Роман
(Продолжение)(3)
— Иван, мне понятны ваши эмоции, и поскольку вы обратились ко мне за помощью, я хочу научить вас одной психологической технике, позволяющей преодолеть подобную прокрастинацию.
Попробуйте переключить репрезентативную систему вашего восприятия, и нарисовать романтический портрет вашей соседки по пансиону, Тамары, вы уж простите меня за откровение, не при помощи своих косноязычных пассажей, а совершенно иным способом. А именно - акриловыми красками. Почувствуйте в себе художника… В этом смысле акрил – практически идеален. Это вам не то, что писать маслом! Тут нужна какая-то особая техника, в которой нам с вами предстоит разобраться…
— Это я называю её Тамарой. Я иногда ловлю себя на том, что иной раз у меня в разговоре проскальзывает совсем другое имя...
Она же - предпочитает, чтобы её звали Тамрико. Она кажется мне такой холодной, она очень хрупкого сложения, и вряд ли она согласится мне позировать… Я, кажется, сказал слово «она» трижды?
— И дважды "кажется". Но в данном случае это вполне простительно. Не станем, с вашего позволения, в данный момент подвергать её имя фоносемантическому анализу и психолингвистической интерпретации. И давайте допустим, что вам удалось её уговорить. Я не случайно рассказываю о технике работы акриловыми красками, сейчас вы поймёте, с какой целью я это делаю... Итак, представьте, что вам предстоит написать её портрет, несмотря на её неосведомленные возражения...
— Увы, я совершенно не владею навыками портретиста. - Мне как-то инстинктивно разводится руками.
— Умозрительно, друг мой. Я не предлагаю вам осваивать ремесло портретиста традиционными методами. Вам не нужно пытаться стать выдающимся художником. Вы уже, по умолчанию, художник. Более того - весьма опытный, в вас есть уверенность, несомненный талант... (Старый мошенник, доктор Крюк, строит из себя опытного гипнотизёра). Положитесь на своё творческое воображение... - Продолжает он. -
Итак, перед вами мольберт, с заранее загрунтованным, девственно-белым фактурным холстом. Сосредоточьтесь на этом образе. Визуализируйте его перед своим внутренним взором. Почувствуйте, как упруго и податливо прогибается щетина вашей кисти… Теперь, Иван, давайте попытаемся с вами мысленно вообразить классическую палитру, полуовальную, с равномерно распределенными по периметру углублениями, и начнём поскорее смешивать краски… Перед вами несколько открытых баночек с акрилом. Акрил очень быстро сохнет, соприкасаясь с воздухом, поэтому действовать надо решительно! Ведь вы понимаете, что значит добиться неукоснительно верного тона, - тут требуется особое чутьё, особое колдовство. Случается, что рассчитывая достигнуть блаженного холодного оттенка, действуя при этом в определенной степени интуитивно, вы слегка ошибаетесь в пропорции составных компонентов, и меланхолическая бледность на освещенной солнцем лоснящейся щеке, легкий намёк на тень, быстро подсыхая, впитывает солнечный свет вашего воображения, и приобретает зардевшийся загар, совершенно нежелательный, - как если бы игнорируя предписания врача, Тамрико
(чей портрет вы в данный момент пишете) провела бы полдня на открытой веранде, принимая липкие солнечные ванны…
— Так вы рекомендуете ей не слишком злоупотреблять солнцем? Это безрассудно? Виолета должна... Я хотел сказать Тамара...
— Пусть себе загорает! Не позволяйте ей отвлекать вас от работы. Акрил стремительно засыхает. Работать следует уверенно, каждый мазок ложится на поверхность холста знакомыми вам, мастерскими движениями. Ваша кисть уверенно слизывает с округлой поверхности открытой баночки необходимые порции цинковых белил, перенося их на палитру, смешивая и высветляя желтовато-розовый до телесно-небесного. И вот, когда вы, наконец, добились уединенного ожидаемого оттенка, и, затаив дыхание, бережно увлажняя кисть, накладываете единственно верный тон поверх просыхающего уже предыдущего слоя, то сквозь тонкую плёнку - начинают проступать уродливые тусклые пятна, цвет плывёт… Вы экспериментируете с плотностью краски, как со змеёй, меняете способ наложения, словно меняете змее кожу, помещаете её в новый природный мешочек, контрацептив, - используете кисти разной толщины, а порой даже берётесь за мастихин, но всякий раз, увы, не можете достичь желаемого результата… Вы снова и снова пытаетесь перенести на холст этот дивный оттенок, этот волшебный призрак, но несмотря на то, что вы величайший художник, - увы, все ваши усилия, уловки - совершенно тщетны... Плечи Тамрико приходят в движение. Она поворачивает голову, и изменив позу, смотрит на вас поверх очков, грустно и сыро, как на варёную капусту. "Нет, нет! - яростно останавливаете вы её, - Не шевелитесь, Тамара! Я уже заканчиваю!" Но Тамрико хмурит высокий лоб, распускает волосы, широко зевает, и говорит сутулым голосом, что уже устала, что хочет курить... Волна самых разрушительных чувств захлёстывает вас, и вы стремительно захлёбываетесь этими чувствами, затягивающими вас в бездну, в Хаос; чувствами, которые я всё-таки настоятельно рекомендую вам испытать в качестве замещения ваших нынешних - вялых, праздных, порочных желаний (куда менее привлекательных в эстетическом смысле). Неистовый гнев художника, разрушительное негодование Творца, неудовлетворенного результатом своего незавершенного, несовершенного творения… Вадим, вам ведь знакома история первой жены Адама, Лилит?
— Моё имя - Иван. А разве картину пишут только с одной стороны холста?
...Виолета некоторое время назад держала у себя в доме ручного питона, которого часто брала к себе в кровать; с ним ей легче засыпалось. Змея завораживала её своей холодной мощью и проникновенным хладнокровием. Но вот, девушка стала замечать, что змея очень сильно стала терять в весе. И Виолете не оставалось ничего, как обратиться к ветеринару со своим питомцем. Добродушный доктор, некто месьё Крюк, быстро сообразил, в чем дело. Змея худеет, потому что готовиться к особого рода ужину, она освобождает место в своем брюхе для крупной добычи… Я перечитываю корректурные листы, вчера рукопись вырвалась у меня из рук и разлетелась по всей комнате. Номера страниц, увы не были проставлены... Проставить номера значило бы упростить себе жизнь, а я этого не терплю. Я был совершенно раздавлен.
Старый доктор, Иван Трофимович Крюк (да, мы с ним namesakes, тёзки) сидит в кожаном кресле. От его ног вероятно, по комнате распространяется затхловатый душок, с ароматом сладкой плесени. Он едва ли прислушивается к словам собеседника. Разговаривая, он жестикулирует, задавая монотонным покачиванием ладони особый, плавный ритм своей речи. Его собеседник, худощавый мужчина, с заспанными серыми глазами, полуприкрыв их, кушает зелёное яблоко, откусывая крупные куски, а затем – неторопливо и беззвучно жует, размягчая во рту кисловатую сердцевину. Яблоко сочно хрустит при каждом укусе. Но поедается вслед за этим - совершенно беззвучно.
Этот собеседник - ваш покорный слуга.
— Довольно уже, Иван Трофимыч! Я понимаю, к чему вы клоните, но позвольте, я не стану вдаваться в детали иудейского фолклора, к тому же Тамара не носит очков... Позвольте, я уж лучше продолжу писать портрет, по памяти, ведь акрил так быстро засыхает...