«Страшно, но кабаре в театрах начинают ставить исключительно перед большой войной», — сказала на прощание Даша Шамина, режиссёрка моего главного театрального откровения года — Fulcro. С чемоданом в одной руке и мамой в другой я выходил со спектакля «Шутка». Лихое кабаре сквозь слезы. Урок мира в зависшей тишине, которую вот-вот начнут разрезать своим безнадёжным хрустом гусеницы танков.
Я приехал в Петербург на сутки — в дни, когда рушится привычный мир и страшно, хочется хотя бы оказаться рядом с семьей. Мы танцевали с мамой на сцене, я познакомил ее с актёрами, бесконечно чокались вином и мчали потом по красивой ночной ЗСД, пьяные. А утром началась большая война.
«Самое важное, да и единственное, что мы можем сделать сейчас — это быть честными. Спасибо тебе и ребятам», — сказал я на прощание Даше Шаминой. Будто заранее слыша эти удары по украинским городам, ставя спектакль на 23 февраля, она пронзила его пацифистским криком. Сквозь шоу на каблуках и блёстках проорала, не пропела, нет — простую просьбу любить, а не убивать.
Среди тех, кто был в зале, было очень немного людей за 40. Мама моя, да пара мужчин. Оба ушли, едва одна из актрис переоделась в майку «х.. войне». Кажется, один из них вышел из зала, рявкнув под нос «За Донбасс». Но остальные зрители — ребята от 18 до 30 — удивительно единодушны были в своем непринятии даже мысли о том, что можно позволить своей стране стрелять.
«Ты не боишься?», — спросил я, уходя, Дашу Шамину. «Страшно не говорить, страшно молчать».