Говорить Евгении о том, что Иван собирается навестить семью, Мария не стала. Не хотелось делать первый шаг в ссоре с Евгенькой. Да и не было той ссоры. Евгенька сама с собой не могла ужиться, а с другими и подавно.
Мария иногда говорила Максиму, что ей трудно вот так играть в молчанку, на что Максим отвечал:
— Подумай лучше о себе.
Мария думала и о себе, и обо всех, кто был под её крылом. Но место в сердце, занятое Евгенькой, не освобождалось.
Прошёл весь 1947 год, Иван так и не появился.
В сентябре 1947 года старшая дочь Ивана и Маргариты пятнадцатилетняя Елена поступила в то же медучилище, что и Матвей с Алексеем. Дети подрастали. Марии иногда становилось скучно оттого, что утихают детские голоса. Уже никто не плакал и не дрался за игрушки. Калмычке этого очень не хватало. В том же сентябре сын Евгеньки Андрей забрал своих детей в городскую школу. И дом почти опустел. Николай со своими детьми заходил редко. Мария не обижалась. У парня была своя семья. И жил он последнее время как-то скрытно. И только Максим радовался тому, что в доме тишина. Говорил жене:
— Маша, какие мы с тобой счастливые! Можно и о себе подумать. Давай-ка куда-нибудь съездим, может, в город на выходной. Походим по улицам или присядем на лавочку и будем смотреть, как возрождается наша страна, как расправляет плечи после войны.
— А если Ваня приедет, а нас нет? А Софьюшкин сын на кого останется?
— Подождёт твой Ваня, — обиженно отвечал Максим. — Да и не приедет он… А внук уже большой...
***
Степан вернулся домой только в мае 1946 года в День Победы. Шёл по селу, гордо выставив вперёд грудь с орденами и медалями.
— Полькин вернулся, — шептали ему вслед.
— Ох, что будет-то! А Полинка-то замуж вышла. Горе-то какое. Как бы лейтенантик ни прикончил каличного…
— Ну надо же было Стёпку-то променять на того беса безмолвного. Вот бабы… Дурёха, Полинка.
Степан ничего не понимал. Специально шёл медленно. Прислушивался. Сердце было не на месте.
Возле некоторых дворов на него сиротливо смотрели маленькие дети. Женщины в чёрных косынках опускали головы и смахивали слёзы.
Со стороны клуба доносилась музыка. Степана вдруг чуть не сбила толпа мальчишек с палками. Они бежали за ребёнком лет пяти и кричали, размахивая палками:
— Немчура проклятая, сгинь с земли нашей.
Мальчишка бежал со всех ног, но погоня настигала его.
Так получилось, что мальчишка буквально запрыгнул в руки Степана. И тут же лейтенант оказался окружённым воинственными подростками.
— Дяденька, — просил один. — Не мешайте суд вершить над фашистом. Мамка давеча сказала, что у него отец — немец. А как жить с таким на одной земле? Отдайте, вы-то, небось, на войне не защищали таких?
Мальчишка прижимался к Степану и захлёбывался слезами и соплями. Вытирал рукавом лицо и от страха утыкался в Стёпкино плечо.
— Ра-зой-тись! — скомандовал Степан. — Стрелять буду и поднял руку вверх.
Мальчишки разбежались кто куда. Остался самый старший.
Он смотрел внимательно на поднятую руку и посмеивался над Степаном.
— А ты дядя зря так, — спокойно говорил подросток. — Может это его отец моего… Вы-то мне отца не замените. А муж его матери вернулся, да мальчишку принял. Семья у них, знаете ли… А у меня… У меня, дядя, две могилы во-о-о-н там, за лесом.
Подросток рукой показал в сторону леса.
— Аж дотуда кладбище протянулось.
Степан не знал, что сказать подростку. Совсем растерялся.
Ребёнок на руках продолжал всхлипывать и утыкаться в плечо.
— Иди домой! — произнёс Степан. — Немца мы победили. А этот свой. Что ж ты его палкой? Как немец?
— Да ты меня, дядя, не разжалобишь. Пусть он мне отца вернёт и мать, сошедшую с ума от горя, и сестру, умершую от голода. И тогда живым останется.
Степан прошёл мимо подростка, не спуская с рук ребёнка. Шёл не оглядываясь.
— Крупской 5, — шептал ребёнок на ухо.
Степан повернул в другую сторону. Этот адрес был ему не по пути. Но оставить ребёнка на улице он побоялся.
Дома заплаканная женщина приняла сына.
Запричитала:
— Куда же ты убежал, глупенький мой, сожрут тебя и не подавятся. Вы уж простите. Не углядела. Не пускаю его на улицу. Не любят нас тут. Каждый готов камнем. А я как же должна была жить?
Когда немец мне ящиками консервы носил, так я со всеми делилась. Они брали. А теперь камнями да палками.
Степану было не по себе.
— Я вот и не знаю. Что же мне теперь всю жизнь прятаться?
— Уезжайте отсюда, — посоветовал Степан. — Я смотрю, вы тут новенькая. Если не прижились, то лучше переехать, где никто вас не знает. От чистого сердца совет.
Степан махнул рукой и пошёл прочь.
Ноги несли его домой. Хотелось уже разобраться во всём, понять, нужно ли верить слухам о Полине.
Во дворе был слышен звук топора. Степан взял черенок от лопаты, почему-то прислонённый к калитке и пошёл за дом.
Спиной к нему, опершись на костыль, мужик мастерски колол дрова. Так у него быстро всё получалось, что Степан даже засмотрелся на некоторое время.
А потом подошёл ближе, не выпуская черенка из рук.
Прокашлялся.
Когда мужик обернулся, Степан сначала оторопел. А потом засмеялся.
Он хохотал до слёз, хохот уже даже походил на похрюкивание молоденького кабанчика.
— Ва-а-ань-ка! — Степан еле произнёс имя кузнеца. — Ну ты бы слышал, какой ты чёрт на самом-то деле! Ну чего только бабы не сочинят. Ты чего тут делаешь?
Иван смотрел на Степана во все глаза и молчал. Не улыбался даже.
— Не узнал что ли? — поинтересовался хозяин дома.
Иван отвернулся и продолжил колоть дрова.
Тогда Степан вырвал у него из руки топор, с размаху воткнул его в пенёк. Пень заскрипел, пряча в себе остриё топора.
Иван выпрямился. Отдал Степану честь и застыл.
— Опять что ли онемел? — поинтересовался Степан. — Вот так дела… А Полинка-то где?
Иван развёл руками. Поковылял домой, Стёпка за ним.
Полины дома не было. Она выступала в клубе. Когда из зала кто-то крикнул, что к Полине вернулся муж, она спрыгнула со сцены и побежала домой. Ей кричал руководитель хора:
— Стой, ещё три песни! Обойдёшься без него до вечера!
Но Полина на ходу сбросила с себя расшитый чепчик, жилетку и прямо в концертном платье выбежала из клуба. Пока бежала, два раза упала, порвав платье и разбив коленки.
Влетела в дом как раз в то время, когда Степан разувался.
Он оглянулся. Полина смотрела на него зарёванными глазами.
Иван стоял чуть поодаль. Опирался на свой костыль. И подумал вдруг: «А меня так никто никогда не ждал…»
По письменной договорённости с Полиной Иван должен был сам поведать Степану о сестре. Собирался это делать не в первый день. И так хватало хлопот. Накрывали на стол. Позвали некоторых соседей.
Концерт из клуба на время переместился во двор к Степану.
Кто-то пел, кто-то плакал.
Дети таскали со стола пирожки и пироги.
— С Победой! — кричали хором.
Полина не отлипала от мужа. А он её и не отпускал.
Среди гостей Степан увидел тех, кто разносил сплетни о Полине. Бабы отводили глаза и всё равно что-то шептали друг другу, иногда показывая пальцами то на Ивана, то на Полину.
Продолжение тут