- Ихорь, Ихорь! – Парня по имени Андрюха можно было быстро разбудить только если отвратным голосом гундеть у него над ухом исковерканное имя «Игорь».
Никто уже и не вспомнит откуда у Андрюхи появилось это дурацкое прозвище, но задевало и злило оно его уж очень сильно, а потому и приклеилось намертво.
Как и следовало ожидать, очухался мой товарищ по деревенским каникулам достаточно быстро, зарычал и попытался схватить меня рукой из положения лёжа, но я достаточно ловко увернулся и с довольной улыбкой начал наблюдать, как сонный Андрей сел на кровати и дико заозирался по сторонам.
- Сука. – Пробурчал Андрюха, встал и начал расхаживать из угла комнаты в поисках вещей. – Точно ж помню, на полу вчера оставлял, - вполголоса проговорил он.
- Андрюшка, проснулся? – Донёсся крик из кухни. – Я портки твои на стуле с майкой сложила, мой харю и завтракать иди. И Лёшку зови, а то чаво он как неприкаянный?!
Андрюхина бабуля была человеком простым, наверное, как и все деревенские стереотипные бабушки, достаточно добродушным и беззлобным. Но, если мой товарищ понимал, что «Ихорем» мы зовём его не со зла и огрызался исключительно по привычке, то от «Андрюшки» он разве что не белел и не начинал кусаться. Не знаю откуда пошла эта ненависть к не самой плохой производной своего имени, но именно это слово выводило Андрюху из себя сильнее всех.
- Слышал? Жрать садись. – Натягивая штаны, без экивоков указал мне на круглый стол, покрытый белой клеёнкой с узором, стоящий посреди большой комнаты, Андрюха, и поскакал на кухню тиранить рукомойник.
Я же беспрекословно подвинул деревянный стул, поправил вязаный круглый коврик, лежащий на нем, и уселся на стол, - ибо спорить в деревне с приглашением за стол было бессмысленно. Точнее смысл был, и можно было даже победить в споре, но быстрее и проще было согласиться.
Через пару минут с кухни вышел Андрюха, неся в одной руке тарелку со свежевыпеченными витушками, а в другой два гранёных стакана, под возгласы его бабули. – А на-ка, помоги бабушке, Андрюшка.
Сама же, выглянула из кухни, на моё «Здрасьте» ответила по-деревенски коверкая окончания - «Добро утро», и вышла в сени. Но почти моментально вернулась, неся в руках литровую коробку кефира. В сенях у Марь Иванны стоял холодильник. Она поставила кефир на стол, а сама села на диване, наблюдая за нами.
Андрюха разлил кефир по стаканам, и мы принялись уминать витушки.
- Вкусные какие. – Похвалил я выпечку.
- Ну, ешьте на здоровье, раз вкусно. – С довольным лицом подбодрила нас Марь Иванна, встала с дивана и пошла делать свои дела на кухне, чем-то попутно брякая, видимо кастрюлями. Или ухватами.
Мы жевали, а из кухни послышалось пение бабули, которая напевала странную песню, услышав которую, Андрюха заметно напрягся.
- Славный будет обед,
Будет славный обед
И другого нам счастья
Нет!
Будем кушать мы мясо,
Не сыры и колбасы,
И другого нам счастья нет!
- Ладно, давай, допивай, да пойдем уже. – Хмуро пробурчал мой товарищ и залпом допил кефир.
Я последовал его примеру. Мы синхронно встали из-за стола и направились к выходу, но перед самой дверью из кухни неожиданно выскочила Андрюхина бабуля с деревянной печной лопатой наперевес.
- А смотри, Лёшка, какую мне твой дед лопату давеча выстрогал, новёхонька! Вот бы что-то здоровское на такой в печь-то засунуть, а то всё пироги, да витушки.
Андрюху аж всего перекосило с этих слов, и он выскочил в сени.
- Да, классная. – Промычал я и выскочил следом за ним, а Марь Иванна рассмеялась мне вслед и крикнула, - Андрюшка, не забудь, в Старый бор ни шагу, неча там делать.
Андрюха схватил в сенях первую попавшуюся под руку спецовку, мы взяли по плетёной корзине, из кучи, стоящих на крыльце и направились за грибами.
Время было раннее, солнце ещё не успело начать распекать во всю силу, и мы торопились добраться до леса, как можно быстрее, дабы не попасть в солнцепёк на открытой местности. Благо идти было недалеко, всего порядка двух километров.
Ничего интересного по дороге не попадалось, всё та же сгоревшая школа, всё те же заросли чертополоха, всё то же заброшенное здание сельсовета, те же тропинки и тот же бетонный проезжий мост, который монументально был перекинут через реку, вдали от транспортных соединений, то бишь дорог. Почти сразу за мостом начинался лес, а река была глубиной по колено, поэтому данный бетонный казус не объяснялся абсолютно ничем с точки зрения логики. Разве что делами давно минувших дней. И всё тот же… О! Уж!
На пешеходной части моста лежал, свернувшись в кольцо, достаточно упитанный уж и грелся на утреннем солнышке. Мы с Андрюхой подошли поближе и с расстояния вытянутой руки поизучали данного господина. Ужу было на нас наплевать, и он безмятежно наслаждался лучами небесного светила. Андрюха топнул ногой и зашипел на ужа. Каково было моё удивление, когда уж поднял голову и зашипел в ответ, а затем положил голову обратно и продолжил блаженствовать. Ещё маленько поудивлявшись нам надоело пялиться на него и решив не тревожить тварь божью мы двинулись дальше.
Вот собственно и лес. Сосновый бор, до которого в своё время не добралась рука человека: сосны здесь были в основном мачтовые, и бор в своё время имел все шансы превратиться в делянку, а то и хуже того в пустошь. Местами попадался и густой ельник, который очень любили змеи, что ужи, что гадюки, хоть эти товарищи и не переносят друг друга, и живут обособленно. Но с этим лесом в принципе было не всё в порядке. В бору даже были дороги, хотя никакой связи с давешним мостом они не имели, дороги были старые и представляли собой пыльные укатанные колеи (в бору то!). И на этих самых колеях довольно часто можно было находить белые грибы, ни разу не червивые и не гнилые. Возможно, дороги вели к каким-нибудь транспортным развязкам с другой стороны бора, но так далеко из нашей деревни никто не забирался. В общем, не лес, а нонсенс. Сплошные недоразумения.
- Ну что, мальчики налево, девочки направо? – Пошутил я, когда мы добрались до опушки. Но Андрюха, видимо из-за утренних фокусов своей бабули, всё ещё был несколько смурной.
- Ага, - угрюмо кивнул он головой, тут же её поднял, покрутил в поисках солнца.
Солнце оказалось за спиной, чуть слева, а учитывая, что Андрюха сразу двинул направо наискосок, то у него солнце было строго за спиной, а у меня в противоположную сторону - почти в левое ухо. В любом случае, даже если выходить строго на солнце – особо не ошибемся.
Лес встретил нас утренней прохладой и… и кучей комарья. Я маленько постоял, понял, что комарья совсем не куча и просто показалось, а в движении будет так ещё меньше. Поэтому незамедлительно двинулся вперёд, ну, а ещё конечно же потому, что стоя на месте грибов особо не насобираешь.
Минут через пять неспешной прогулки по лесу я наткнулся на небольшое скопление лисичек, штук шесть, не больше, и, естественно, не погнушался срезать их и положить в корзину. Ещё с полчаса шатаний по лесу оказались совсем неплодотворными – попалась пара подберезовиков, один из которых оказался червивым и пяток сыроежек. «Беда, тут на солянку даже не наберется толком» было подумал я, но увидел, что недалече деревья поредели и плавно переходили в просеку, а скорее всего в одну из тех пыльных дорог.
Солянка, в культурном понимании моей деревни – это свежие грибы, зажаренные на сковороде с яйцом и предварительно варёной картошкой.
Так вот.
Я двинул в сторону дороги в надежде попытать счастья на ней. И удача меня не подвела – пройдя метров пятьсот по дороге, я нашёл шесть неплохих белых и одного боровика, пусть и небольшого. Не то чтобы это было много, за такой участок леса, но, опять же, я шёл по дороге, а не месил сырой мох, и собирал какие-никакие, но грибы. Да еще и не червивые. Настроение ползло вверх, а дорога ползла и загибалась направо, в сторону потенциального грибного конкурента Андрюхи.
Гнус особо не доставал, солнышко пробивалось через макушки деревьев, но не жарило. Я увидел очередную пару белых растущих прямо посреди дороги и присел рядом с ними, дабы аккуратно срезать и поместить в корзину.
Неожиданно послышался треск, но занятый своими мыслями и хорошим настроением я не сразу успел среагировать. Из молодой поросли ельника на меня вывалился Андрюха и сбил с ног. Мы кубарем покатились по дороге. Что ж такое! За грибы мы с ним ещё не воевали, совсем обезумел!
- Медведь! Бежим! – Заорал мой товарищ, вскакивая на ноги. Пахло от него почему-то как-то странно. Достаточно резкий запах. Я бы даже сказал, что он обделался, но пах, как протухшая печень, которую мы специально оставляли на солнце перед рыбалкой на сомов. Раньше я за ним такого не замечал.
Я вскочил следом, прогоняя мысли про запах в голове, и попутно вспоминая, что убегать от медведя не самая лучшая вроде как идея. Но где хорошие идеи, а где паника и перепуганный товарищ, тем паче метрах в пятидесяти сзади нас действительно показался достаточно крупный медведь с проседью вдоль горба.
- Бросай, бросай корзину, бежим! – Продолжил паниковать Андрюха.
И мы побежали. Но корзину я не бросил, пусть грибы высыплются, но в случае чего медведя на минутку-другую занять хватит. Своими грибными ножиками мы вряд ли конечно медведю вред причиним, за эти мгновения, тем более такому медведю, но мало ли, мало ли.
Через километр Андрюха стал прихрамывать и вообще бег его стал походить на ковыляния. Может ногу подвернул, когда на меня наткнулся? Скорость передвижения нас по лесу была и так низкая, а тут еще это. Но, что больше всего меня удивляло, это то, что медведь нас не нагонял, а просто преследовал примерно на одном и том же расстоянии, как будто загонял на номера. По-честному он должен был нас настигнуть, когда мы сделали первые шагов десять-двадцать после барахтаний на дороге. А тут уже целый километр и всё ещё преследует. Непонятно, ничего не понимаю.
Мы «пробежали» еще какое-то время. Андрюха совсем сдал, и вонь от него исходила просто немыслимая, но разбираться времени не было, движение – жизнь. Хотя и в это уже не очень верилось, странный какой-то медведь. Неожиданно я понял, что мы уже бежим не в своём бору, а забежали в другой, Старый бор, как он называется у местных. Куда Андрюхина бабуля остерегала заходить. И тут я запаниковал по-настоящему.
Про Старый бор у местных ходило много легенд. И про живущих там старообрядцев, которые приносят жертвы ещё первым богам – Роду, Чернобогу и Белобогу; и про страшных тварей и животных размером с дом, которые могу проглотить человека на раз; и про болота и чащи в которых живут разные языческие кошмары. Про рассказы за пропавших людей, животных, мертвецов и прочее я вообще молчу. В общем, хватало поводов не заходить сюда лишний раз, да и не лишний тоже.
По инерции мы пробежали еще какое-то время и тут я заметил, что Андрюха остановился. Я остановился тоже и осмотрелся. Перед нами была яма – не яма, карьер – не карьер, в общем ямоворонкообразное углубление в земле, по площади соразмерное с котлованом под многоэтажный дом, в глубину метра три, с пологими склонами и полностью покрытое белым мхом. На котором что-то темнело. В больших количествах. Я огляделся. Медведь всё на том же расстоянии сел на пятую точку и принялся чесать передней лапой за ухом. И только сейчас я заметил, как из чащи на противоположной стороне котлована свисают две ноги. Куриных ноги. Две, блять, огромных куриных ноги! Они в своей длине достигали середины стен этой ямы. Я выронил корзину, которая чудом осталась цела и меня начала пробивать дрожь. Попросту лихорадило. Я не мог ничего вымолвить или пошевелиться. Это был самый настоящий первобытный ужас.
Только сейчас я обратил внимание на Андрюху и мне стало ещё хуже. Парень стал похож на покойника, в прямом смысле этого слова, причем совсем не первой свежести. Лицо было даже не синюшное, а почти черное, плоть кое-где отваливалась, не было левого глаза, а правый стал мутно желтым. Кожу, волосы и одежду как будто несколько суток мочалили на стиральной доске. И он полз вниз. В котлован.
Из чащи, с той стороны откуда торчали ноги послышался голос.
- Ох, Андрюшка, а я уж заждалась, думала ты не придёшь. Ой ты и приятеля с собой привёл. Радость то кака.
До боли знакомый голос. Голос Марь Иванны.
Но Андрюшке было без разницы, он просто полз на дно.
Кстати, удалось разглядеть, что это темнело. Это были кости, почерневшие от времени. И, как я полагаю, мох местами был обильно залит кровью.
- Е-е-е-б, - хотел я произнести матерное слово, но не смог даже этого.
- Не ругайся, Лёшка, сейчас всё расскажу тебе, да покажу, узнаешь всё, - продолжила Марь Иванна, - не выходя из чащи. – Эй, Мишка, кати колоду.
Как можно катить колоду я не совсем понял, это ж корыто по своей сути, но, когда увидел, как давешний медведь катит передними лапами березовую чурку, с выдолбленным полукруглым углублением и потемневшую ясно-понятно от чего, то совсем перестал верить в происходящее. Сюр какой-то.
Медведь подкатил колоду к краю и толкнул её вниз, чурбан пронёсся мимо ползущего Андрюхи и остановился чётко в центре котлована, углублением, конечно, кверху. Кто же сомневался. Затем медведь толкнул меня. Андрюха был уже почти на финише, но я его обогнал, Мишка постарался. Было больно, но нечто мне подсказывало, что это не самое худшее, что случилось и что случится и я был прав. Пока я корчился от боли рядом с колодой, а по совместительству, видимо, плахой, ко мне подполз Андрюха, неистово воняя, и что-то попытался прохрипеть. Я оттолкнул его ногой.
- Ну, что же ты так, с товарищем то, - опять заголосила бабуля и, наконец, показалась из чащи. От обычной деревенской бабушки в домашнем халате не осталось и следа. На свет вышла сгорбленная старуха, в сером балахоне, и двумя заплетенными седыми косами, которые волочились по земле. Опиралась она тоже. На косу. Предназначение плахи становилось всё более очевидным.
- Вот, касатик, ты у меня пироги сегодня кушал, а и бабушка откушает ввечеру. Вкусное то все любят. А ты сладенький, молоденький. Андрюшке вот опять же сил надо набраться, понимаешь?
- Не-э-э-т. – Проблеял я.
- Ну так как же, хе-хе, не понимает он. Андрюшке то моему, чтобы жить, питаться надо время от времени правильно, ребятками молодыми, внутренностями их. А то иначе пропадёт он. И питаться здесь только, ибо здесь его могилка, и чем ближе он сюда подходит, тем слабее становится, да облик истинный принимает. А я уж мяско твоё подъем, бабушке тоже питаться надо, чтобы силы поддерживать, да сыночка своего на ноги поднимать.
- Сы-сыночка?
- А как же, милок, а как же. Андрюшка то ить, сынок мой, самый настоящий. Да токмо отобрали его у меня однажды, да предали. И больше я такого никому не позволю. Давай, Лёшка, давай, клади головушку то свою в колоду, да Мишка косточки твои обглодает потом, да с ужиком поделится. То соглядатай мой верный, а Мишка помощник. Много их таких, да это сообразительные самые.
Бабуля подхромала ко мне вплотную, на удивление сильной рукой схватила за волосы и поместила голову в колоду.
- В вашу честь приношу эту жертву, - забормотала старая, - во имя ваше проливаю эту кровь, Род – отец мой, Чернобог – брат мой.
Взмах косой.
В это же время в деревне.
- О, бабка, глянь ко, не иначе Толя пожаловал. – Дед Николай, глядя в окно, бросил газету и встал из-за стола.
На улице к забору привязывал лошадь дед Толя, живший в соседней деревне, в принципе, уже заброшенной, за исключением пары дачников, да самого Анатолия.
Дверь в избу скрипнув отворилась и пригнувшись вошёл дед Толя.
- Здорово, здорово, Николай!
- Здрасьте, здрасьте! – В тон ему ответил дед Коля. – Какими судьбами?
- Да вот проездом, вы то как поживаете?
- Ничего, потихоньку, вона Лёшку за грибами с приятелем отправили, так авось солянки поедим на обед. Оставайся, скоро уж прийтить должны.
- С приятелем, да с каким же это?
- Дак вона, внучок у Марьи, Андрюха, на каникулах.
- У Марьи говоришь? Не у той ли Марьи, что с Мышкино сюда перебралась лет шестьдесят назад?
- Дак она самая, а чаво ты спрашиваш то?
- Да вот нету у Марьи внуков то никаких, и детей у неё нет. Был ребятенок один, да помер. Говорят, на сеновале с новорожденным почивала она, да муж ребятенка вилами заколол с дурости. Пьяный ночью домой пришёл, да решил коровам корму задать. Мамку то не зацепил вилами. А она с горя то с ума сошла, и в Старом бору ребёнка закопала. Где могилка его она только и знает. Люди говорили, что с язычеством связалась, да обряды черные на могилке той проводила. Покумекали тогда селяне, собрались, да избили её до полусмерти и из деревни выгнали. Боялись дюже, что беду ведьма накликает. Знали, что здесь поселилась, да преследовать не стали. А в Старый бор с того времени ни ногой. А сынка то аккурат она Андрюшкой и назвала. И пока не закололи его – всё Андрюшка, да Андрюшка, сыночек мой. И где теперь эти люди? Кто от болезни страшной помер, кого медведь задрал, кто в болоте потонул. Так и вымерла то деревенька, я один и остался.
Поеду, пожалуй, не буду задерживаться, - вдруг засобирался Анатолий, перестав вздыхать.
Дед Толя вышел на улицу, подошел к коновязи и увидел идущую по дороге с целой корзиной грибов бабку Марью. Не успел он отвернуться - она его заметила.
- Эй, Анатолий, что же ты отворачиваешься? Али не узнал? – Замахала рукой Марья.
Дед Толя вздрогнул и медленно повернулся в её сторону прищурив глаза.
- Узнал, узнал, как же не узнать.
- Так, а чего ж не подходишь? Али не люба я тебе больше?
Анатолий глубоко вздохнул и подошел к Марье.
- Ну, что, суженый мой, зайдешь в гости? У меня пироги сегодня будут, с мясом. Свежатинка. – Почти пропела Марья.
Анатолия затрясло.
- Да и с сыном повидаешься своим, давно ведь ты в гости не захаживал, да?
Дед заплакал, не произнеся ни фразы, его трясло.
- Что же ты стесняешься, Толь? Выпьешь самогоночки, у меня настояна. На косточках. – Прошипела прямо ему в ухо бабка.
Плач деда превратился в тихую истерику. Ему нечего было сказать ей. Это он пил и гулял две ночи у других баб, а придя ночью домой заколол своего же ребенка по пьяни. Он же и рассказал селянам, что жена сама заколола их первенца, а те и поверили, решив, что она тронулась рассудком. Анатолий подглядел, где жена захоронила сына и видел, как она проводит языческие обряды, да и подговорил селян убить ведьму, но те лишь избили и выгнали её. Что он мог ей сказать? Марья приговорила его к вечным мукам с помощью черной магии. Разве мог он ей отказать зайти в дом? Он был себе не хозяин.
Анатолий сел за стол и налил себе самогонки настоянной на костях детей. Той самой, которой Марья всю деревню потчевает, да секрета никто не ведает. Выпил. Глухо звякнули вилы, прислоненные бабкой Марьей к столу.
- Должен ты мне, Толя, и вечно искупать, да мучиться будешь.
Скрипнул стул, Анатолий встал и взялся за вилы.
- Андрюшка, иди сюда, с тобой отец поздороваться хочет!
