Ранней весной в деревне никто не рыбачил. Все знали, когда рыба идёт на нерест такую подлость делать нельзя. Люди соблюдали этот неписаный закон, и река благодарила их хорошим уловом в любую другую пору.
Соблюдали, да не все.
Жила в деревне пара по фамилии Новаковы: муж - Михаил и его жена – Луша. Пили они очень сильно. Даже деток своих не уберегли, все их ребятишки умерли, не дожив и до семи лет. Бегали пацанята по деревне всегда чумазые и сопливые, вши их заедали, голодные постоянно. Женщины их жалели, подкармливали, ведь у Новаковых дома не было даже коровы. А они в благодарность тащили из соседских домов, все, что только могли, воровали яйца из-под кур, лазали по чужим огородам (своего – то родители не сажали), да пили с мамкой и папкой вино. Лушка приучила их выпивать сызмальства, не любила она, когда младенцы плакали, и давала им сосать тряпочку, смоченную брагой, отчего те спали почти постоянно, не удивительно, что потом росли слабыми и болезненными. Умерли все шестеро: кто от кори, кто от скарлатины, кто и вовсе не понятно от чего, и у всех животы раздувало, как барабан.
Для того чтобы деньги на выпивку добыть, Михаил ставил «коряжки» на рыбу (это верши из ствола дуплистого дерева) или жаберные сети, сплетенные из тонких полос лыка, снятого с ивы. А жаберными их называли потому, что рыба, попадая в такую сеть, запутывалась в ней жабрами. В качестве грузил использовали камни, подвязанные к нижней части сети.
В лесу, где – то в паре вёрст от деревни, чтобы никто не нашёл, на спуске к Ине у Мишки была вырыта землянка, с небольшой печкой, топящейся «по-чёрному», и крепкой дверью, чтобы не забрались звери. Свет проникал сквозь узенький зазор, в который, разве что белка или бурундук пролезет. Он уходил туда с ночёвкой, иногда не на один день. «Коряжки» тут же рядышком ставил. Ловил в любое время года, мешками, а потом с женой продавали рыбу в городе, да пили неделю, рыбой же и закусывая.
Однажды Михаил пошёл по ранней весне устанавливать свои нехитрые приспособления для рыбной ловли, первые после зимы (зимой-то он около деревни рыбачил, а по весне его местные мужики от реки гоняли). Лёд ещё не тронулся, но уже был очень тонким, в проруби не половишь, но выпить-то охота. Детей у них в ту пору уже не было, все сгинули, да и не нужны они им были. Добрался Мишка до землянки, затопил самодельную печку, да слегка угорел, сырое всё после зимы. Пока просушивал и проветривал, решил «коряжки» поставить. Спустился к речке, а сам одной рукой за корень из земли торчащий придерживается, скользкая глина под ногами, того и гляди в воду ледяную угодить можно. Проломил он тонкий лёд у берега, стал «коряжку» мастить. Но то ли угорел так сильно, а может, и взаправду это было, только показалось, что из воды ему девица красивая улыбается, ласково так, и рукой в перстнях с жемчужинами белоснежными к себе манит. Начал глаза протирать, да поскользнулся, и сорвался в холодную тёмную воду, сразу же ко дну и пошел: глубоко там у берега было.
Лушка пождала его день - другой и отправилась искать. Отошла от деревни с версту по лесу, и тут услышала сзади дикий рёв. Оглянулась, а это сохатый. Глазищи у него дикие, кровью налились, фыркает, ревёт, копытом землю роет. Обычно они так после бабьего лета себя ведут, в конце сентября – октябре, когда в лесу свадьбы лосиные. На бой самцы соперников вызывают, порой и до смерти забить могут. Тогда зверю неважно кто на его пути – другой лось или человек. А весной у самок телята появляются и лоси спокойные, а тут на тебе. Медленно пятясь, она стала отходить от зверя, но поняла, что он не шутит и вот - вот бросится. Чтобы спастись, съехала бабёнка вниз к реке на заднице, а лось ещё долго стоял и ревел наверху. Спускаться с обрыва вниз зверь не решился, оно и понятно, выбраться обратно по высокому глиняному и сильно обрывистому берегу вверх он бы не смог. Когда он, наконец – то ушёл, уже вечерело. Продрогшая насквозь и перепуганная Лукерья стала пытаться выкарабкаться наверх, но не тут – то было. Замёрзшие руки с трудом цеплялись за торчащие корни, а затёкшие ноги, разъезжающиеся по глине, она и вовсе не чувствовала. Попыталась пройти по узкому краю скользкого берега, но и двух шагов не сделала, как из воды протянулась к ней бледная рука в перстнях и, крепко вцепившись в щиколотку, утащила под хрупкий лёд.
Искать их стали спустя несколько дней, думали, что в город с рыбой уехали, вот и не хватились сразу, но так и не нашли. Пару месяцев их ветхий домишко стоял пустым. Заходить туда люди боялись, некоторые слышали, что после заката там кто – то шумел, даже ругался разными голосами, но света в окнах не замечали, а утром входная дверь была подпёртой снаружи, как и вчера, следов на крылечке никаких не было, только засохшая речная тина.
А когда в мае начались первые грозы, молния ударила в их дом и спалила дотла.
В деревне о Мишке с Лушкой поговорили с месяц - другой после пожара, и позабыли, по весне без того хлопот хватает. Да и не стоили они памяти людской.
© Лана Лэнц "Сказы"