Часть 3
Часть 1
Часть 2
Самым перспективным в этом отношении был дядя Андрей. Красивый, веселый, рукастый мужик имел один недостаток, который начисто перечеркивал все его достоинства. Он был жадным. С возрастом эта его черта только усилилась, трансформировавшись в патологическую скупость. Доходило до смешного: чтобы экономить на еде, он начал ходить по гостям. И жену с собой таскал.
– Ты ешь, ешь, – приговаривал он. – Дома обедать не придется
Жена, не выдержав такой жизни, сбежала. Остальные родственники, не исключая меня, его сторонились.
«Вот к нему и зайду», – решила я, набирая номер телефона.
– Але? – раздался на другом конце старческий голос.
– Привет, дядь Андрей, это я.
– А, Леночка. Чего тебе?
Дядя Андрей всегда был несколько грубоват.
– Тут я подумала, плохо, что мы не общаемся. Родственники, и не общаемся, – несколько скомкано начала я. – Давай я к тебе завтра в гости зайду? Чайку попьем. Ты не думай, конфеты я с собой принесу. Вкусные, дорогие.
Я замолчала, почти уверенная, что, несмотря на приманку в виде конфет, дядя Андрей откажет. Он не любил гостей.
– Заходи, Леночка, конечно, – прозвучало неожиданное. – Во сколько собираешься? Я ждать буду.
Я так удивилась, что некоторое время молчала.
– Але? – раздалось вопросительное в трубке.
– Я здесь, – торопливо сказала я. – Давай в четыре часа?
– Хорошо, Леночка. Так я ждать буду.
– Ну, до завтра, – и я повесила трубку.
Мысль, что мне каким-то образом придется обыскивать квартиру дяди Андрея, была отвратительна. Я даже заколебалась, идти ли к нему. Но подозревать всех подряд было гораздо хуже. Пусть хотя бы в глаза мне скажет, что вор именно он!
– Ты там Андрюшке привет передавай, – попросила явно все подслушавшая мама.
Меня всегда изумляла эта ее способность оказываться в нужное время в нужном месте. Складывалось ощущение, что люди ждали именно ее появления, чтобы начать разговор или скандал. А как изумительно точно она угадывала полицейское наблюдение за соседским наркоманом Славкой, приторговывающим зельем, которое сам потреблял. Надо сказать, что своими наблюдениями и выводами делиться мама не любила. Только самодовольно поглядывала на соседок, ее сведениями не обладающими.
Конфеты я купила в «Пятерочке». Ассорти в большой яркой коробке. Ехать до Первой Советской, где жил дядя Андрей, было недалеко, но – с двумя пересадками. Ужасно неудобно, однако, сколько я себя помнила, так было всегда. Подумав, решила прогуляться пешком. По мосту через путепровод, мимо стадиона и заросшего пруда. После заброшенного двухэтажного здания, страшного своими провалами окон и почерневшими досками облицовки, шла уже Первая Советская. В своем начале она был старая, сонная, с домами постройки еще начала 20-ого века в зарослях желтой псевдомимозы. Мне было дальше, туда, где начинались пятиэтажки уже времени развитого социализма. Дядя Андрей жил в одной из них. Пятиэтажка была кооперативная, когда-то престижная. Но ее великолепие давно затмили розово-серые высотки нового поколения, построенные по улице дальше.
На подходах к дяди Андреевой пятиэтажке со мной раза четыре поздоровались проходившие мимо бабульки, назвав Леночкой. Я вежливо кивала и улыбалась в ответ, хотя даже не представляла, кто передо мной. Звонок в домофон, вверх по лестнице чистенького подъезда. Вот и пятый этаж. Дядина дверь была справа сразу от лестницы. Я стояла, пытаясь отдышаться после быстрого подъема и глядя на ее металлическую черную поверхность. Волновалась. Наверное, так себя чувствуют рыцари, стоя перед логовом дракона. Наконец, решительно нажала пимпочку звонка. Раздались шаркающие шаги. Загремели многочисленные засовы, открылась на длину цепочки дверь, откуда выглянуло подозрительное старческое лицо.
– Дядь Андрей, это я.
Старческое лицо сразу разгладилось.
– А, Леночка, заходи.
У дяди Андрея я не бывала уже давно, поэтому оглядывалась с интересом. И с некоторым недоумением. Я помнила роскошные обои, синие с серебряным цветочным узором, залитые солнцем крашеные полы, по которым хотелось пробежаться босиком. Сейчас же на всем лежал некий налет обшарпанности, как будто хозяину уже давно все равно, как он живет. Обои выцвели, а на полу приоткрытой комнаты лежал толстый слой пыли. В некоторых местах пыли не было. Их хорошо высвечивало неяркое ноябрьское солнышко. Дорожки на кухню, к кровати и телевизору.
Дядя Андрей смотрел на меня когда-то ярко-синими, теперь же с мутной старческой поволокой глазами и заискивающе улыбался:
– Леночка, ты чай будешь?
– Проходи, проходи на кухню, – суетился он.
Конфеты я выложила на стол. Дядя Андрей взял их подрагивающими узловатыми пальцами, долго вертел в руках, близоруко щурясь. Потом равнодушно отложил в сторону.
– А я тут пельменей наварил, будешь?
Он не знал, куда меня усадить и чем угостить. И все суетился, суетился, суетился. А я смотрела на него и понимала, он никак не может быть вором. Хотя бы потому, что вещи от одиночества не спасают.
– Дядь Андрей, давай я тебе полы помою? – вырвалось у меня. – Чего они такие грязные? Не дело это. И пыли у тебя полно.
Я говорила. Нахально, громко, с самодовольством молодости, только чтобы прогнать тишину, в которой невидимым пауком притаилась тоска. И у меня получилось! По крайней мере, на время. Тоска уходила под руку с заброшенностью с каждым взмахом щетки, сопровождаемая звуками выжимаемой в ведре тряпки. Уже домывая пол, который снова блестел коричневой краской, я на минутку остановилась у серванта со стеклянной витриной. Там, под слоем пыли, тускло взблескивали заброшенные сокровища дракона: хрустальные резные емкости для салатов, вазы чешского стекла, обеденный сервиз кузнецовского фарфора. А я еще помнила, как они хвастались чисто намытыми боками, ведь дядя Андрей так ими гордился.
– До вас я через недельку доберусь, – пообещала я. – С мылом вымою!
Дядя Андрей явно повеселел. Разогревая пельмени, он делился перипетиями похода в магазин, где тушенка (подумать только!) продавалась с огромной скидкой в 10%. Он и мне пытался сунуть банку этой тушенки, но я поспешила вежливо отказаться.
– Ну вот, готово! Доставай тарелки, сейчас будем есть.
Я посмотрела на разваренные серые шарики, которые, судя по всему, из бульона не вытаскивали со вчерашнего дня, и только вздохнула.
– Мне немного.
А потом мы снова пили чай. Уже давно стемнело. Озарявший кухню электрический свет превратил мир за окном в зазеркалье, где двигались наши смутные тени. А я все чаще поглядывала на часы.
– Ну, мне пора. Я тогда дня через два загляну, – вставая из-за стола, пообещала я дяде. – И белье заодно грязное заберу.
Закрывая за мной дверь, дядя Андрей улыбался.
Пешком решила не идти – темновато и страшновато. Стоя на остановке, я рассеяно наблюдала, как свет фар проносящихся мимо машин отражается в огромной луже у бордюра. Придется тащиться в Москву. Угу, а тетя Шура так мне сразу и расскажет, что именно она и взяла лафитники. К дяде Андрею я ехала больше на эмоциях, но сейчас эмоции ушли, и я прекрасно представляла все бесполезность мероприятия.
– Может, Светка что посоветует? – пробормотала я. В отличие от меня, подруга всегда была находчивой.
В кармане зазвонил телефон. Торопливо сдернув перчатки, я выудила мелодично поющий аппарат. На экране светилась фотография улыбающейся Светки.
– О, на ловца и зверь!
– Слушай, Ленок, у тебя яйца не найдется? – ворвался в ухо ее голос. – Затеяла пироги ставить, а яиц-то и нет! В магазин ужасно неохота тащиться.
– Я сейчас не дома. Но там мама. Чего она тебе, яйца не даст?
– Ага, сейчас зайду. Но часа через три я тебя жду на пироги, – предупредила Светка и отключилась.
Я облизнулась. Пироги у Светки всегда выходили выше всяких похвал. Пышные, нежные, они просто таяли во рту. У меня так не получалось, сколько не старалась. Наверное, правильно говорят, что все дело здесь в руках.
Светка жила в однушке малолосемейки через дорогу от меня. У нее я была ровно через три часа. Задумчивый лифт довез меня до ее пятого этажа. Запах печева сбивал с ног уже на лестничной площадке. «С капустой, – алчно принюхалась я. – И с мясом». Потекла слюна. Дверь была не заперта.
– Свет! – позвала я, войдя в темную прихожую.
– О, Ленка пришла! – радостно поприветствовала меня подруга, выглядывая из кухни. – Ты раздевайся, мой руки и проходи на кухню. Как раз последняя партия допекается. Да, и свет в прихожей включи.
Я принялась стаскивать сапоги. Свет включать не стала, чтобы не смотреть лишний раз на ту последнюю Сережкину картину. Светка зачем-то перевесила ее из комнаты в прихожую, и картина висела прямо напротив входа в квартиру, вводя в нервный трепет слишком впечатлительных гостей. Меня, например. Энергетика от картины шла невероятная. Казалось, изображенные на ней кони выпрыгивают из холста, пытаясь убежать от настигающей их ночи с просвечивающими светляками первых звезд. Ночь эта была живая, но не инфернальная, а словно некое другое пространство, готовое поглотить мчавшихся лошадей. Картина снова увлекла, повела за собой. Я заворожено смотрела и видела, как оживают фигуры лошадей. Бешено раздуваются ноздри, копыта выброшены вперед, а колокольчик на дуге яростно звенит. У лошадей даже глаза светятся. Светятся? Я недоуменно нахмурилась, вглядываясь в прорисовывающиеся в полутьме фигуры. Глаза лошадей действительно светились. Он напряжения у меня выступили слезы. Я отвернулась. Проморгалась. Снова посмотрела на картину, стараясь не отвлекаться на ее сюжет. Фигуры лошадей больше не двигались, а их глаза не светились. Я облегченно вздохнула. Слава богу, это мне все показалось. Сумасшедшее произведение. Чего только не привидится. Я бы на месте Светки вообще бы поставила ее лицом к стене где-нибудь в кладовке. И тут свечение начало проступать вновь. Еле заметное. Если не приглядываться, то его и вовсе не видно. Во всякие мистические штучки я не верила, поэтому включила свет и подошла поближе, чтобы рассмотреть это безобразие. Поверх краски на глаза лошадей было нанесено какое-то вещество. Вещество это явно пытались стереть, но, видно, до конца не получилось. Не похоже, что это делал Сергей. Совсем не его рука. Я снова выключила свет, вгляделась. Снова глаза лошадей начали разгораться красным. «Однажды ночью меня унесет бешеная тройка коней», – всплыли в голове слова Сережки.
И тут меня озарило. Лафитники украли адресно, но вовсе не потому, что они дорогие. И наверняка их осколки валялись сейчас где-нибудь в мусорном контейнере. А еще мне припомнилась большая кастрюля со щами в Светкиных руках. Тогда, на поминках. В такой кастрюле не только лафитники, целый чайный сервиз унести можно!
– Господи, Светка! – я прижала ладони ко рту.
Однажды ночью Сережку действительно унесла тройка коней. На тот свет. А чтобы кони ожили, приложила руку моя подруга. Не зря же она звукорежиссер. Удачно она тогда лафитники на день рождения взяла. Отличные из них получились колокольчики. Настоящий малиновый звон. Поэтому, наверное, и отдала не сразу. Все думала, как от них избавиться. Но ведь предлога так сразу не найдешь. Нельзя сказать, «ой, извини, случайно разбила». Все восемь штук. Да и дорогие они слишком. «Интересно, как она остальные спецэффекты сделала», – мелькнула мысль. Я не стала ее думать.
Я пялилась на картину, но та больше не оживала. Все-таки, страшная штука – чувство вины. Убийство остается убийством, пусть и из милосердия. Наверное, потому и картину Светка вынесла из комнаты в прихожую. Чтобы не видеть, чтобы не помнить. Может быть, даже хотела избавиться, но не поднялась рука. И страх, что вот-вот все раскроется. Ежеминутный, ежесекундный. Я поежилась, словно от холода. Пробормотала:
– Дура ты, Светка. Не суетилась, никто бы и не догадался.
– Дура ты, Светка, – повторила я.
– Ты чего со светом балуешься? – раздался с кухни Светкин голос. – Давай уже сюда иди.
Я помотала головой, окончательно избавляясь от карусели в голове, и отправилась на кухню. Подруга уже разливала чай, на блюде горкой высились пироги. Я села на стул. Схватила с блюда один пирожок. Откусила. Он оказался с капустой.
– Знаешь, что я насчет лафитников подумала? – прошепелявила я. Рот был занят печевом.
В глазах Светки мелькнуло еле заметное беспокойство. Теперь, зная все, я легко его читала.
– Хрен с ними! – с чувством произнесла я.
Светка облегченно рассмеялась.