… Москва, пятидесятые годы ушедшего века. В ресторане Дома литераторов на улице Герцена завсегдатаи и любители эстетического общения частенько замечали бывшую звезду бурных 30-х годов – подвыпившего и мрачного Юрия Олешу. В светлых залах писательского пристанища Юрий Карлович не выступал, принимая в подарок любезности и угощение от более удачливых и молодых литераторов – денег у него никогда не было.
Существует предание о том, как нищий Олеша обратился к служащему Литфонда, ведавшему писательскими похоронами, с вопросом, какую сумму отпустит Литфонд на организацию его последнего пути. Служащий скрупулезно подсчитал: «Оркестра не будет, но квартет устроим. Не будет Баха, будет Мендельсон. Одна подушечка на ордена и медали. Так, двести, в общем». «Так нельзя ли эти двести сейчас выдать авансом, а я вам дам расписку, что после моей смерти никаких претензий к Литфонду не имею?», – закинул удочку Олеша, кредита, естественно, не получив…
… Свои первые стихи Юрий Олеша написал еще в старших классах – одно из них с витиеватым названием «Кларимонда» даже напечатали одесском «Южном вестнике». Понимая непрактичность своего призвания, Олеша перед самой революцией поступает в Одесский университет, готовясь стать юристом.
Но, какое там! Профессия, выбранная не по душе, не интересовала вообще, «большелобый юноша с очень зоркими, синими, часто смеющимися глазами» вместе с другом детства Валентином Катаевым и Ильей Ильфом становится участником «Коммуны поэтов». В Южной Пальмире кипела литературная жизнь, повсеместно проходили творческие вечера молодых талантов, называвших своими кумирами Игоря Северянина, Александра Блока, Николая Гумилева, Константина Бальмонта.
Участники литературного кружка «Зеленая лампа» поставили и разыграли пьесу «Маленькое сердце», написанную Юрием Олешей, на сцене Одесской консерватории, его же пьесу «Игра в плаху» театральный комитет квалифицировал как «опыт пьесы героического репертуара для масс переходного периода».
После осознания своего успеха Олеша уезжает на творческий простор - в Москву, начав карьеру с абсолютного нуля: заклеивая конверты в отделе информации узкопрофильной газеты «Гудок». Зато рядом оказались Михаил Булгаков, Илья Ильф и Евгений Петров, Константин Паустовский, Валентин Катаев, печатавшиеся в этой скромной газетке.
Продвинувшись по службе, Олеша взялся реформировать самый скучный и нудный газетный подвальчик, в котором подвергали критике бюрократов, прожигателей жизни, нарушителей трудовой дисциплины и прочих разгильдяев. А вот попробовать бы ту же тему изложить стихами – и он попробовал! Вирши молодого фельетониста с псевдонимом Зубило достигли небывалой популярности, увеличив тираж газеты. Валентин Катаев даже посетовал однажды, что они вместе с Булгаковым «потонули в сиянии славы Зубилы».
Но разве это литература! По ночам в крохотной комнатке при типографии, где печаталась газета, Олеша расстилал огромный рулон бумаги и, лежа на полу, сочинял свою первую «большую» книгу.
Необычно начиналась и история создания сказки – то ли легенда, то ли правда, но проходя по Арбату, тихому и зеленому в 20-е годы XX века, Юрий увидел на окошке девочку, явно мечтающую о чем-то несбыточном. Они разговорились, и Олеша пообещал написать волшебную книгу и посвятить ей – юной Валентине Грюнзайд. И написал, дав героине необычное имя Суок, что на придуманном «языке обездоленных» значит «вся жизнь», а заодно и является фамилией жены писателя.
В облике города Трех Толстяков легко узнаются черты любимой Одессы, где Олеша провел свое детство и юность. Торговые площади, знаменитые фонари, парк с глубокими каналами, железные мосты, старая башня и часы, где спряталась девочка Суок – все напоминает этот приморский город, сам по себе сказочный.
Сказку удалось издать только три года спустя: время стояло сложное, юные коммунисты воспитывались на событиях соцреализма, зачем им всякие выдумки, ничего не дающие в жизни? Хотя, согласитесь, даже сказочных чудес и волшебства в книге имелось совсем немного. Помогла слава уже опубликованного в то время романа «Зависть»: сказку «Три толстяка» все-таки напечатали неплохим тиражом в 7000 экземпляров с иллюстрациями художника- «мирискусника» Мстислава Добужинского.
Впоследствии Юрий Олеша называл «гудковский» период лучшим в своей жизни…
А совсем скоро искрометная слава писателя ушла в песок. Все кончилось: Олеша перестал вписываться в прокрустово ложе новых реалий. На Первом съезде Союза писателей, где провозгласили единственное правильное направление в литературе – соцреализм, он занялся каким-то стыдным публичным самобичеванием и произнёс покаянную речь, где сравнил себя с главным героем собственного романа «Зависть» Николаем Кавалеровым: «тут сказали, что Кавалеров — пошляк и ничтожество. Зная, что много в Кавалерове есть моего личного, я принял на себя это обвинение в пошлости, и оно меня потрясло».
«Запретив себе в искусстве быть самим собой, Олеша стал никем. Таков суровый и справедливый закон творчества. Или ты - это ты, или - никто», – справедливо заметил впоследствии литературовед Александр Гладков.
Невостребованная эстетика Олеши заставила писателя замолчать, многие его коллеги и близкие друзья подверглись репрессиям, на творчество полузабытого уже писателя наложили запрет – с 1936 по 1956 год не было издано ни одного произведения.
После окончания войны, вернувшись из эвакуации в Москву, Олеша окончательно потерялся:
«Всё опровергнуто, и всё стало несерьёзно после того, как ценой нашей молодости, жизни — установлена единственная истина: революция», — отметил он тогда в своём дневнике.
И вроде бы ничего не писал, кроме инсценировок на романы Достоевского и Чехова.
Но вышедшая в 1965 году книга «Ни дня без строчки. Из записных книжек» показала, что Олеша не переставал работать до самой своей смерти. Составитель книги Виктор Шкловский написал об авторе: «Юрий Карлович Олеша обладал способностью просто и удивительно видеть мир, делать свое мироощущение понятным, дарить его... Олеша был из немногих людей, которым дано право дать через слово прикосновение к сущности мира. Он сам был создан из редкого металла высокого вдохновения».
Из книг и записей Юрия Олеши:
✍🏻 Как хорошо проснуться рано утром и сесть за машинку, блестящую, как солнце!
✍🏻 Человек в минуты волнения порой не замечает таких обстоятельств, которые, как говорят взрослые, бьют в глаза.
✍🏻 Я мало что знаю о жизни. Мне больше всего нравится, что в ней есть звери, большие и маленькие, что в ней есть звёзды, выпукло и сверкающе смотрящие на меня с ясного неба, что в ней есть деревья, прекрасные, как картины, и ещё многое и многое.
✍🏻 Одно из ощущений старения — это то ощущение, когда не чувствуешь в себе ростков будущего. Они всегда чувствовались; то один, то другой вырастали, начинали давать цвет, запах. Теперь их совсем нет. Во мне исчезло будущее!
✍🏻 Золотая полка — это та, которая заводится исключительно для любимых книг. Я давно мечтаю об этом — завести золотую полку. Это та полка, на которую ставятся только любимые книги. В мечтах мне рисуется именно полка — никак не шкаф, а именно одна полка, один, если можно так выразиться, этаж шкафа.
✍🏻 Современные прозаические вещи могут иметь соответствующую современной психике ценность только тогда, когда они написаны в один присест. Размышление или воспоминание в двадцать или тридцать строк — максимально в сто, скажем, строк — это и есть современный роман. Большие книги читаются сейчас в перерывах — в метро, даже на его эскалаторах, — для чего ж тогда книге быть большой? Я не могу представить долгого читателя — на весь вечер.
✍🏻 Конец эпохи, переходное время, требует своих легенд и сказок.
✍🏻 Вы прошумели мимо меня, как ветка, полная цветов и листьев.
✍🏻 Есть только одно ценное для меня качество у писателя: он художник, вдохновенный художник.
✍🏻 Бульвар.
На небе догорали янтари,
И вечер лег на синие панели,
От сумерек, от гаснувшей зари
Здесь все тона изящной акварели…
Как все красиво…Над листвой вдали
Театр в огнях на небе бледно-алом,
Музей весь синий. Сумерки прошли
Между колонн и реют над порталом…
Направо Дума. Целый ряд колонн
И цветники у безголовой пушки.
А дальше море, бледный небосклон
И в вышине окаменелый Пушкин.
Над морем умолкающий бульвар
Уходит вдаль зеленою дорогой.
А сбоку здания и серый тротуар,
И все вокруг недостижимо-строго.
Здесь тишина. И лестница в листве
Спускается к вечернему покою…
И строго все: и звезды в синеве,
И черный Дюк с простертою рукою.
(1917)
✍🏻 Пушкин.
Моя душа-последний атом
Твоей души. Ты юн, как я,
Как Фауст, мудр. В плаще крылатом,
В смешном цилиндре – тень твоя!
О смуглый мальчик! Прост и славен
Взор поднятый от школьных книг,
И вот дряхлеющий Державин
Склонил напудренный парик.
В степи, где плугом путь воловий
Чертила скифская рука, -
Звенела в песнях южной крови
Твоя славянская тоска,
И здесь, над морем ли, за кофе ль,
Мне грек считает янтари, -
Мне чудится арапский профиль
На фоне розовой зари, -
Когда я в бесконечной муке
Согреть слезами не могу
Твои слабеющие руки
На окровавленном снегу.
(1918)
Спасибо, что дочитали до конца! Подписывайтесь на наш канал и читайте хорошие книги!