Ночью меня разбудил грохот. Спросонья я не могла сразу сообразить, где я и что вокруг происходит. Когда ночная нега выпустила меня из своих нежных объятий, я поняла - за стеной у соседей что-то происходит. Что-то громко упало, потом послышался голос, это был даже не голос, а какой-то протяжный вопль разъяренного человека. За стеной кто-то что-то пнул, и это что-то покатилось по полу. Затем все стихло… Я лежала, прислушивалась и не могла принять решение: то ли попытаться заснуть, то ли встать и пойти к соседям. Трус внутри меня праздновал победу! До утра я, конечно, уже не смогла уснуть. Убаюканная тишиной за стеной, успокоила себя, что с утра выясню, все ли живы.
Днем позвонила соседке, она ответила, и я вздохнула облегченно – жива. Спросила, как дела и услышала, как Татьяна плачет, молча, и пытается взять себя в руки. Наконец, произнесла: «Все хорошо, вечером загляну».
Мы познакомились несколько лет назад, когда купили квартиру в новеньком доме и оказались соседями по площадке. Они, Александр Васильевич и Татьяна, успешные, в достатке, полные сил молодые пенсионеры, приехали к нам из другого города и строили планы. Несмотря на разницу в возрасте (лет пятнадцать), у нас нашлось много общего. Компанейские, веселые, отзывчивые – лучших соседей по площадке не придумаешь.
Счастье закончилось в одночасье вместе со смертью Александра Васильевича. Я помню, как первые месяцы Татьяна пыталась обрести почву под ногами. Муж был для нее всем: супругом, другом, повелителем. Оставшись одна, она пребывала в такой растерянности, что мы опасались – сможет ли прийти в себя после смерти мужа.
А потом начался ад, когда к Татьяне переехал сын Алексей. Она так надеялась, что он, ее сын, ее любимец, станет опорой, но вместо заботливого сына в квартире поселился монстр. Алексей пил, часто, беспробудно, по поводу и без повода. А когда пил, превращался в изверга, который орал на мать, требуя денег, а в порыве ярости мог ее ударить. Я помню, как однажды Татьяна пришла к нам, спросила что-то, отворачиваясь от меня, чтобы скрыть фиолетовый синяк под глазом, поставленный любимым сыночком. Глядя на весь этот ужас, я пыталась поддержать ее. Давала возможность выговориться, выплакать слезы, которые она боялась проливать в присутствии сына. И все чаще в такие минуты эта милая, добрая женщина твердила: «Когда-нибудь либо он меня убьет, либо я его».
Не могу сказать, что Алексей был таким всегда. Поначалу он даже пытался поехать работать на Север вахтами. Но мама, любящая мама, боялась, что ее мальчика там обманут, украдут вещи, которые она так заботливо собирала ему в дорогу. Он там замерзнет и, не дай Бог, похудеет, т.к., конечно, будет питаться кое-как. И Алексей вернулся, промотав все деньги, потеряв часть вещей, хорошо еще, что не остался должен. И мама жалела своего непутевого сына, оправдывала его абсолютную неприспособленность к жизни, решала его проблемы. А сыночку на тот момент уже было 30 лет…
Я, конечно, пыталась втолковать Татьяне, что так нельзя, что держать под юбкой великовозрастного оболтуса преступление, надо отпустить его, в конце концов, в самостоятельное плавание и научиться жить для себя. Но разве могут мои доводы заглушить слепую материнскую любовь? И она, тихо плача по ночам в подушку, искала оправдание сыну, который сидел на ее шее, нигде не работал и дома ничего не делал, а только ел, спал, пил. Иногда обретая человеческое лицо, Алексей шабашил, приносил домой какие-то деньги и два-три дня не пил. В эти недолгие дни материнского счастья Татьяна преображалась до неузнаваемости. Она словно на крыльях летала! Смеялась, шутила, рассказывала, что ее мальчик работает, что принес ей деньги и теперь ей легче свести концы с концами, ведь пенсии, конечно, на двоих не хватает. Все заканчивалось, когда заканчивались деньги. Тогда еще недавно любящий, ласковый ребенок терял человеческий облик и, угрожая расправой, требовал у матери деньги, покупал выпивку и все начиналось по новой...
Чтобы реже видеть сына и заработать хоть какую-то прибавку к пенсии, Татьяна устроилась на работу. Напряженный график (три дня работает – один день отдыхает) позволил реже бывать дома, а уставала она так, что придя с работы, покушав и приготовив что-нибудь на завтра, без сил падала в кровать, забывшись тяжелым тревожным сном. Отдохновение приходило редко, т. к. сын, выспавшись и отдохнув за день, ночи напролет смотрел фильмы, ел, пил пиво. Если еда заканчивалась, он без стеснения будил мать среди ночи и требовал есть. Иногда Татьяна пыталась возразить ему и напомнить, что ей с утра на работу, тогда разгорался очередной скандал с бросанием стульев, битьем посуды и угрозами.
Просыпаясь ночью от воплей в соседней квартире, я тихо ругала Алексея, жалела Татьяну и никак не могла решиться позвонить в полицию, чтобы призвать к ответу разбушевавшегося соседа. Долг обязывал, а инстинкт самосохранения тихо нашептывал сценарий развития ситуации: ну, сдам я этого морального урода в полицию и в лице Татьяны навсегда обрету врага. Ведь слепая материнская любовь не хочет знать и понимать, что рядом живет не любимый сын, опора, надёга, помощник в старости, а чудовище. И таких чудовищ мы воспитываем сами, уродуем любимых детей своих чрезмерной опекой и желанием решить за них все проблемы.
Татьяну теперь я вижу редко. Иногда забегаю, если по пути, к ней на работу. Однажды, ехали по делам, и из окна машины я увидела ее. В прилично одетой женщине я не узнала свою соседку. Сжавшись, ссутулившись, не поднимая головы, шла Татьяна. Она несла в обеих руках сумки, видимо, с продуктами. Шла домой… Ни живинки не осталось от того человека, которым она была еще совсем недавно. Словно, кто-то беспощадно высосал из нее всю жизненную энергию, превратив умную, красивую, статную женщину в уставшего от жизни человека. И мы знали, кто с ней это сделал…
