ещё издали подумал, что с изловленными «лазутчиками» что-то не так. Для начала, ни один из них - с первого взгляда ясно! - не имел ничего общего с фуражирами из дивизии Люилье, как, впрочем и с любым другим подразделением Grande Armée. Но и на русских, неважно, военных или мирных жителей, они походили слабо. Двое молодых, лет двадцати, если не меньше, парней, – один самой обыкновенной наружности, второй смахивает на кавказского горца, - и барышня, срамно сказать, в штанах! Все трое – с непокрытыми головами. Может, шапки потеряли, пока по кустам бегали от батюшкиных псов?
И покрой одежды незнакомый, ни на что не похожий, чужой…
Непонятности тем временем продолжались. Кусты раздвинулись, и весело гомонящие мальчишки выволокли на опушку три необычных предмета.
Что находки не что иное, как транспортные средства, Ростовцев догадался сразу. Мудрено было бы не понять – причудливой формы рамы из крашеных в яркие цвета то ли труб, то ли стержней, были снабжены парой колёс с узкими железными ободьями, чёрными, кажется, кожаными, шинами и множеством проволочных поблёскивающих металлом спиц. Сверху рамы украшали маленькие, очень неудобные сёдла, над одним из колёс, судя по всему, передним, присобачена была гнутая, из полированного железа, загогулина, концы которой тоже были обтянуты кожей. Всё остальное – зубчатые колёса, цепи, торчащие по бокам коленчатые рычаги - приспособления, присобаченные к блестящей загогулине над верхним колесом – было совсем уж невиданным.
- Мальчишки в кустах нашли. – сообщил егерь. Говорят, на тропинке следу от энтих колёсьев. Видать, ехали по лесу, а потом бросили, пошли пешкодралом. Ишшо оружие у них было, мы забрали...
Длинный прямой нож в жестяных ножнах Ростовцева не заинтересовал. А вот пистоль, принадлежавший, по словам егеря, первому из «лазутчиков» (тому, с русской наружностью) привлёк его внимание необычайным своим устройством. Поручику случалось видеть нечто похожее в коллекции одного своего петербургского знакомого, большого любителя старинного оружия: стальной рубчатый бочонок с просверленными отверстиями, играющими роль зарядных камор. Если проворачивать бочонок, то каморы совмещаются со стволом, и из них можно по очереди производить выстрелы, каждый раз подсыпая порох для затравки. Вернее, можно было бы, если бы имелся замок – помнится, у того пистоля, итальянского, работы шестнадцатого века, замок был самый обыкновенный, кремнёвый…
А вот ударник у странного пистоля имелся – необычной, вроде головы аиста, формы с длинным острым бойком. Ростовцев оттянул его пальцем - ударник щелчком встал в боевое положение, бочонок при этом провернулся. Ростовцев вскинул пистоль.
Владелец пистоля дёрнулся.
- Осторожно, заряжен. Спуск, правда, туговат, но выстрел следует мгновенно.
Замечание удивило поручика – обычно пистолет или мушкет с батарейным замком стрелял примерно через секунду после нажатия на спусковой крючок – время уходило на то, чтобы вспыхнула затравка, и огонь добрался до забитого в ствол порохового заряда.
- Да как же тут стрелять? Ни кремня, ни затравки…
«Лазутчик» пожал плечами.
Это и не нужно. Если позволите – дайте я разряжу, чтобы беды не случилось...
Удивлённый Ростовцев отдал пистоль – стоящий рядом егерь нахмурился и поднял ствол ружья. Поручик сделал ему знак, чтобы не беспокоился, и стал наблюдать за действиями пленника.
Тот сдвинул крышечку, прикрывающую половинку цилиндрика – открылись медные кружочки, которые Ростовцев после некоторого колебания определил для себя, как патроны – ничем иным эти фитюльки быть попросту не могли. «Лазутчик» провернул смахивающий на шомпол стержень под стволом пистоля и, нажимая на него, один за другим стал выталкивать странные патроны из камор. Ростовцев протянул руку и взял один – медный, длинный тонкостенный цилиндрик, с одного торца выдавлены концентрические круги с цифрами. Из другого вровень с краями выглядывает тупой кончик свинцовой пульки. Калибр несерьёзный, три линии, никак не больше - такой впору разве что, карманным пистолетикам.
Парень закончил разряжать пистоль и протянул его и оставшиеся патроны (всего их оказалось семь) Ростовцеву. Поручик взвесил оружие на ладони – лёгкий, не то, что седельные кавалерийские пистолеты, - щёлкнул несколько раз спуском. При этом ударник поднимался, а бочонок с патронными каморами сам собой проворачивался. Хитро устроено – работа простая, без украшательства, но аккуратная, такой он, пожалуй, и не встречал. Пистоль весь из воронёного, сильно вытертого металла, на рукояти мелко рифлёные деревянные щёчки. Короткий ствол с большой гребенчатой мушкой на кончике, на раме, поверх патронного бочонка - продольная прорезь. Прицел, конечно… А вот и клеймо: сначала буквы - С.С.С.Р.; ниже «пер.оруж.зав. в туле». И цифры: «1925». Ерундистика какая-то. Ладно, будет ещё время разъяснить. А заодно, выспросить в подробностях: что это за странные люди, где они раздобыли свои диковинки, и главное - что им занадобилось в роще возле усадьбы Ростовцевых?
Вдали застучали копыта, раздалось ржание. Поручик обернулся – от просёлка, ведущего к деревне, к ним намётом скакал всадник на лохматой крестьянской лошадке.