Начало здесь
Придя на работу, Бронницкий заварил на офисной кухне кофе и сразу же написал Матильде sms: «Доброе утро, любимая! Как дела сегодня? На работу не опоздала?». Семёнова не ответила. Следующие девять сообщений Планктона Антоновича также остались без внимания. Он позвонил Матильде на сотовый, но она не взяла трубку: впрочем, на рабочем месте она в любом случае никогда не отвечала на телефонные звонки. К обеду молодой человек уже всерьёз распереживался, а ближе к вечеру и вовсе перестал находить себе место. В его голове кружились самые разные мысли и страхи: она заболела, попала в аварию, погибла, решила уйти к Птицыну.
Наш герой то проклинал себя за то, что накануне ночью не ответил на сообщение, то находил себе миллион оправданий: он ведь мог банально спать в это время, да и мало ли, чем был занят. В конце концов, это Матильда не отвечала вечером на его сообщения и хорошо проводила время в обществе другого мужчины, он имел полное право обидеться, ревновать! Какой-нибудь джигит вообще вчера бы их обоих зарезал с этим Птицыным. Планктон Антонович пошёл даже на хитрость: позвонил в Расчётный центр и попросил соединить с Семёновой Матильдой Михайловной, но секретарь ответила, что её нет на месте. «Проклятая неизвестность!» – совсем раскис молодой человек.
Он физически не мог больше работать и ушёл из офиса, не дожидаясь официального окончания рабочего дня и ни с кем не попрощавшись. Шаркающей опустошённой походкой, глядя только под ноги, пересёк заснеженный двор, вышел в арку и оказался у торговой палатки возле метро Арбатская. Растерянно рассмотрев ассортимент товаров, Бронницкий заглянул в форточку и попросил стограммовый коньячок «Старый Дюссельдорф». Сразу же почувствовав себя крайне несчастным, он тут же поправился: «Дайте два, пожалуйста». Зачем? Ведь мог сразу взять 200-граммовую бутылку.
В сквере у метро Планктон Антонович уселся на спинку скамейки (сиденье было мокрым и грязным) и огляделся вокруг. Милиционеров не было. Слева у фонарного столба трое молодых людей пролетарской внешности пили пиво. На скамейке справа целовалась парочка. Он открутил дешёвую пластиковую пробку и, поморщившись, выпил крепкую сладковатую жидкость.
«Жду встречи. Целую» – Бронницкий от безнадёжности отправил очередное сообщение Матильде.
«Сегодня не смогу, не жди» – неожиданно ответила его любимая.
«Мне плохо. Очень нужно тебя увидеть!» – настаивал Планктон Антонович.
«Ты выпил?»
«Немного. Очень нужно тебя увидеть. Хотя бы недолго. Люблю тебя!»
«Не сегодня. Ты должен меня предупреждать. Я обиделась»
Планктон Антонович никак не ожидал столь резкого отказа. Уже совсем стемнело: он дошёл до здания Расчётного центра, встал за деревом в тени от фонаря, под окном Матильды, и принялся ждать: перед уходом с работы девушка всегда поливала фикус на подоконнике. Ровно в семь молодой человек увидел в окне знакомый силуэт с кувшином и направился к шлагбауму корпоративной парковки: выезжая, Семёнова заметит его, такого несчастного, и обязательно остановится, – рассуждал Бронницкий. Однако Матильда не остановилась и только покрутила пальцем у виска, а серебристый Lexus быстро скрылся за поворотом. Планктону Антоновичу показалось, что за тонированным задним стеклом он различил силуэт пассажира. «Так вот зачем мне второй коньячок!» – подумал Планктон Антонович. Он вдруг почувствовал, что достиг дна, максимального уровня несчастья, и хуже ему уже не будет. Бояться было больше нечего: это его даже приободрило. Ботинки промокли, Бронницкий начал замерзать и, открыв второй мерзавчик, побрёл обратно к метро. Тут же с новой силой пошёл снег.
Он вспомнил почему-то зиму восьмого класса, после своего романа с Машей, как добирался из своего Тёплого стана до школы – в самом начале девяностых, в эпоху максимального упадка. Такой же февраль, страшный холод, тьма, метель перемётывает снежные барханы через дорогу, с другой стороны горят окна девятиэтажек. Тускло светит холодным голубым светом одинокий фонарь над остановкой, где словно пингвины набились люди в ожидании автобуса: поднятые воротники, присыпанные снегом меховые шапки. Наконец из-за поворота появляется перекошенный набок грязно-оранжевый «ЛиАЗ» и, позвякивая карданами, неспешно подплывает к остановке. В него ещё нужно умудриться залезть, подталкивая в спину скопившихся внутри пассажиров. Если повезёт и у «Интуриста» на Ленинском многие выйдут, то можно будет пробраться ближе к кабине и рассматривать обтянутый белой изолентой руль, стёганый чехол мотора и висящие на зеркале плетёные фигурки из медицинской капельницы.
На конечной нужно будет спуститься в метро Юго-Западная, в настенном автомате разменять двадцать копеек на пятачки и пройти через турникет, чтобы спустя двадцать три минуты на Парке Культуры подняться на поверхность и оказаться в школьном холле, где пахнет натиркой для паркета. «А может, тогда в метро уже сделали жетоны? – засомневался Планктон Антонович. – Ведь инфляция пошла страшная». У Василия Михайловича были накоплены десять тысяч рублей на старость (огромная по советским временам сумма!), на которые спустя год можно было купить лишь блок импортных сигарет.
Отец ещё некоторое время продолжал служить в Министерстве культуры, но зарплата тоже стремительно обесценилась, да и задерживали регулярно. Папа тогда уволился, стал брать частные заказы и даже попытался заняться коммерцией: вложил все сбережения в бизнес своего школьного друга, который его просто кинул и ничего не вернул. Бронницкий вспомнил, как к ним домой приходили спортивного вида молодые люди, которые предлагали за половину суммы выбить долг, но через некоторое время возвращались с извинениями: у должника оказалась слишком серьёзная «крыша». Планктон Антонович тогда удивлялся, что бандиты вели себя крайне вежливо, не использовали в речи матерных или блатных слов и обращались к отцу всегда только по имени и отчеству.
Бандиты тогда были повсюду, совершенно не скрываясь: ходили в кожаных куртках, спортивных костюмах и малиновых пиджаках, ездили на «БМВ» и «Мерседесах», причём с проблесковыми маячками – «мигалку» можно было свободно купить на любом радиорынке. Девушки хвастались подругам: «Мой парень – рэкетир!», это было престижно.
«Мне, конечно, повезло с возрастом, – подумал Планктон Антонович. – Был бы лет на пять старше – попал бы в этот замес по полной и бог его знает, чем бы дело кончилось».
Но он выбрал другой путь – учиться. Многие сверстники и соседи даже посмеивались над ним: зачем учиться – чтобы через пять лет получать сто баксов в месяц? Иди в торговлю или в группировку: всё у тебя будет. Однако Планктон Антонович интуитивно чувствовал, что всё делает правильно. Вскоре у отца несколько наладились дела с частными заказами, появились средства – и в последнем классе Бронницкий имел возможность заниматься с репетиторами по всем нужным предметам. Английский ему преподавала интеллигентнейшая и очаровательная Ираида Эрастовна, пожилая дама из профессорской ещё дореволюционной семьи, проживавшая в старинном доме за театром Кукол. На историю Планктон ходил к доценту Геннадию Михайловичу – даже дома тот всегда надевал мятый клетчатый пиджак.
Но самые интересные и захватывающие занятия вела Этери Звиадовна, преподаватель лингвистики и русской литературы – богемного вида грузинка средних лет, вечно завёрнутая в шаль и в платьях до пола. Планктон Антонович с удовольствием вспомнил её огромную квартиру в арбатских переулках, где всегда царил полумрак: тёмные шторы, расшитые абажуры и старинная дубовая мебель. В группе кроме Планктона было двое ребят: парень и девочка, их имена он уже не мог вспомнить. Официально занятие длилось два академических часа, но нередко они засиживались и по три, и даже четыре астрономических часа – до позднего вечера. Этери Звиадовна поила своих учеников чаем, угощала конфетами и печеньем и невероятно интересно рассказывала о своей волшебной науке – лингвистике. Она постоянно курила сигареты «Герцеговина Флор» и к концу занятия в комнате, как говорится, топор можно было вешать.
– Лингвистика изучает не только современные, древние или возможные будущие языки, но и человеческий язык вообще, – говорила Этери Звиадовна с едва уловимым грузинским акцентом. – Это наука о естественном человеческом языке вообще и обо всех языках мира как его индивидуализированных представителях. Современное языкознание занимается не только изучением и описанием языков мира, но и их классификацией, определением места каждого языка среди языков мира, распределением языков по группам на основе определенных признаков. Существуют различные классификации языков, среди которых основными являются генеалогическая, или генетическая классификация, типологическая (первоначально известная как морфологическая) и географическая, или ареальная классификация.
Бронницкий тщательно конспектировал лекцию тем самым дедушкиным золотым пером марки Sheaffer, которое спустя год с небольшим потеряет на лекции.
– Генеалогическая, или генетическая классификация базируется на понятии языкового родства и своей целью имеет определение места того или иного языка в кругу родственных языков, установление его генетических связей. Основным методом исследования является сравнительно-исторический метод, а основной классификационной категорией – семья, ветвь, группа языков. Наш русский язык, например, согласно генеалогической классификации включается в группу славянских языков, выделяемых на основе общего их источника – праславянского языка, а, например, французский язык – в группу романских языков, восходящих к общему предку – народной латыни. При этом оба этих языка принадлежат к индоевропейской семье языков, поскольку происходят от единого праиндоевропейского языка, носители которого жили, вероятно, порядка пяти – шести тысяч лет назад. Во всех индоевропейских языках можно найти общие корнеслова, обозначающие некоторые жизненно важные предметы и понятия или степень родства. Например, русское слово «солнце», английское sun, французское soleil, немецкое Sonne происходят от общего праиндоевропейского слова, так же как «вода», «мать» и другие.
– Исторически носители индоевропейских языков расселились от Индии до Ирландии, в настоящее время индоевропейская языковая семья является наиболее распространённой в мире и представлена на всех обитаемых континентах Земли, а число носителей превышает два с половиной миллиарда человек. Прародина индоевропейцев – один из самых спорных вопросов индоевропеистики, решение которого требует совокупного исследования данных лингвистики, археологии и антропологии. Языковые данные указывают на наличие в праиндоевропейском языке множества терминов, связанных с разведением лошадей и крупного рогатого скота, однако отсутствует единое обозначение моря и связанных с ним понятий. Это свидетельствует о том, что прародина индоевропейцев находилась в глубине материка. Согласно самой распространённой гипотезы, прародиной индоевропейцев являются волжские и причерноморские степи, где развивались среднестоговская, хвалынская и ямная культуры. Постепенно различные ветви индоевропейцев волнами мигрировали на юг, восток, запад и север от прародины. Дольше всех изначальный ареал занимали предки балтов и славян, чьи языки выделяют в балто-славянскую ветвь индоевропейской семьи. Лингвистика вообще часто действует на стыке с археологией и антропологией. Например, зная, что Америку заселили примерно двенадцать тысяч лет назад народы, пришедшие через Берингов пролив из Евразии, мы можем со значительной степенью вероятности поддержать гипотезу о родстве американских языковых семей с китайско-тибетскими языками.
– Данные сравнительно-исторического языкознания позволяют говорить о праиндоевропейцах как о патриархальном обществе, основным занятием которого было скотоводство, особенно разведение крупного рогатого скота. Богатство человека измерялось количеством принадлежавшего ему скота, а термины для обозначения денег и скота во многих индоевропейских языках родственны. Вполне возможно, что первоначально использовалась восьмеричная система счисления, со временем заменённая на десятеричную, ведь во многих индоевропейских языках числительное «девять» созвучно прилагательному «новый».
Планктон Антонович завороженно слушал. Его воображение рисовало орды древних арийцев, устремляющиеся на покорение новых земель: уходящие за горизонт стада животных, бесконечные вереницы повозок на сплошных деревянных колёсах, поднимающиеся до неба столбы пыли. В отличие от исторической науки, лингвистика позволяла по-настоящему ощутить неразрывную связь современности с давно ушедшими эпохами – ведь отголоски древности продолжали жить и звучать среди нас, в нашем языке, в самых обычных насущных словах.
На занятиях Этери Звиадовны слова будто оживали, сверкали новыми гранями смысла, уходили корнями в глубь времён, и за каждым словом тянулась история народов. Языки рождались, объединялись в группы, ветви и семьи, захватывали целые страны и континенты, делились на новые языки, эволюционировали и умирали – от некоторых оставались лишь названия мест или заимствования в других языках, иные же исчезали бесследно. Мёртвые языки, например, латынь, могли использоваться в церковных или научных целях, а иногда – как, например, иврит – внезапно возрождались спустя столетия. Некоторые древние языки были хорошо изучены, другие – вроде иероглифического языка Крита – оставались нерасшифрованными и не хотели пока отдавать свои тайны.
Этери Звиадовна любила посреди занятия внезапно спросить: «Молодые люди! А какова, по-вашему, этимология слова “ошеломить”?» И будущие лингвисты начинали лихорадочно думать, анализировать слово, разбирать его на составные части в поисках разгадки происхождения, и каждый изо всех сил старался опередить остальных. Планктон Антонович был счастлив первым догадаться:
– Наверное, ошеломить – от слова «шелом», то есть шлем! Это ведь в «Слове о полку Игореве» было: «любо испити шеломом Дону». Ошеломить – буквально значит ударить кого-то по шлему!
Этери Звиадовна улыбалась, довольная своим учеником, и озорной огонёк блестел в её чёрных, как маслины, глазах.
– Хорошо, хорошо. А слово «безобразие»?
И тут первой отвечала девочка:
– Образ – это икона! То есть «безобразие» значит без образа, без бога – значит, безбожие! – и Бронницкий переживал, что не успел догадаться первым.
Погрузившись в приятные воспоминания, Планктон Антонович не заметил, как добрался домой. «Я же с Матильдой поссорился!» – внезапно вспомнил он, и забытая было тоска прошедшего дня со всей силой вновь обрушилась в его измученную душу.
***
Продолжение следует!
Начало здесь
Сайт книги здесь
Не стесняйтесь комментировать и подписываться на канал! Мои книги и другие работы здесь
***