Лесничий

Знакомство первое. Канцлер.

Говорят, появление человека из тайной канцелярии на пороге твоего дома не сулит ничего хорошего. Сгинешь, пропадешь, и семья не получит о тебе ни весточки, негде им будет тебя оплакивать: ни у железной решетки, ни над крестом в земле сырой. Говорят, после такого каждый сосед поспешит взгляд отвести, имя твоё забыть напрочь.

Но что, если человек из тайной канцелярии не просто появился у тебя на пороге, а развалился в твоём кресле и попросил с дороги чарку?

Тихомир смотрел на канцлера, сидящего в углу, и думал, что видит человека уставшего, с виду культурного, с резкими, но приятными чертами лица, а никак не чудовище из рассказов. Лишь легкий перестук коротких ногтей по подлокотнику выдавал в канцлере нетерпение, взгляд его оставался спокоен.

— Перо сокола… Семь с половиной дюймов. Магнезия черная… — алхимик выкладывал на стол в центре комнаты свои запасы из саквояжа. Рассматривал каждый пузырек или коробочку через прозрачный хрусталь в золотой оправе, комментировал тягучим тоном. — Это-о… ах, альбус магиструм, точно. Здесь у нас суспензия мятная, болиголов…

Тихомир, погруженный в свои мысли, не вслушивался.

— Ради всего святого, — не выдержал канцлер, подхватился с кресла и вырвал из рук алхимика саквояж, перевернул и высыпал содержимое.

О столешницу звякнули склянки с порошками, маслами и настойками, рассыпались с тихим шелестом связки сухих трав, запахло терпким. Один пузырек откатился к краю и чуть было не полетел на пол, но его ловко перехватили длинные пальцы канцлера. Алхимик состроил недовольную мину, но промолчал. В жестких седеющих кучеряшках у его висков всё еще поблескивали капельки дождя.

Тайный канцлер открыл боковой карман саквояжа и вынул шкатулку черного дерева. Достал из нее с полдюжины прямоугольных флаконов из толстого стекла. Зелья. Всех оттенков желтого: от спелой пшеницы до красной моркови.

— Убедитесь сами, варю только на желтом, — сказал алхимик и начал разгребать свои запасы. Выбирал ингредиенты из кучи и отодвигал к краю стола. Когда закончил, сказал: — Вот, полюбуйтесь, варил из этого. Все ингредиенты высочайшего качества, проверяйте.

— Проверим-проверим, — задумчиво ответил канцлер, рассматривая предметы на столе. — А где листья кушнины?

Алхимик в удивлении приподнял бровь.

— Не знал, что вы сведущи…

— Я много в чём сведущ, — перебил канцлер. — Отвечайте.

— Ну тогда вы и знать должны, что кушнина нужна свежая. Вечером вчерашнего дня я отправил своего помощника в подлесок собрать листья. Это можете спросить у него.

— Спросим обязательно, за ним уже послали. Помощник присутствовал при варке зелья?

— В этом не было необходимости.

— То есть у него не было возможности добавить ингредиент?

— Ну-у... — Алхимик замялся, поправил очки. — Разве что кушнину. Я поручил ему растолочь листья в кашицу, ее нужно добавлять, когда зелье снято с огня, но еще не успело остыть…

— И это была именно кушнина? Ничего больше?

— На что вы намекаете? — Алхимик дернулся от возмущения, отчего его очки вновь сползли на нос. — Я в состоянии отличить одно растение от другого! А если хотите сказать мне что-то, господин канцлер, или говорите прямо, или держите язык за зубами, пока с вас не спросили в Министерстве...

Канцлер на выпад алхимика не обратил внимания, поежился, отвернувшись, будто не согрелся с улицы, хоть и сидел почти у самой печки. Прошелся к двери и обратно, заложив руки в карманы сюртука и поглядывая на сокола в углу.

Тот внимательно следил за людьми, сердито нахохлившись. При тусклом свете лампы зрачки хищника расширились почти до размеров глаза, оставив место лишь тонкому золотому колечку. С хвоста сокола все еще капало, зелье обращения вылили на него совсем недавно. Не сработало.

— Так, еще раз. Когда он должен был обратиться? — спросил канцлер Тихомира.

С улицы долетел короткий вскрик, и лесничий вжался в скамью, почувствовал, как напряглась спина и шея. Глянул на часы у входа и ответил хрипло, будто год воды в рот не брал:

— Часов шесть назад… семь. Около того.

— Но не обернулся. И зелье оборотное тоже не сработало. И алхимик утверждает, что ошибки допустить не мог. И никто не видел, как царевич что-то еще пьет, да и не дурак он, чтобы всё подряд в себя вливать. Не сходится!

Тихомир не понимал, к кому обращается канцлер: то ли к стенам, то ли к людям.

— Моя ошибка исключена! — на всякий случай повторил алхимик.

— Ну так помогите мне, — повернулся к нему канцлер.

На улице снова кто-то закричал, но звук оборвался резко, на взлете, как топором обрубили. Алхимик скривился, но ответил:

— Это сложно… Чтобы найти решение, нужно разобраться в причине, а у меня лишь, догадки. Возможно, какая-то болезнь повлияла на эффект зелья или… мне нужно вернуться в лабораторию, провести расчеты…

— Свадьба уже завтра, а наш жених… Ясный сокол, чтоб меня. Понимаете, господа, где мы с вами окажемся, если не решим вопрос до рассвета?

Канцлер перевел взгляд с Тихомира на алхимика и обратно. И под этим взглядом лесничий подумал, что, может, и правду болтают о людях из тайной канцелярии.

— Тут еще такая сложность… — промямлил алхимик.

— Говори.

— Мозг птицы… как бы сказать? Устроен проще человеческого. И не сможет долго держать в себе человеческую личность. Птица… — алхимик покосился на сокола. — Однажды останется птицей.

— Сколько у нас времени?

— День. Вряд ли больше.

Сокол захлопал крыльями, подлетел к потолку и рухнул обратно, впиваясь когтями жердь.

— Это он пока еще всё понимает.

Дверь открылась, и в проеме показалась усатая башка гвардейца.

— Помощник алхимика к вам на прием. Ждёт в сенях.

— Пусть войдёт, — кивнул канцлер.

Привели парня и толкнули к столу, сняли мешок с головы. Он заморгал, осматриваясь и привыкая к свету, вытер предплечьем красные глаза. Совсем юный, лохматый, с редкой рыжеватой щетиной.

Его вытащили из кровати, стянули руки грубой веревкой так, что кожа на запястьях посинела, накинули мешок на голову и привезли сюда. И это у них называется “приём”.

Парня звали Богша… Или Гойша? Тихомир не расслышал в тихом голосе. Помощник алхимика то косился на своего мастера, то опускал глаза. Сбивчиво рассказал, как рвал кушнину, как разминал ее в кашицу по указанию учителя. Больше ничего не рассказал, мол, знать не знаю, видеть не видал.

— Где собирал? — спросил Тихомир.

— Справа от ручья.

Лесничий кивнул, там действительно росла кушнина с толстыми, мясистыми листьями, чье название так легко спутать с кустарником крушины. Собирать травы в подлеске по правую сторону ручья ходили подмастерья алхимиков со всего города.

Выслушав помощника, канцлер позвал Тихомира за собой на улицу, оставив в доме стражу. Чавкнула под сапогами грязь.

— Проклятый дождь. — Канцлер поднял воротник, вжал голову в плечи и будто бы стал еще ниже, особенно рядом с рослым Тихомиром, которому и так дышал в бороду. Но лесничий себя не обманывал, даже от невысокого, мерзнущего канцлера несло опасностью, как от подбитого зверя. — Так, говоришь, не видел больше никого постороннего?

— Только слуг, — честно ответит Тихомир.

У прислужников на охоте задача простая: знай только следуй за царевичем да тушки с земли подбирай. Обернуться соколом, подняться ввысь, ощутить ветер под сильными крыльями, устремиться к земле камнем, настигая добычу острыми когтями — им никогда этого не познать. Соколиная охота — развлечение знати. А небо не для простых людей.

Сейчас слуг допрашивают где-то неподалеку. Тихомир вздрогнул, когда упавшая с навеса холодная капля коснулась затылка, и вслушался в вечернюю тишину: не раздастся ли снова чей-то крик? И как много пройдет времени, прежде чем он так же будет рвать горло среди деревьев?

Канцлер словно прочитал его мысли, заглянул в глаза.

— Утром. Наш государь узнает о сыне еще до завтрака. К обеду эту весть подхватит даже самая паршивая газетенка. Если свадьба не состоится… Ты представляешь, какой это скандал? А когда единственный наследник навсегда останется с пернатой жопой, полетят наши головы. Слышишь?

Тихомир не ответил.

— Алхимик говорил про болезнь, но, чую, не всё так просто. Не верю, что обошлось без постороннего вмешательства, — продолжил канцлер. — Нет, в зелье ему явно что-то подмешали.

— К чему такие сложности? Сокола проще подстрелить на охоте, чем рисковать с зельем. Даже отравить было бы проще.

— Может, его не планировали убивать, лишь сорвать свадьбу. А может, это был единственный выход: в царевиче столько эликсиров, что ни одна зараза его не возьмет, ни один яд или проклятье, сваренное на черном.

Из-за угла вышел гвардеец, мокрые волосы налипли на его лицо.

— Говорят, видели девку какую-то в лесу. Мельком. Рассмотреть не успели.

— И всё?

— И всё.

— Работайте.

Во время разговора гвардеец вытирал нагайку куском ветоши. Тихомир заметил на ткани кровавые следы и отвернулся.

— Ты тридцать лет служишь государю форстмейстером, — сказал ему канцлер. — И отец твой служил… сколько, напомни?

— Почти полвека.

— Полвека... Из уважения дворца к твоей семье мы все ещё говорим так. Без веревок и розг. Но это случилось в твоих угодьях, на доверенной тебе земле. И мое уважение, равно как и терпение, начинает испаряться, чем ближе к ночи. Поэтому я прошу еще раз, по-хорошему в последний: дай мне хоть что-нибудь. Думай, крепко думай.

Вдалеке послышался шум повозок и понукание возницы.

— Сейчас здесь соберется всё их драное Министерство. Зельевары с их пыльными головами и мензурками. Будут спорить, чертить свои формулы, провоняют тебе весь дом отварами. Знал бы ты, в каком месте я их всех видал…

— Мне надо в город, — сказал Тихомир.

— Сейчас? Зачем?

— Найти кое-кого. Разузнать.

— Кого?

Лесничий молчал.

— Не время сейчас темнить, форстмейстер. — Канцлер подождал еще немного, махнул рукой. — Шут с тобой! Поедешь с моими людьми…

— Нет! Я должен быть один, твои люди будут только мешать.

Канцлер посмотрел исподлобья, сжал зубы так, что заострились скулы. Лесничий ответил тем же взглядом, стоял, будто в землю врос, упрямый, широкоплечий. Не человек, дуб вековой — не продавишь, с места не сдвинешь.

— Руку дай, — сдался канцлер.

Тихомир подчинился. Канцлер ловким движением достал пузырек из кармана, капнул лесничему на запястье. Кожу обожгло, будто на угли положили, боль поднялась до самого локтя, и Тихомир отпрянул, захлебнулся сырым воздухом на вдохе. К глазам подступили слезы.

С дрожью смотрел на пузырек в руке канцлера. В стекле будто уголь жидкий — зелье на черном сваренное.

— Обманешь — пеняй на себя. На тысячу верст вокруг никто тебе противоядия не сварит. Жду с первыми лучами солнца, не позже. — Канцлер посмотрел в небо и добавил: — Если оно в этой стране еще когда-нибудь появится.

Знакомство второе. Млада.

Тихомир сходил за клетью, достал мышонка, рябого, с белой точкой на темечке, самого резвого. Капнул на него янтарной жижи из флакона, ровно трижды, как положено, и отпустил на землю. Зверек дернулся, закружил на месте, треснула с хрустом, как тулуп с мороза, рябая шкурка, запахло серой и лошадиным потом.

Спустя мгновенье перед Тихомиром стоял пегой конь, тряс неспокойной головой с пятном во лбу.

— Тише, тише, — лесничий осторожно его погладил.

Пока седлал, думал об алхимиках, что заняли его дом. Устроят там кавардак, развернут лабораторию, чтобы не возвращаться в город к лишним глазам да ушам. Оборотное зелье, сваренное на белом, не сработало, а значит, будут долго пытать формулу, в поисках верной комбинации. Или…

Или нарушат царский запрет и сварят на красном. И быть тогда беде.

Не остыли еще костры красной революции, когда крестьяне громили лаборатории, вешали и сжигали алхимиков, а заодно и всю интеллигенцию, что попадалась под руку: от профессоров институтов до аптекарей. Вынудив, тем самым, Царя подписать указ о строжайшем ограничении алхимии тремя первородными элементами. За хранение рецептов, содержавших четвертый, теперь можно было оставить голову на плахе.

Он ехал сквозь водяную пыль, летящую с неба, освещал себе дорогу фонарем. Дождь не прекращался уже второй месяц, лишь затихал на время, чтобы вернуться с новыми силами, налететь грозой, размыть дороги, пригнуть ветрами верхушки деревьев. А заголовки газет вопрошали: “УВИДИМ ЛИ МЫ СОЛНЦЕ ВНОВЬ?”

Земля годами страдала от жажды, засуха выжигала урожай за урожаем, и голод уносил тысячи жизней. Тогда на борьбу с погодой встала алхимия.

Сотня котлов, таких огромных, что из них можно было бы накормить целую деревню, и вереницы телег с ингредиентами. Густой маслянистый дым три дня без перерыва подпирал столбами небо, пока не пришли долгожданные дожди. Да так и остались.

Доверие к алхимии в насквозь промокшем государстве вновь пошло на убыль. Вот и глава тайной канцелярии не стесняется открыто высказывать пренебрежение.

Тихомир вспомнил пузырек в руках канцлера и в который раз, инстинктивно, посмотрел на руку. Боль давно ушла, осталась лишь метка — черное пятнышко, будто чернила впитались в кожу. И девчонка, которую видели слуги в лесу, единственная зацепка, шанс смыть позор с форстмейстера и сохранить ему жизнь.

Он никогда раньше не встречался с ней лицом к лицу, лишь видел мельком, в те редкие моменты, когда ему удавалось подобраться совсем близко. Через ручей или на другом конце опушки. Еще чаще он натыкался на ее следы. Казалось, незнакомка играет с ним.

За браконьерство в государевых лесах закон предусматривал лишь одно наказание, как и много веков тому — высечь плетьми до последнего вдоха. Но тощая, гибкая, как лесной кот, фигурка в неприметных одеждах, что терялись среди ветвей и стволов, никогда не попадалась. Ходила скрытыми тропами, умело избегала ловушек, могла улизнуть из любой облавы. И возвращалась в лес как к себе домой.

Тихомиру иногда казалось, что она знает его угодья лучше, чем чем он сам, и от мысли этой хотелось выть и в бессилии царапать ногтями кору, но он лишь бормотал ругательства себе в бороду, отдавая, тем не менее, должное проворству охотницы.

До городских ворот Тихомир добрался промокшим насквозь, хоть выжимай. Куртка потяжелела. Его встретила стража: двое с закинутыми за плечо винтовками, шинели влажно блестели в свете фонарей. Тот, что постарше, отчеканил сухо, что проезд в такое время закрыт, столица на военном положении. Тогда Тихомир показал им бумагу, подписанную лично канцлером, и у солдата при виде печатей глаза полезли на лоб. Он склонил голову ниже, чем того требовал воинский этикет, и отдал приказ открывать ворота.

Тихомир проехал молча, не поднимая взгляд, чувствуя себя в чужой, неудобной шкуре. Еще никогда перед ним, лесничим и сыном лесничего, не кланялись.

Город встретил шумом фабрик, из заводских труб валил разноцветный дым. Работа не прекращались ни днём, ни ночью. Алхимики корпели над своими книгами, формулами, склянками в лабораториях, придумывая новые зелья и улучшая старые, создавали особо прочные и особо легкие сплавы, меняли свойства жидкостей и камня, но лишь на бумаге, а после и в своих печах да котлах получали лишь образцы.

Но в жизнь их претворяют обычные работяги, надрываясь, обливаясь потом и вдыхая ядовитые пары, рискуя погибнуть в пламени взрыва, ошибись зельевары в расчётах. Они делают чудо доступным народу и простой крестьянской семье, которая не в состоянии купить и прокормить лошадь, но может наловить мышей и взять у лавочника грошовое зелье превращения.

Газеты говорят, совсем скоро удастся построить судно, способное поднять в человека в небо, не превращая его в птицу, и что уже почти изобрели чернила, которые заставят двигаться нарисованные картинки.

Но у Тихомира не было времени задумываться, в какое необычное время он живет. Он видел военных на улицах — поднятые “в ружьё” гарнизоны; марширующих солдат с флаконами на широких поясах. Зельями, что помогут стрелять точнее, бежать дольше, бить больнее. Офицеров, чьи мундиры пропитаны специальным раствором, чтобы дождевая вода стекала, собираясь в тонкие ручейки, а ткань оставалась сухой.

Страна готовилась к очередной войне.

Тихомир думал, что, должно быть, все производство сейчас имеет лишь один курс. И если кто-нибудь действительно сможет построить летающие корабли, то только чтобы сбрасывать бомбы на головы врагов.

В городе Тихомир ориентировался плохо, не любил здесь бывать. Слишком много камня, слишком назойливые попрошайки и зазывалы-газетчики, слишком тяжелый воздух с привкусом железа. Где искать охотницу?

Если сегодня для неё всё сложилось удачно, то она должна где-то праздновать. Тихомиру почему-то казалось, что люди вроде нее, вернувшись с очередного своего темного дела, обязательно пускались в загул. Тем более, подбив пару-тройку изумрудных куниц, можно выгодно продать шкурки кожевникам, а глаза, язык и когти — на ингредиенты алхимикам, и ни в чем себе не отказывать несколько дней.

Рестораны в центре к такому часу должны быть уже закрыты с приходом комендантского режима, к тому же браконьеры, по размышлению лесничего, скорее предпочтут кабаки попроще, где не спрашивают имен и не задают вопросов. Значит, окраины. Если найдется хоть одно место, которое будет открыто несмотря на запрет, охотница будет там.

Тихомир вел коня по брусчатке, не хотелось мучить не подкованное животное и заставлять везти седока по твердому камню. Думал, как бы не попасться местной шпане, что наверняка привыкла поджидать путников в темноте, или военному патрулю, но так никого и не встретил в узких переулках, петляющих среди бараков.

Ему повезло. Завернув в очередной тупик, он услышал приглушенную музыку и увидел узкую полоску света из приоткрытых ставень. Надпись на вывеске у входа было невозможно прочитать, словно дождь слизал с нее последнюю краску.

Тихомир привязал коня, обратно в мышь тот превратится лишь к утру, и толкнул тяжелую дверь.

Внутри пахло сыростью и кислой капустой. Пианист с папиросой в зубах лениво играл какую-то незнакомую, невзрачную мелодию, щурясь от дыма. Половина столов пустовала, несколько человек спало на длинной скамье у стены. На Тихомира бросили несколько настороженных взглядов, но лишь мимолетом, с широкоплечим бородачом зазря связываться никто не хотел.

Её он приметил за самым дальним столом в углу, и не поверил своей удаче. Неужто? Одежда вся в пятнах, с первого взгляда кажется — лохмотья, но присмотрись — костюм, идеальный по фигуре, с хитрым узором. Замри в таком среди кустарника, и ни человек, ни зверь не разглядит.

Волосы короткие, едва уши прикрывают, стрижены неровно, будто топором рубили.

И широкий охотничий нож на поясе.

“Это еще ничего не значит, мало ли, кто такие таскает”, — сказал себе Тихомир и подошел ближе. Девка сидела, не шелохнувшись, будто спала. Лесничий забрал стул от пустого стола и сел с ней рядом. Она дернулась, широко раскрыв глаза, уставилась на него. И впрямь задремала?

Тихомир улыбнулся. “Напряглась. Узнала! Знает, лисья жопа, чье хозяйство портит!”

К ним подошел половой.

— Чего изволите?

— Пива, — ответил Тихомир, не сводя взгляд с охотницы.

— Раков отведайте, диво удались.

— Только пиво.

Трактирный слуга удалился, а охотница продолжала молчать. Тихомир заметил, как она тайком оглядывается, но вставать не спешит.

— Я один.

Совсем юная, личико худенькое, нос в конопушках. Глаза только темные, как у волчат по осени.

“Симпатичная, а одна в таком месте. Да еще и спит. У остальных рожи вон какие, а никто и пальцем не тронул девку-то. Почему?”

— Зачем пришел?

— Познакомиться хотел. Была в лесу сегодня?

Она всё же вскочила. Тихомир едва успел схватить за руку, без труда усадил легкую охотницу на место. И не успел заметить, как у его запястья оказался нож.

— Убери. Руку, — процедила девка. — Иначе с собой ее заберу, как трофей.

Тихомир разжал ладонь. Оглянулся, не спешит ли кто к охотнице на помощь. Но в его сторону глянуло лишь пару человек. С улыбкой и будто… сочувственно?

— Я поговорить. И только.

— Не о чем нам…

— Если не со мной, то утром будешь разговаривать с тайной канцелярией.

Она сощурилась, вглядываясь в его лицо, фыркнула. Отвернулась, но осталась сидеть на месте.

— Точно не потащишь к городовому?

— Точно.

Половой принес пива.

— Раков тогда еще возьми, — сказала она. — У меня брата Тихомиром звали.

Он даже не удивился, для браконьеров имена тех, кто их ловит, не новость.

— А тебя как?

— Млада, — ответила она погодя.

Пока ждали раков, Тихомир осторожно расспрашивал охотницу, понизив голос. Та сделала два больших глотка из его кружки, и отрицательно мотала головой. Охоту, мол, видела мельком, никого больше в лесу не повстречала.

— Я шиповник собирала.

— Шиповник?

— Дикий. Законом не возбраняется.

Даже руки исцарапанные показала. Тихомир раздосадовано дернул бороду. “Тащить всё-таки к канцлеру? Иль правду говорит?”

— А вот пару дней тому был у меня юнец один, вот он чудной какой-то, — припомнила Млада.

— Кто таков?

— Такие вещи в моем ремесле в открытую не спрашивают, — усмехнулась она. — Он всё выпытывал про полянки в чаще скрытые, где какие, что там растет.

— И что искал?

— Кушнину, как выяснилось.

— Зачем? У ручья в подлеске растет, бери сколько надо…

— Вот и я так ему сказала! Да только упрямый он. И серебром платил. Я его к большим камням отвела, там тоже кушнина есть.

Лесничий кивнул, знал он это место. Не всякий отыщет без проводника.

— А потом?

— Потом сказал, что дорогу обратно найдет сам и меня отослал. Больше я его не видала.

Тихомир потер пальцами лоб. Действительно, чудной хлопец, в такую глушь за кушниной ходить. Чем у ручья не угодила?

— Выглядел как?

Млада задумалась, припоминая.

— Не красавец… Не урод. Бороденка жиденькая, с рыжиной. Ожог на запястье.

Тихомир одним большим глотком прикончил пиво.

“На помощника алхимика похож! Да только откуда у помощника серебро?”

— Ну где его носит с нашими рака… — Млада осеклась.

Тихомир обернулся, проследив ее взгляд. Двое у входа, клепаные коричневые куртки, военная выправка, но одежка не солдатская. Один из них, высокий, перехватил за локоть полового с подносом и что-то выспрашивал шепотом. Слуга кивнул на стол охотницы.

— Ты сказал, что один! — она напряглась.

— Я тоже так думал.

Гости, тем временем, подошли к столу. Млада уже стояла на полусогнутых, будто готовая к прыжку рысь.

— С нами пойдешь, — сказал ей высокий.

— А иначе что?

— Иначе силой волочь будем.

Тихомир поднялся, расправляя плечи, но не успел ничего сказать, как второй шагнул к нему и ударил почти без замаха, прямо в челюсть шипованной перчаткой. Стукнули зубы, лесничий упал обратно на стул.

У Млады в руке уже был пистолет — и где только прятала? — старый однозарядный с толстым стволом и обитой медью рукоятью. Высокий перехватил руку с оружием, направил дулом вверх, и тогда охотница нажала на спуск. Грохот ударил по ушам, дерущихся окутало сизое пороховое облако…. Только пахло оно почему-то не горьким порохом, а мокрой псиной.

Из облака выскочили волки. Один тут же вцепился в ногу высокому, второй повалил на пол того, что ударил Тихомира, хищная челюсть сжалась на предплечье в кожаном рукаве.

Лесничий бросился к выходу вслед за охотницей, оставляя за спиной вопли ужаса и боли. Кто-то чуть не сбил его у самой двери, стремясь спасти свою шкуру, кто-то заполз под стол, а кто-то из завсегдатаев продолжал неспешно обсасывать раковые клешни, будто лесной зверь в кабаке привычное дело.

Пианист играл.

На улице Млада рванула было к выходу из тупика, но лесничий нагнал одним большим прыжком, схватил за плечо, развернул.

— Пусти!

— Я не знал…

— Да пусти ты! Ты их привел!

— Я не знал! — он рявкнул ей в лицо, она зашипела в ответ. — Я заберу тебя, сядем на коня, съездим к камням. Потом отвезу, куда скажешь, обещаю. Или думаешь, в городе тебе безопасней?

Она с сомнением посмотрела на дверь, откуда доносились крики и грохот мебели. Насупилась, но кивнула.

Ехали в одном седле. Всю дорогу до ворот Тихомир думал, могла ли тайная канцелярия проследить за ним? Нет, иначе они вошли бы сразу. Они явились за охотницей, знали, где ее искать… Возможно, юнец с ожогом решил избавиться от своей недавней проводницы?

— Волки? — спросил Тихомир, когда они выехали за ворота.

— Угу. Пороха надо совсем немного, а вот порошок в патроне хитрый.

— Пуля всяко надежней.

— С волками веселее, — сказала Млада, и лесничий не увидел, но почувствовал в оттенке голоса ее улыбку. — Да и целиться не надо.

Дождь усиливался. Холодные капли остужали саднящую щёку.

— Что там произошло? На охоте.

Тихомир поразмыслил немного, стоит ли так легко о делах государственных с браконьером разговаривать. Потом махнул рукой, выложил начистоту.

— А ты знал, что не все поддерживают военный союз?

— Разве?

— Совсем ничего не слышишь, в лесу сидячи.

— Я газеты читаю.

— А в газетах такого не печатают, но люди всякое болтают. Родственнички невесты, те, что и знати, давно мошну набили, а их цари трясти теперь заставят. Дорого это — война.

— Свадьба будет, — сказал Тихомир, щурясь от капель, летящих в лицо — Государь не допустит, чтобы единственный сын до конца жизни в соколах ходил… летал. Но какой ценой? Если им придется варить на красном…

— А ты думаешь, только в этом проблема?

— В чем же еще?

— Значит вонь дворца до тебя действительно не долетает… Это царский сын, дурья твоя башка! Они бы давно сварили на красном, если бы знали что. Не бывает универсальных зелий, даже на красном. Им нужно знать, что пошло не так, чтобы отменить эффект.

— Я думал, это главный элемент, как философский камень из сказок. Зелье всего.

— Нет. Он лишь усиливает остальные. Оскверняет их. Зелья и впрямь получаются невиданной мощи, но формулу надо знать.

Ее голос поменялся. Тихону захотелось развернуться в седле, заглянуть в лицо девочке, которая никак не могла жить во времена красных.

— Откуда ты всё это знаешь?

Она не ответила, лишь содрогнулась всем телом. Молча ехали до самого леса.

— Я тут подумала, — сказала Млада. — Ожог, что у него на руке. Странный он, будто нарочно на таком месте оставленный.

— Зачем кому-то делать такое с собой?

— Знаешь, где ставят клеймо чуть выше запястья? На шахтах.

Тихомир прикусил губу. Каторга на шахтах для многих хуже виселицы. Очередной беглец?

Три первородных элемента: ртуть, соль и сера.

Черное, белое, желтое.

Не подсчитать, сколько жизней сгубила их добыча.

Беглецу из шахты рискованно идти в подмастерья к алхимику. Только если подмастерье совершенно случайно не прольет в первый же день себе на руку кислоту, так удачно прикрыв клеймо за ожогом.

...Коня привязали у края поляны. В лесу не так сильно капало, но стоило выйти под открытое небо, и холодная вода вновь побежала за шиворот.

Когда-то у больших камней, по слухам, вельможи и алхимики пороли крестьян, истязали до потери духа, дабы получить последний элемент.

Красное.

Во время революции, как рассказывал отец, у этих же камней казнили зельеваров.

— Я не сказала тебе еще кое-что, — голос Млады был тих, лесничий едва различал слова за шумом листвы. — У него с собой была плеть. Да не простая, а с медными колечками на хвостах. Лошадей такими не стегают.

Серые валуны в человеческий рост блестели, когда их касался свет фонаря. Кушнина росла низко, не поднимаясь выше колен. Дождь барабанил по плоским листьям.

— Здесь кровь, — сказала охотница, показала на валун. Мелкие брызги впитались в шершавую породу так, что их не смогла смыть вода.

— Вы были одни?

— Да… — Ее лицо изменилось. — Этого его кровь! Он хлестал сам себя!

— ...Над кушниной, которая растет вдали от чужих глаз. Зачем?

Тихомир наклонился, сорвал упругий лист. С хрустом разломил пополам, рассматривая на свет фонаря. Тонкие, как волоски на паучьих лапках, прожилки внутри, которым полагалось быть белыми, отсвечивали гранатовым.

— Красное… Он осквернил кушнину и подмешал ее в зелье превращения, — рассуждал вслух Тихомир. — А значит… Значит и оборотное зелье надо варить на этой кушнине! Эй, ты чего? Млада?

Она качалась на ветру, как тонкая березка. Бледно лицо выделялись в полумраке, будто муки сыпанули в золу.

— Млада, — эхом отозвалась охотница. — Значит “младшая дочь”. Теперь единственная. Это здесь ваш царь быстро подписал указ. Отделался малой кровью, поставил точку в революции. Далеко на севере, откуда я родом, алхимики дали бой, отдельные гильдии держались еще много лет.

Тихомир замер, не обращая больше внимания на дождь, ждал продолжения.

— Когда мы пытались бежать от этой бойни, отца и брата… — ее голос дрогнул, надломился, как сухая ветвь. — Мало просто пустить человеку кровь. Она должна течь не слишком медленно, но и не слишком быстро. Обязательно с болью, обязательно в муках. Убивать не обязательно, хороший алхимик умеет пороть так, чтобы жертва не отдала душу раньше времени. Вот только хороших уже не осталось. Крестьян били до смерти, “досуха” — так у них это называлось.

— Как ты спаслась?

— Повезло, — она горько усмехнулась. — Я бежала. И теперь снова должна бежать, лесничий, понимаешь? Они всегда будут это делать. Пороть себя, чтобы досадить короне, корона будет хлестать подданных, чтобы выиграть войну. Они снова вернутся к этому, никогда не откажутся от этой грязи… и этой силы. Говорят, что далеко за морем есть земли, где алхимия не творит чудес, где дух не умеют соединять с материей, не умеют превращать ртуть, соль и серу в первородные. Не умеют превращать кровь.

Тихомир помолчал, обдумывая услышанное. Сложно представить страну, которую не коснулся прогресс алхимии. Как там живут? Зажигают факелы на улицах? Хоронят детей, умерших от столбняка?

— Сначала нам надо обратно. Отвезти алхимику кушнину.

— Туда, где гвардейцы и тайный канцлер? Нет, изволь, я туда даже носа не покажу!

Тихомир насупился, утопил пальцы в мокрой бороде.

— Ты обещал лесничий, помнишь? — Млада отступила в темноту. — Что отпустишь. Когда я осталась одна, леса меня спасли. Дали пищу и защиту. А потом и твой лес стал как родной. Разве я брала сверх меры? Била зверя в период течки, или оставляла детенышей без защиты? Рушила гнезда? Я знаю правила и умею принимать дары!

Лесничий тяжело вздохнул, покачал головой.

— Не для тебя те дары. Государевы они, — буркнул. — Ладно. Отпускаю, раз обещал. Но лучше и впредь тебе не попадаться.

Знакомство третье. Богша… кем бы он ни был на самом деле.

Тихомир почувствовал запах гари еще издалека. Тяжелый, прибитый к земле дождем. Лесничий пришпорил коня, рискуя поломать животному ноги в темноте.

Хижина пылала. Огонь с треском лез из окон, тянулся вверх, облизывая крышу, рассыпал шипящие искры. На опушке было светло, как днем. Неподалеку от входа лицом вниз лежало несколько тел.

Тихомир объехал полыхающий дом, не рискуя приближаться. Дом, который построил его отец. Заметил две фигуры под деревом у дороги.

Знакомый алхимик одной рукой прижимал к груди свой саквояж, второй — небольшой походный котелок. Будто родных детей, будто всё, что у него осталось. Мелкие капли затянули стекла его очков, и было непонятно, видит ли он хоть что-нибудь. Канцлер стоял рядом, спрятав руки в карманах и вжимая голову в плечи. На его щеке остался темный развод — то ли сажа, то ли кровь, — в его черных глазах отражалось пламя, казалось, он сам способен вызвать пожар одним лишь взглядом.

— Что случилось!? — Тихомир перекрикивал дождь и пламя. — Что здесь произошло?

— Этот сучий потрох, — процедил канцлер, кивнул на алхимика. — Помощничек его. Разгромил лабораторию. Убил моих людей.

— Как? Один?

— В него будто бес вселился! Не может человек двигаться так быстро…

— А он и не человек теперь, пока зелье работает, — подал голос алхимик, постукивая зубами от холода.

— Что за зелье? — спросил лесничий.

— Не знаю, — ответил канцлер. — Выпить успел то ли перед тем, как его взяли, то ли уже здесь, когда кто-то из моих отвернулся.

— Такие из оскверненной серы варили, — добавил зельевар. — На красном то бишь.

Канцлер повернулся к нему на широко расставленных ногах, уставился исподлобья, ниже опустив голову.

— И ты, паскуда такая, личный алхимик царевича, под боком у себя держал того, кто на красном варит! Да тебя надо прямо здесь, на этом суку…

Алхимик вжался спиной в дерево, забормотал:

— Так у него бумаги были, бумаги заграничные... Настоящие, я проверял! Откуда мне было знать?

— И бумаги проверим, и слова твои тоже, — махнул рукой канцлер.

— А где царевич-то? — спохватился Тихомир.

— Да кто его знает теперь? Улетел. Говори, что сам узнал?

Тихомир пересказал и про поляну кушнины, и про кровь на камнях. Про охотницу лишь не упомянул. Достал из сумки несколько плотно свернутых листьев, показал алхимику. Тот взглянул поверх очков, сказал задумчиво:

— Вот, значит, как. Не варил свое зелье, а мое осквернил...

— Сможешь теперь оборотное сварить? — перебил канцлер.

— Да! — кивнул алхимик и бросил, наконец, свои пожитки на землю. — С этой кушниной да. Прямо здесь могу, у меня всё есть.

— Царевича надо только отыскать, — заметил лесничий.

— Сам прилетит, — уверенно сказал канцлер. — А вот кого отыскать надо, так это помощничка… Богшу. Алхимики обратно в город поехали, я велел приказ передать. Скоро здесь моих людей будет полгарнизона. Весь лес прочешем, каждый куст. И ты нам в этом поможешь.

— Сам найду, — твердо сказал Тихомир.

— Один? В темноте? Не смеши.

— Мой лес, — упрямо повторил Тихомир. — И мой дом. И земля, государем в управление отданная.

— Тогда я с тобой, пока тут зельевар колдует.

— Не угонишься.

Канцлер фыркнул, но спорить не стал.

Направление Тихомиру показали, а следы он уже сам отыскал. Забрался поглубже в лес, в темноту, где воздух был легче и дышалось свободней. Не нашел в себе силы обернуться и еще раз глянуть на пожар.

Рука потянулась к плоской фляге во внутреннем кармане. Это зелье лесничий варил сам, по рецепту отца. Варил из шишек и густой смолы, свежего мха и столетней коры, из кислицы и сладкой ягоды. Варил на белом, черном и желтом разом. Сплетал и расцвет, и увядание, и преображение.

Зелья во фляге осталось на два глотка. Не любил форстмейстер варить: все силы отдавал, потом два дня к ряду ноги не держали. Говорят, чтобы получить первородные элементы из серы, соли или ртути, алхимик касаются материалов своей душой. Оставляют крупицу. Говорят, те, кто на красном варить не брезгует, души давно лишился, растерял по котлам, потому у других и забирает.

Первый глоток вместил в себя горечь и сладость, темнота вокруг дрогнула, и отступила. Тихомир теперь видел не хуже зверя, будто ясный месяц спустился ниже крон и завис у него над головой, освещая дорогу. Прикрыл глаза, почуял за гарью запах леса: хвои в кронах и клюквы в водянистых низинах, первых опят и мокрого дерна. Услышал, как хлопнула крыльями ночная птица и как хрустят ветки за полверсты, будто кто-то рвется через бурелом, не разбирая дороги.

Тихомир едва улыбнулся, теперь он знал, куда ему идти. В лесу не скрыться от того, кто сам стал частью леса.

Охотница единственная, кого не удавалось поймать даже с зельем, но она была быстра, она знала короткие тропы. Беглец Богша — нет.

На полпути Тихомир услышал кого-то далеко позади. Человек старался двигаться тихо, но обостренные чувства лесничего различали каждый посторонний для леса звук. Неужто канцлер не послушал и пошел следом? Не догонит. Звуки впереди, тем временем, приближались, но доносились все реже. Беглец замедлился, то ли выдохся, то ли занял удобную позицию, ожидая преследователей в засаде.

Тихомир думал о словах охотницы, о том, что далеко не всех радует грядущая война. Союз двух государств держится на будущем браке царевича, и если свадьба не состоится завтра, то без поддержки соседей государь вряд ли решится выступить на запад. Если беглецу из шахты помог кто-то из знати, это объясняло и серебро для проводника, и рекомендательные письма во дворец.

Стволы смыкались плотнее с каждой пройденной саженью, скользкие корни всё выше выглядывали из земли. Казалось, совсем скоро деревья преградят дорогу сплошной стеной. Хрустнуло совсем близко, где-то у самых крон.

— Вулканические газы вырываются из самых недр и проходят через сеть керамических труб, превращаясь в раскаленную красную серу. — Голос разбивался о сосны, звучал будто отовсюду. Тихомир замер, заметив мелькнувшую между стволами тень. — Сера остывает, становясь ярко-желтой. Солнце в камне. Вот только мы не видим солнца из-за горячих газов. Сначала нужно выбраться из кратера, подняться на сто саженей с пятью-шестью пудами на плечах. Потом спуск еще полторы версты. Знал ты, лесничий, каково это — ломать спину на шахтах в горах? Задыхаться, кашлять кровью? Когда твои друзья не доживают до тридцати? Может, ты знал, каково добывать ртуть, видел черные зубы и окровавленные десны? Или ты не знал, не видел, но всё равно пришел судить меня?

— Пришел поговорить, — отозвался Тихомир, не двинувшись с места. — Думал, тобой движет благородная идея остановить войну. А ты всего-то мстил.

За деревьями рассмеялись. Карканье ворон, предвестников смерти, а не смех юноши, которого лесничий впервые увидел в своем доме.

— Одно другому не мешает, даже наоборот! Войну, форстмейстер, развязали уже давно. Алхимики против своего народа. Знаешь, кто науськивает государя, шепчет ему на ухо, гонит на запад? Их министерство! Потому что там новые шахты, там ртуть, соль и сера, а значит, можно будет сгубить, согнать на каторгу еще больше человеческих душ. Уже сейчас, когда подготовка идет вовсю, с шахт требуют тройную выработку.

— Поэтому ты не стал убивать царевича, — кивнул Тихомир. — Решил не просто сорвать свадьбу, а сделать всё так, чтобы в этом обвинили алхимиков. Чтобы дворец отвернулся от них.

— Это вторая часть плана.

— А первая?

Тень мелькнула где-то справа, на границе зрения. Выскочила из-за дерева, сбила с ног, протащила по сырой земле. Острый сук распорол рукав куртки и кожу под ним. Тихомира подняли за грудки, стукнули о ствол, так что посыпались иголки с веток и искры из глаз. Неестественно длинные, будто с лишними фалангами, пальцы обхватили горло. Тварь, некогда бывшая Богшей, приблизилась вплотную к лицу лесничего.

В упыре от человека почти ничего не осталось, его фарфоровая кожа пошла глубокими морщинами, словно трещинами, блестящие зрачки расширились, напоминая соколиные, на тонких губах запеклась кровь. Руки его тоже вытянулись, лопнувшая у локтей кожа обнажила сырое мясо.

“Прав был алхимик, такое только зелье на красном может сотворить…” — подумалось Тихомиру.

— Давай я тебе сразу расскажу, что будет дальше, государев пёс,— прошипел упырь. — Мы вас всех развесим, в твоём лесу не останется свободных ветвей. Царских прихлебателей и алхимиков прямо в петлю! Потому что нас больше. Мы служим им, а они так обленились, что доверяют нам свои котлы. Мы добываем для них ингредиенты, а ночами, в бараках, хлещем себя по спинам до пелены перед глазами. Мы осквернили серу своей кровью, а они даже не заметили. Слышишь? Дождь будет идти, пока поля не превратятся в болота, и голод не поднимет новую революцию!

Тихомир хотел что-то сказать, но не смог вдохнуть. Пальцы сдавили горло, казалось, он вот-вот проглотит собственный кадык. В висках застучало, на лес вновь опустились сумерки.

Хлопнули крылья, крик резанул по ушам.

Лесничий не сразу понял, что кричит Богша, а потом пропал ошейник из длинных пальцев. Лицо упыря скрыла кровавая маска, кровавые ошметки торчали из глазниц. Над ним кружил сокол, норовя вновь вцепиться красными когтями в череп, но Богша размахивал длинными, будто весла, лапами и не подпускал птицу.

Тихомир стоял, уперевшись кулаками в колени. Он дышал. И каждый новый вдох отзывался жжением в груди, но боль та была сладостной. Лес отдавал ему свой воздух, свою силу. Зелье все еще действовало.

Лесничий выпрямился. Теперь в его венах бурлила янтарная смола, мышцы расслабились, будто на воду лег. Тихомир знал, что легкость эта обманчива, сейчас он мог бы побороть и медведя.

Тихомир поймал упыря за лапу, подтянул к себе, приподнял и швырнул о землю. Навалился сверху, схватил за затылок, вдавил мордой в мягкий дерн между корнями. Ложбинка вокруг уродливой головы тут же наполнилась дождевой водой.

Богша булькал, брыкался и царапал ногтями корни. Тихомир держал крепко. Держал столько, сколько нужно.

Когда всё закончилось, отполз, тяжело дыша в бороду, прислонился спиной к дереву и смахнул прилипшие ко лбу волосы. Рядом ковылял сокол, оттопырив сломанное крыло, теряя перья. Всё-таки достал его упырь своими лапищами.

— Ну что, царевич, пора тебе облик возвращать? Чтобы твой отец мог начать войну?

Тихомир смотрел на птицу, и думал, что может прямо сейчас свернуть ей шею. Свалить всё на Богшу. Если уж обычному дождю не суждено закончиться, остановить кровавый.

Лесничий поднялся, чувствуя, как кружит голову, и добавил с грустью:

— На свадьбу не зови. Не приду.

Знакомство последнее. Знакомство с собой.

Хата всё ещё горела, дождю не удалось победить огненного зверя. Крыша провалилась внутрь, но стены продолжали стоять, в окнах дрожало раскаленное марево, будто в топке.

Чуть поодаль, у края леса, Тихомир заметил две фигуры, они бегали вокруг костра, то ли играя в салки, то ли в диком танце лесных ведьм. Подойдя поближе и присмотревшись, лесничий разглядел алхимика. Тот кружил, нелепо растопырив руки, не пуская девушку к котелку над огнем.

— Эй! Млада! — крикнул Тихомир.

Охотница изловчилась, пнула алхимика ногой в живот. Тот согнулся пополам, со стоном повалился в грязь.

— Ты должна была уйти, — сказал Тихомир, подойдя ближе. Птица на его плече напряглась, он почувствовал острые когти даже сквозь плотную ткань куртки.

— Так значит, это он? — Млада посмотрела на сокола и скривилась. — Я не могу позволить ему обернуться.

Царевич щелкнул клювом.

— Я вырвала всю кушнину. Всю, что осквернили кровью. И утопила в ручье. Здесь последняя. — Охотница кивнула на булькающий котелок.

Тихомир оглянулся. Канцлера нигде не было видно, на обратном пути лесничий его так и не повстречал. Неужто тот заплутал?

— Я не дам войне начаться! — крикнула Млада, хотя Тихомир ее ни о чем и не спрашивал. Себе крикнула. Себя убеждала.

— Я не знаю, кто за этим стоит, — лесничий подбирал слова. — Богша лишь один из многих. Им удалось осквернить зелье, вызывающее дождь. Поля затопит, нас ждет очередной голодный год. Люди обвинят в этом алхимиков, а царь… Потеряв по вине алхимии единственного сына, царь больше не станет их защищать. Таков был план.

— Хороший план, мне нравится! — оскалилась Млада. — Мне надоело бежать.

Обостренное чутье подсказало Тихомиру, что из леса к ним кто-то приближается. Кто-то хлюпал грязью среди деревьев, шмыгал носом и тяжело дышал.

— Как ты не понимаешь? — лесничий повысил голос. — Будет новая революция, жестче и кровавей предыдущей. И мы прекрасно знаем, что бывает, когда зельеваров загоняют в угол. Ты не остановишь войну, а перенесешь ее из далеких земель на западе сюда, к нам на порог. Лишь сменишь одну бойню на другую!

Он видел, как охотница кусает губы, морщит бледный лоб. Ждал ее решения. Ждал, предпочтет ли она остаться браконьером или превратится в государственную изменницу.

— Так значит, что ни делай, всё напрасно? — спросила она устало. Плечи ее опустились, по лицу пробежала дрожь. Ловкая и подтянутая всего мгновение назад, сейчас она казалось хрупкой, беззащитной перед порывами ветра.

— Я все еще могу тебя спасти, — сказал Тихомир, всматриваясь в лес у нее за спиной.

Млада дернулась, как от оплеухи, вскинула подбородок. Глаза ее блеснули.

— Да? Думаешь, спасение это про нас, лесничий? Всё, что у меня осталось, это выбор!

И она пнула котелок, тот покатился по земле, проливая зелье в грязь. Застонал лежащий рядом алхимик, встрепенулась птица на плече лесничего, неуклюже попыталась взлететь, хлопая сломанным крылом, и едва не свалилась на землю. Тихомир придержал ее в последний момент.

— Дай мне уйти, — сказала охотница, пятясь и не сводя с него взгляда.

За ее спиной от деревьев отделилась невысокая фигура в промокшем сюртуке с поднятым воротом.

— Я давал, — буркнул Тихомир.

Глаза охотницы помутнели, и она обмякла, когда канцлер, оказавшись позади, ударил ее по голове.

***

Дождь усиливался. Тяжелые капли били по голой спине девушки. Тихомир видел ее костлявые плечи и выступающие бугорки позвонков. Охотница полусидела, полулежала среди кушнины, привязанная к вбитой в землю жерди. Позади шумел ручей, его скрывали ряды гвардейцев, прибывших из столицы.

Канцлер подошел к лесничему, протянул плеть.

— Твой лес. Твой долг вершить приговор.

Холодная рукоять легла в ладонь, звякнули медные колечки. За браконьерство в государевых лесах уже много веков один приговор.

— Поторопись, до рассвета недолго.

На плече канцлера сидел сокол, его крыло выглядело совсем здоровым — зелья на белом действуют быстро. У царевича не так много времени, для оборотного зелья нужна оскверненная кушнина, а значит, снова должна пролиться кровь.

— Я буду считать, — сказал алхимик, не поднимая головы. Очки он держал в руках. — Чтобы высвободить… красное, нужно бить в определенном ритме. Чуть быстрее, если дождь будет смывать кровь сразу.

Тихомир посмотрел на руку, где зелье на черном оставило след. Пятно стало больше, расплылось чернильной кляксой.

Наверное, он смог бы уйти. Оставить плеть кому-нибудь другому. Почему-то лесничему казалось, что канцлер не прикажет его остановить. Возможно, он успел бы забраться в самую чащу, прежде чем свалиться замертво. Возможно, лес и дал бы ему силы, какое-то время бороться с ядом в венах.

Дождь усиливался, но Тихомир был этому только рад, за шумом воды он почти не слышал всхлипы охотницы. Почти.

— Готов? — спросили алхимик и канцлер одновременно.

Тихомир размахнулся, и кожаный хвост рассек стену дождя.

Автор: oleg.savoschik

Источник: https://litclubbs.ru/articles/36473-lesnichii.html

Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.

#алхимик #лесничий #фэнтези #канцлер #магия #трава