Прошло всего-лишь пару лет, а мне уже кажется, что прошла целая вечность.
Вспоминая себя той весной, я постоянно испытываю давящее чувство стыда и сладкой ностальгии. Тогда я только начала обучение на Наблюдателя за обитателями города и, признаюсь, совершенно ненавидела свое дело. Возможно, во всем была виновата моя неопытность. Ну… или то, что была я дурой. Но давайте не будем заострять на этом внимание. Кто из нас не совершал ошибки?
До сих пор помню охвативший душу ужас, когда меня назначили на эту должность. Разве в закованном в асфальт и металл месте есть что-то живое, помимо наглых одуванчиков, от которых только и хочется, что чихать?
В своих опасениях я убеждалась каждый раз, когда ходила среди дохлых осинок или под эстакадами, где гнусно воняло бензином и мочой.
Какого бога я прогневала, чтобы меня так мучили? Даже перспектива Смотрителя обитателей болот не была так плоха, как пребывание в этой затхлой промзоне.
Пока все общались с духами природы, следили за их шалостями и проводили переписи, у меня пытались десятый раз отжать телефон! И делали это далеко не мистические существа, знакомые мне с детства!
Почти каждый день я останавливалась рядом с мрачными бетонными оградами, покрытыми белой известкой, и искренне начинала рыдать. Мне было так обидно! Не только из-за того, что мои белые кроссовки стали серыми от городской пыли или из-за пальто, от которого уже не отстиралась известь! Я чувствовала себя такой бесполезной!
Пациент был скорее мертв, чем жив!
В городах не было и намека на тех, за кем я была обязана следить. Работа Наблюдателей заключалась в установлении связи с жителями Потусторонья, а я лишь налаживала контакты с продавцом шаурмы. Внутри меня росло такое саднящее отчаянье. Мне просто хотелось все бросить.
Потом я шла к своему начальнику и во всеуслышание заявляла, что больше не буду бесцельно бродить по дворам и в ужасе бегать от местных гопников.
В эти моменты глаза Дяди Сани полные многовековой мудрости взирали на меня с укором. Он раздраженно морщился, а затем бросал в мой адрес упрек, который не могли смягчить даже выступившие на моих глазах слезы.
— Сама виновата, что видеть ничего не желаешь! Ты думаешь у всех все сразу получается?! Только и ноешь каждый день!
В те моменты руки так и чесались вцепиться в его безвкусный свитер, в котором хоронили, как минимум, Сталина. Из-за последнего, к слову, мы с коллегами ещё долго не могли понять сколько начальнику на самом деле лет. В один момент кто-то из новичков предложил его звать просто “серьезным дядей”, а мы дурни это подхватили. Да и как-то прозвище слишком быстро прижилось у нас в отделении.
— Иди на Юбилейную к злым бабкам. Вот у них энергетика — мощная. Если и там ничего не увидишь — уйдешь к людям! - наказал он, не отрываясь от заполнения отчетов.
А к людям я не хотела, поэтому быстро замолкла и пошла гулять дальше. Но даже бабушки не дали мне ответы на мучавшие вопросы. Вместо этого я получила пару (десятков) нецензурных слов и тумаков, ведь бешенных старух даже не волновало, что это не я рисую граффити у них в подъезде.
После этого “фиаско” Дядя Саня определил меня в бухгалтерию.
Очень быстро выяснилось, что сидеть полный рабочий день в душном офисе без работающего кулера было однозначно противнее, чем без дела шляться по улицам. Осознавая, что ещё немного и я загнусь в этой конторе, я целый месяц умоляла Дядю научить меня видеть Обитателей города. Но он все отнекивался, говорил, что все само придет.
Это был конец всего. По крайней мере, я так думала на тот момент.
Тогда мне не было доступно понимание важной аксиомы мира — все самые удивительные вещи происходят всегда случайно. Любовь всей жизни ты встречаешь, там, где не ищешь, а удача тебе сулит в самый неожиданный момент.
На пятую неделю моих страданий я услышала, что молодые листочки вблизи нашего отдела подозрительно громко шуршали. Я долго вслушивалась в разговор на неизвестном языке в надежде понять их щебет.
— Они обсуждают, кое-что важное, — сказал дядя Саня, когда услышал этот лепет через окно, — Ты хоть и глупая, но счастливица. Даже меня жители черных проводов приняли не сразу.
Тогда я и стала настоящим наблюдателем, пускай лишь крохотных существ населявших провода. С того дня я впервые начала видеть обитателей города.
Вот только оказалось их больше чем я ожидала. Черненькие, все покрытые сажей, головастые человечки дрожали от каждого порыва ветра, сбившись в кучи на всех проводах города. Издалека они напоминали стаю ворон — так обычно они и прятались, наводя немного морока на прохожих. Узнать их можно было лишь по хитрым красным глазкам, которые внимательно изучали мир вокруг.
Эти малыши были совершенно не милыми, а наоборот — страшненькими и до ужаса вонючими. От них тянуло гарью настолько сильно, что моя одежда на долгие месяцы пропиталась её “ароматом”.
Это и было понятно, ведь они были поистине детьми города. Их отцом был смогом, что скапливался где-то под облаками, а мать — пылью, оседающей везде: на подоконниках, на оконных рамах, в легких, и, наверное, в наших сердцах. Не удивительно, что такие чумазые жильцы заселили провода.
"Головастики" с интересом наблюдали за мной, перемещаясь от столба к столбу и проявляя нескромный интерес к моей личности. Конечно, это очень мне польстило. Мне сразу показалось, что они выбрали меня не просто так. Может я такая особенная или может быть супер прекрасная, но нет... по словам жителей, я перед лицом месячного отчета была похожа на “одноглазого щенка с артритом перед утоплением”. Поэтому они решили меня пожалеть, ведь кроме слез других эмоций я не вызывали!
Эти ребята именно так и сказали!
Но в итоге, жители черных проводом оказались сговорчивее и приветливей Дяди Сани, и несмотря на то, что их голос напоминал шелест листьев, от них о Потусторонье Города мы хорошо сработались.
Я стала много проводить с ними времени: болтала с ними, подкармливала хлебушком и постоянно вела записи об их жизни и рассказах о существах, что населяли город. Они говорили о мусорных рыбках, что способны плавать в земле пустырей, про “бомжа-бутыльника”, который даже человеком не был, а просто собирал бутылки, чтобы их съесть...
Особенно мне хотелось увидеть огромных теневых червей, что любили заглядывать в светящиеся окна панелек. Черныши не советовали караулить их по ночам, а предложили заглядывать в трещины домов и засовывать туда коротенькие послания и ждать днями или даже неделями ответа…
Они всегда охотно отвечали на мои вопросы, словно разделяли мою заинтересованность миром. Только однажды, когда я спросила сколько на самом деле Дяде Сане лет, они почему-то предпочли воздержаться.
По ночам им нравилось тянуть свои ручки к желтой, словно головка сыра, луне. Мне казалось, что крошки жаждали дотянуться до нее, обнять, слиться с ней воедино.
Однажды они просто запели. Их мелодия была похожа на гул железной дороги или шепот листьев, которые срывает ветер перед грозой. Это была песня, где слилась природа и бетон и казалось, что она способна зачаровать душу. Однако, крошки сказали, что это лишь одна из тысячи попыток исполнить их главную мелодию жизни.
Тогда я не понимала, что под этом они имели ввиду...
В начале лета, закончив свою работу слишком рано. Дядя Саня сказал, что в эту ночь пойдет со мной следить за жителями проводов. Я не особо хотела находиться в его компании, однако была не в силах спорить, ведь “слово начальства — закон”.
На ближайшем перекрестке черныши радостно собрались на проводах вокруг нас весело, махая своими миниатюрными ручками и даже ножками.
Один самый активный малыш спустился ко мне, шепнул на ушко пару слов и чмокнул, оставив на моей щеке жирный масляный след. Я удивленно посмотрела на Дядю, едва сдерживая смех.
— Ты ними очень хорошо ладишь, — мрачно отметил Дядя Саня. В ответ я только пожала плечами. Сейчас меня больше интересовали мои маленькие друзья.
Сегодня под полной луной они обещали спеть самую, по их словам, чувственную песню, к которой они так долго готовились.
Все началось неожиданно. Как только бледный свет осветил их круглые головы, они начали петь. Мелодия лилась из них , сливаясь с рычанием моторов и завыванием ветра. Она была словно недостающим звеном в этом бесконечном аду шума и гама. Смех детей и шепот прохожих, скрежет обуви об асфальт и далекий шум стройки. Каждый звук этой песне был пропитан любовью к несовершенному миру, построенному на противоречиях.
Все в этот вечер звучало по-особенному. Душа же кричала о том, что кульминация близко и я ждала чего-то невозможного.
И взяв самую высокую душераздирающую ноту… все они прыгнули.
Тысячи крох вместе начали падать со своих проводов.
Самые большие малыши, понимая, что у них шансов нет, начинали толкать своих меньших собратьев вверх. Первые от этого ещё быстрее устремились к асфальту, разбиваясь насмерть о холодный бетон. И только один, самый маленький черныш, взлетел достаточно высоко, чтобы его тельце подхватил сильный вихрь и унес его высоко-высоко в небо.
Моё сердце остановилось, вместе с тем, как замолкла их последняя песня.
Среди тысячи черных неподвижных комочков воцарилась тишина.
- Сегодня был их последний день, - сухо заметил Дядя Саня, словно в этом не было ничего удивительного. - Не кори меня за то, что не сказал. Есть вещи, которые надо просто увидеть.
Дрожа, едва держа равновесие, я села перед одним из малышей. Осторожно я взяла его хрупкое тело из сажи, но оно быстро начало таять в моих ладонях, пока от него не осталась лишь маленькая тополиная пушинка, семечко, которое могло бы переродиться в многовековое дерево, но навсегда исчезло из нашего мира.
— Они лишь тополиный пух, что остается с прошлого года. Им только и остается, что собирать грязь и смог до следующего лета, застряв на высоких столбах. Лишь один раз в год, перед цветением, они могут попробовать взлететь, чтобы стать одной из миллиардов звезд. Жаль, что с каждым годом от смога их тела все тяжелеют...
— Но зачем же так! Они же умирают! - закричала я, стирая слезы с щек, пока смотрела на своих погибших друзей.
— Мечты… они всегда такие. Но это - смысл их существования. По-другому они не могут.
Но я ничего не могла ответить. Перед глазами до сих пор стояли тысячи чернышей, что зависли в воздухе.
— Так значит… это было прощание... — когда с моих губ сорвалось это слово, я почувствовала, как глаза мои вновь наполнились слезами.
— Это их жизнь Мы должны уважать их выбор и заботится о новых жителях проводов… ведь тополь цветет каждый год, — продолжил Дядя, пытаясь хоть как-то привести меня в чувство.
Бесконечный пух, что остался от целого народа, поднялся с порывом ветра, и унесся куда-то наверх, где за облаками сияла новая звездочка. Мои маленькие друзья уступили место новым пушинкам…
Помню, как долго тянулись часы той ночью. Мы просидели в офисе Наблюдателей до самого утра, но мне не становилось легче. Да, и это не то, что можно забыть когда-нибудь.
— А, что тебе тот черныш сказал напоследок.
Я открыла рот. Слова застревали в горле. Как же их хотелось выковырить хоть бы ножом. Но всё-таки сквозь боль мне удалось провести последний ответ жителей проводов на один из моих глупых вопросов.
— Дядь Сань, а я не думала что ты старше меня лишь на пять лет, - сказала я, вспомнив последние слова чернышей.
— А ты думала сколько мне?
— Пятьдесят… - прошептала я.
Лицо Сани осунулось… мне даже стало стыдно за свои слова. Совсем чуть-чуть.
— Ну… это конечно перебор... Я не могу выглядеть так плохо. Конечно, экология тут плохая, да и стрессы одни, в этом городе... — отшутился он, однако после долго-долго о чем-то думал. И больше сталинский свитер на нем мы не видели.
Видимо не только я изменилась в эту ночь.
“Даже самая едкая, самая грязная сажа, рожденная из выхлопных труб — мечтает стать звездой. Чтобы увидеть прекрасное, надо понять, что оно есть даже в самых темных уголках мира. Это — негласное правило обитателей города” - вот о чем я подумала возвращаясь домой.
Крошечные человечки, созданные из мусора, научили меня понимать саму суть городских обитателей. Именно об этом и говорил Дядя Саня так долго и уклончиво. Да, и был Саня не Дядей, а вполне себе молодым парнем, который не любил женские истерики и бухгалтерию. Только мудрости в нем было чуть побольше, чем во мне. Может быть он просто проектировал на себя
философию городских обитателей?
С тех пор город полностью изменился в моих глазах. Я начала видеть. В этот раз по-настоящему.
Оказалось, что в белой краске на заборах прячутся мыши-известки, которые любили забираться на одежду прохожих и пачкать её в самых неожиданных местах (я так и не смогла вытравить их из швов моего пальто). А в подъездах, из которых меня гоняли злые старухи, своими длинными пальцами рисовали непристойности подъездники, которые так наказывали истеричных женщин.
И я получила ответ на те послания, которые оставляла в трещинах. Оказалось, что те гигантские тени, что возвышаются над хрущевками в ночи, — не больше наперстка днем. Они прячутся в мелких трещинах-квартирах и пьют чай. К слову, тени много извинялись за то, что так долго не могли ответить — они не могли достаточно маленький карандашик.
Лишь гопники, отжавшие у меня телефон, остались людьми… ну… большая их часть.
И это были только мои первые знакомства с многочисленными существами, что населяли город, который я так плохо знала.
