Были годы, когда я был тесно связан с театром - Вахтанговским. Я заведовал отделом информации "Вечерней Москвы", а моим замом был Толя Русовский - муж Дарьи Пешковой, внучки Горького, актрисы театра Вахтангова, слава Богу и ныне здравствующей. Кроме того, мне примерно раз в две недели приносил театральные заметки Григорий Маркович Мерлинский, которого вахтанговцы называли "королём эпизода". И красочно пересказывал закулисные сплетни, каковых на театре всегда и было и есть предостаточно. В те годы на сцену театра Вахтангова начала выходить Люда Максакова, с которой в детстве мы, как говорится на одном горшке сидели. Но как раз с ней я в тот период почему-то не общался, как-то не получалось, может, потому, что она только начинала, не светилась , а меня Русовский ввёл в круг первых. Обо всём не расскажешь, хотя интересного закулисья было очень много. Но об одном случае не вспомнить невозможно.
Однажды Русовский говорит: "Завтра в Шереметьево я встречаю Марию Игнатьевну Будберг. Поехали вместе". С его слов я уже прекрасно знал, кто такая баронесса Будберг, женщина уникальной судьбы, она была замужем за английским посланником Локартом, за каким-то бароном, у которого и купила титул, а потом была гражданской женой Максима Горького, пока её не отбил у Горького Герберт Уэллс. Но живя в Англии, она продолжала поддерживать тесные связи с семьёй Пешковых и периодически прилетала в СССР.
Короче говоря, поехали мы встречать Марию Игнатьевну, в девичестве очень красивую русскую женщину по фамилии Закревская, на толином "Москвиче". И то, что произошло в Шереметьево, до сих пор живёт в памяти, словно это было вчера.
Зима. Русовский поставил машину близко от входа в старое здание аэропорта (тогда с парковками было просто) и мы пошли встречать в сравнительно небольшой зал прилёта. Смотрю, выходит дородная красивая женщина с саквояжем, в очень модном в те годы манто из искусственной норки, ну просто шикарном - я сразу понял, что это Мария Игнатьевна. Толя, на правах старого знакомого, подхватывает её под руку, а я несу саквояж. Подходим к машине, помогаем баронессе с трудом втиснуться на переднее сиденье "Москвича", трогаемся. И вдруг она громко говорит: "У-уффф! Жарко!" И дальше происходит вот уж действительно нечто. Она расстёгивает манто, а под ним ещё одна точно такая же шуба. Об-балдеть! Ну, мы и обалдели. А она объясняет: вот, мол, везу в подарок.
Но и это в тот день не всё. Приезжаем к Пешковым - а Толя и Дарья в то время жили в большом сталинском доме на Садовом кольце, между Зубовской и Смоленской (потом переехали на Качалова). Кстати, нельзя не упомянуть вот о чём. Прямо над ними находилась такая же квартира, видимо, резервная, потому что она долго пустовала. А потом в неё вселили нашего знаменитого разведчика Абеля, которого обменяли на американского лётчика-шпиона Пауэрса. И этого Абеля, прошедшего через труднейшие испытания нелегала, в Москве обчистили цыгане. Консьержей в те времена не было. В его квартиру позвонила цыганка и попросила милостыню, а пока добросердечный хозяин ходил за деньгами, в квартиру мигом просочились пятеро мужчин и начали шуровать по комнатам. Брали то, что на виду, особо большого ущерба не нанесли, и Абель рассказывал о том случае Русовскому со смехом.
Но возвращаюсь к встрече баронессы Будберг. В квартире Пешковых был уже накрыт стол, за ним сидели Юлия Борисова со Спектором, Парфаньяк Алла, одна, без Ульянова, Коля Тимофеев. Марию Игнатьевну, понятно, усадили на парадное место, а я сидел от неё наискосок. Вдруг вижу: она очень внимательно на меня смотрит. Думаю: что такое? А она говорит: "Молодой человек, передайте мне, пожалуйста, вон ту бутылочку." Оказывается, она не на меня смотрела, а выискивала глазами бутылку "Старки", которая стояла около меня. "Старка" в те годы считалась водкой самой отменной. Так вот, поставила она эту "Старку" около себя и сказала громко: "Это моя!" И за долгое застолье убрала её почти всю - пальца на три в бутылке осталось. И это ничуть не мешало Марии Игнатьевне вести оживлённый разговор, ибо она, конечно, была в центре внимания. Ну, как можно забыть тот день!
Через несколько лет, когда я работал единственным подчинённым Алексея Ивановича Аджубея, сосланного в журнал "Советский Союз" в качестве редактора отдела публицистики... Тьфу, тут опять приходится отвлекаться, воспоминания одолевают. В посёлке лётчиков и космонавтов на Истре жили мои близкие друзья, лётчики- испытатели братья Юмашевы, Боря и Юра. Боря женился на Лене Журавлёвой, а её близняшка Ксюша вышла за Юру Сенкевича, в те годы очень знаменитого. И вот вся эта кампания часто собиралась на Истре. А рядом с Юмашевыми образовался выморочный дачный участок. Я и присоветовал Аджубею его купить. (В те годы у главного редактора "Известий", зятя Хрущёва, своей дачи не было, вот как жили). Потом я часто ездил к нему в гости. Помню,однажды обедаем, и вдруг приезжает Никита Сергеевич, пенсионер, его возил майор Володя. Сидим за столом, и моя жена захотела тост сказать. Ну, я, понятно, на неё цыкнул. А Хрущёв услышал и потребовал: "Нет, нет, пусть говорит". Моя казачка Люська и сказанула: "Никита Сергеевич, как жалко, что мы с вами не были знакомы десять лет назад!" Смеху было много. После этого мы с Хрущёвым ещё не раз общались, но это иной разговор. А вспомнил я всё это вот почему. В том же посёлке жили глазник Фёдоров, с которым Алексей Иванович свёл меня на долгие годы, и Михаил Ульянов, которого я видел у Аджубея только один раз. Хотел рассказать ему о той встрече с Марией Игнатьевной, а он засмеялся: "Знаю! Знаю!"
А вскоре Алексей Иванович сказал мне связаться с сыном Герберта Уэллса, которого знал, когда тот прилетал в Москву, и сделать интервью с ним. Ну, я послал вопросы и приписочку, что доводилось общаться с вашей матушкой. Ответы на вопросы пришли быстро и тоже с приписочкой: да, да, она рассказывала о том визите в Москву.
В жизни всё закольцовывается.