Я все чаще и чаще в памяти возвращаюсь в Ярославль, в 1995 год, когда я пошла работать в школу. Мы стали частенько сравнивать Россию до 1995 года и после, понятие 90-е годы всплывает тут и там. А ведь этот период "девяностые" проехались по мне таким танком, что я до сих пор отойти от этого ужаса не могу. И как мы жили, где мы жили и каких условиях жили начинает осознаваться только сейчас. В эмиграции. В сравнении с представителями африканских племен, китайских глубинок и арабских кочевых традиций. Я тоже работаю в школе, как и в далеком 1995, я тоже вижу детей, слушаю их рассказы.
И именно поэтому Ярославль 90-х все чаще всплывает у меня в памяти огромной глыбой, черным айсбергом, не то прокопченым от дыма печного отопления старых деревянных построек, которые еще со времен Потемкина скрывали от человеческих глаз, не то тех страданий, которые приходилось переносить жившим там людям, среди которых были и мои ученики.
Если вы поедете на автобусе из центра Ярославля в Заволжский район в сторону Красноборской улицы, проезжая по Старому мосту, вы непременно остановитесь у кирпичного, двухэтажного дома, в мою бытность покрашенного в серо-желтый цвет, не знаю какого цвета этот дом сейчас, но вполне допускаю, что такого же. Остановка автобуса называется Школа 50. И здание это и есть школа. Учатся там дети из ближайших домов, в 90-е годы этот район был одним из самых нищих в городе.
Я тогда еще училась в университете, но мама болела, нужно было как-то жить, работать в этой школе особенно никто не хотел, в ту эпоху вообще в школе работать было сложно, зарплаты были не просто нищенскими, их еще и платили не регулярно. А общепринятые поборы с родителей в нашей школе были невозможны - район был настолько нищий, что с родителей взять было нечего вообще. Поэтому школа носила чисто формальный статус, за уровнем образования никто не следил и меня, молодого специалиста, периодически одергивали:
- Саша, ты тут инициативу проявляй дозированно. Они все равно все закончат в тюрьме. А нервная система - одна.
Перечить в ту эпоху я еще не умела, поэтому молча кивала и соглашалась.
И соглашательство меня привело к том, что, неожиданно, меня включили в школьную дисциплинарную комиссию. Да. Я теперь с важным видом сидела в прездиуме, слева от директора школы, справа от которой сидела звуч, и с умным видом слушала школьных хулиганов и курильщиков за школой с обьяснениями, как они дошли до такой жизни. Так же, этим же составом мы посещали семьи и составляли протоколы для местного РОНО об условиях жизни детей.
В российских школах обычно учителям-предметникам, а я вела историю, давали еще и классное руководство. А так как старшекласников мне было давать нельзя в силу возраста, мне было тогда еще только 20 лет, то мне далий 5В класс. Дети в этом классе были относительно спокойные, возрастом 11 лет, понятие "переходный возраст" ни в педагогическом, ни тем более в психологическом его виде, каком принято обсуждать в современном мире, тогда еще не было. Мальчики и девочки в школьной форме, у большинства детей доставшейся от старших братьев и сестер или соседей по коммуналке или дому, тихо сидели за партами и отбывали свое время, обязательное для присутствия в школе. А уж такой предмет как история, вообще рассматривался, как прилагательное к вынужденному образовательному процессу.
Всю первую четверть в моем классе отсутствовала девочка. Я уже не помню ее имени, но даже если бы и помнила, то не смогла бы его здесь написать, по причинам, которые вам станут понятны, когда вы дочитаете мой рассказ. Но так как нельзя этого ребенка оставить без имени, назовем ее Маша. А фамилию мы ей дадим Кузнецова, так как статистика выяснила, что самая распространенная в России фамилия не Иванов и даже не Смирнов, а именно Кузнецов.
Заполняя ведомости, мы с нашим советом постановили, что хроническую прогульщицу нужно навестить дома и выяснить у родителей, почему ребенок не ходит в школу. Мобильных телефонов в том виде, как мы используем их сейчас, в те времена не было. Да и стационарные телефоны позволить себе могли не все. А про частный сектор и речи не было. Позвонить родителям Маши мы не могли, а одной идти, даже в статусе классной руководительницы, директриса нашей школы мне не разрешила.
И мы пошли втроем.
Пройдя практически весь поселок завода у школы № 50, а вы, наверно, догадались, что завод входил в структуру Министерства Обороны, как и положено часть завода была гражданской, а большая часть - военной и кроме бетонного забора она еще обрамлялась колючей проволокой под напряжением. Вдоль этого забора уныло протянулись несколько улиц домушек, часть из которых была здесь еще до постройки завода в 19 веке, а часть была построена после войны. Не было ни одного дома, из окон которого бы не было бы видно бетонную стену с колючей проволокой.
Надо еще отметить тот факт, что район этот находился в местности заболоченной. Асфальтовая дорога, проложенная у школы, была сооружена без учета хоть каких-то бы ни было особенностей рельефа этой местности и если раньше грунтовые воды хоть летом отступали через грунтовую дорогу, то с той поры ни зимой, ни летом воды никуда не девались, а весной в паводок и осенью в дожди она стояла не только в подвалах, но и на дороге сплошным потоком, и если дом оказывался ниже дороги, то его заливало. Некоторые дома хозяева поднимали. Для этого на домкратах или других гидравлических приборах дом постепенно поднимали и подкладывали бревна. В некоторых местах поднимали на три, а то и четыре бревна. Но подвалы все равно подтапливало.
Но были и те дома, где поднять дом было и некому, и не на что. И именно в таком доме жила моя ученица Маша.
Издалека мы увидели кирпичный, старинной постройки дом.
Лет сто назад он бы поразил своей архитектурой, высокий мезонин, парадный вход с колоннами. Но к дате нашего визита дом уже представлял из себя зрелище, вызывающее скорее горечь, чем эстетическое удовольствие.
Дверь в так называемый подьезд отсутствовала и мы без труда вошли в то, что изначально из себя представляла парадное, с широкой, уже прогнившей деревянной лестницей, ведущей на второй этаж, направо и налево виднелись двери комнат, в каждой из которых жили совершенно разные семьи, а с общей кухни, расположенной прямо у лестницы, раздавались звуки гремящей посуды, голоса и кашель.
Мы вошли туда.
В небольшой, метров 20 комнате размещалась большая старинная печь, не беленная лет 50 минимум, какие-то шкафы, полочки, столы, утварь всех эпох были расставлены повсюду. За одним из столов женщина лет 50 строгала капусту, складывая ее в большое эмалированное ведро, рядом с ней у печки, сидел старик, хотя может быть он был и не старик. Человек этот был очень худой и сморщенный, седые, склоченные волосы покрывали его маленькую голову, борода и усы были почему-то клоками, а не полностью покрывали его лицо, он курил папиросы, и все его руки были покрыты татуировками. Но разглядывать их у нас не было ни желания, ни времени, я спросила женщину:
- Здрваствуйте, а не подскажете, где Маша Кузнецова проживает?
-Машка-давалка, что ли? - влез в разговор расписной старик,
Я не знала, что ответить. В том возрасте я еще была девственницей и все, что было связано с жаргонами и разными выражениями на тему секса для меня были так же понятны, как французский язык устами офицера префектуры, когда ты первый раз приходишь подать документы.
- А вам зачем? Вы кто такие? - поинтересовалась женщина с капустой.
- Мы комиссия из школы,- вступила в разговор моя директор, увидев мое замешательство.- Маша в школу не ходит.
- А че ей в вашей школе делать? - опять влез в разговор расписной старикан, но уже ехидно хихикая, - чему вы ее там научите? В ее профессии ей школа не помощник!
И он аж защелся смехом, но кашель, возможно, туберкулезный, прервал его смех истошным воем.
- Рыло свое поганое от продуктов убери!- грозно сказала женщина с капустой и пнула табуретку расписного старика, он не удержался на табуретке, упал на пол, скрючился, но отвернулся от стола с капустой, продолжая кашлять.
- Они там, в крайней комнате справа,- показала женщина в сторону большого коридора и мы пошли туда, оставив старика кашлять, а женщину ругаться и дальше строгать капусту.
Дойдя до крайней справа комнаты мы постучали, дверь оказалась открытой. Но войти в комнату у нас не получилось.
Комната представляла собой помещение, метров 15 квадратных с окном прямо напротив входа. Небольшая, израсцовая печь в свое время была произведением искусства, но местами керамические украшения отвалились. Это был единственный отопительный прибор в комнате. Работала ли печь - неизвестно.
Кроме печи в комнате стояли две железные офицерские кровати с металлическими решетками. Одна из кроватей была чем-то застелена и на ней, укрытый каким-то трепьем, кто-то спал, закрыв голову. Вторая кровать стояла совершенно пустая и на железной решетке сидели трое детей, старшему из которых было лет семь, а младшему от силы года два, но даже зрительно было заметно, что ребенок отставал в умственном развитии, он сидел в рубашечке и курточке, без трусиков и штаников, и когда мы вошли, какал прямо сидя на кровати, а так как ничего на кровати не было постелено, то продукты его жизнедеятельности падали прямо под кровать. Видимо для этого дети и сидели на кровати без матраса и постельного белья. Никаких игрушек, книжек, никакой другой мебели в комнате не было, а пол был сантиметров на 7 покрыт тухлой, вонючей водой.
Увиденное меня настолько потрясло, что я вскрикнула. На звук. что-то зашевелилось на второй кровати. Это оказалась Маша.
- Маша!
Директор моя узнала девочку.
- Маша, ты почему в школу не ходишь?
Мне показался вопрос настолько неуместным, все существование этого ребенка мне виделось каким-то не преходящим адом.
- Я не могу, - деловито ответила Маша,- мне с детьми сидеть нужно.
- Какие дети? Маша, тебе в школу нужно ходить!
Директор с таким пафосом это произнесла, что мне самой захотелось ее пнуть.
- Не могу...
Маша что-то захотела сказать, но младший малыш начал что-то произность. Это была не речь, а какие-то булькающие звуки.
- Мне Васятку нужно кормить, - сообщила нам Маша, она спустила босые ноги с кровати, за кроватью оказались резиновые, явно взрослого размера сапоги. Маша всунула в них ноги и пошла по направлению к нам.
Она вышла из комнаты и пошла на кухню. Мы последовали за ней.
- О! Звезда наша появилась, - опять послышался голос расписного старика, который опять сидел у печки и курил папиросы.
Маша проигнорировала его, а стала что-то искать внутри печки.
- Теть Наташ, - обратилась она к женщине с капустой,- а тут катрюлька стояла... -хотела она спросить, но женщина ее перебила.
- Выбросила я твою кастрюлю. Стояла тут мешалась! Уноси свою вонь в комнату, а мне тут ничего не нужно!
Я не выдержала:
- Что значит "выбросила"! Что значит "уноси свою вонь" ! Вы как смеете себя так вести в коммунальном помещении!
Женщина с капустой даже растерялась, а расписной старик на секунду замер.
- Видали? За наших дурачков заступники явились! Народ! Че твориться! У Машки-давалки заступа появилась!
- Где кастрюлька?????- затребовала я.
- Там какая-то каша старая была, я выбросила.
- Вас спрашивали? А детям что есть после этого? Вы другое им приготовили? НЕТ! Не вам и выбрасывать!
Директор моя обомлела и смотрела на меня, раскрыв рот!
Маша хотела расплакаться от обиды, но лишь закусила губу и растерянно смотрела на нас, на пустую печку, где, видимо, обычно стояла ее кастрюлька с кашей и не знала, что делать.
- Мама же Васятке приготовила, как он любит... кашку...- девочка с таким теплом произносила слова "мама", "Васятка", "кашку", что у меня сами собой полились слезы.
- Ниче, не сдохнут, - все в той же интонации продолжил дискуссию расписной старик, - не впервой. Щас Машкины клиенты подтянутся, принесут еды, или че там тебе приносят, Машуль? - и он заржал опять, но уже не упал на пол, как в прошлый раз.
- Маша, что это все значит?- обалдела я от всего происходящего, - какие клиенты? О чем он?
Маша все так же растеряно стояла у печки, чуть не плача.
- Так Машуля наша - местная знаменитость. Машка у нас по стопам матери пошла, династия, так сказать - местная проститутка. Стахановка. Вот погодите минут тридцать и сами увидите.- разьяснила мне женщина с капустой, которую она так и рубила не переставая.
Я не могла никак осознать, правду ли говорит эта женщина или нет. Я видела затравленного, несчастного ребенка одиннадцати лет и никак не могла себе представить, что же на самом деле происходит в этой квартире, у меня зазвенело в ушах. В какой-то момент я даже ухватилась рукой за стену, так как ноги у меня подкосились и я не помню сколько времени длился этот разговор, как вдруг услышала за спиной шаги.
В кухню вошли два мужчины, не понятного возраста, с пакетом в руках.
- О, кормильцы пришли, - радостно завопил расписной старик,- доставай!
Один из мужиков достал из пакета бутылку водки и расписной старик с энтузиазмом начал тут же ее открывать, искать стаканы, разливать...
Второй мужик достал из пакета упаковку молока, булку, отдал Маше. Маша все это взяла и пошла в комнату. Мужик пошел за ней.
- Тамара Григорьевна!- обратилась я к директору школы, - что это? Что здесь происходит? Куда он пошел? Надо же что-то делать!!!
- А кто это у нас такая? - вежливо спросил первый мужик, который уже выпил с расписным стариком и наливал по второй.
- Пошлите, Александра Викторовна,- взяла меня за рукав наша завуч, которая за все время ни слова не произнесла. - Вам на воздух нужно. Успокойтесь!
Я уже не помню, как меня вытащили мои коллеги из кухни на улицу. Я тем более не помню, как я оказалась в школе, куда меня привели. Я помню только кабинет директора своей школы и стакан водки, которую мне налила завуч:
- Пей!
- Я не пью! - начала я отказываться и упираться.
- Пей, я сказала! Не хватало мне еще нервного срыва!
Я начала пить, но меня стошнило.
- Откуда ты только взялась такая на нашу голову!
На следующий день мня вызвали в кабинет директора снова.
- Подписывай протокол обследования жилищных условий.
Я начала читать.
- Как это жилье соотвествует санитарным нормам?- начала я цитировать вслух.- Как это ? Нужно их срочно выселять всех! Это же аварийное помещение! Как это условия позволяют семье проживать ? Тамара Григорьевна! Я буду жаловаться!
- Да ты у нас оказывается еще и рот открываешь? - перебила меня директор школы,- жалуйся! Я напишу, что ты в нетрезвом виде на работу приходишь!
Я остолбенела.
- Мир переделать хочешь? Благородная какая.
Тамара Григорьевна встала из-за стола, закрыла дверь на ключ, встала у окна, достала сигарету.
- Ты думаешь, я напишу, что условия невозможные для проживания, им жилье дадут? Ничего подобного. Не дадут, потому, что весь дом расселять надо. А видала кто там живут? Эти отбросы общества в новые квартиры? Учителя, врачи десятилетиями квартиры ждут и потом их селить с этими? И никто этим заниматься не станет. А я - тем более. Мне выговор обьявят, что не работаю с детьми. Мне до пенсии четыре года осталось! Тебе премию не дадут по той же причине. В лучшем случае их в детский дом заберут. Ты видела младшего?
Я смогла только кивнуть, у меня перехватило горло.
- Его отправят в детский дом для инвалидов, ты думаешь там ему будет лучше? Голый на клеенке будет привязанный лежать. А тут у него сестра, братья. И хреновая, но мать. Ты думаешь, я тут пригрелась, на детском горе? Жирую, премии получаю? Я за свою жизнь столько маш таких повидала, они мне ночами снятся. Ты думаешь ее в детском доме не будут пользовать, как эти двое? Мир такой. Эти дети с рождения обречены. И ни я, ни ты - никто ничего не изменит. Наша задача хоть тех, кого еще можно хоть чему-то научить не пропустить.
- Не правда....
- Что ты сказала?
- Не правда, можно изменить и нужно изменять!
- Ну знаешь!
Директриса нервно выбросила окурок в форточку.
Спустя некоторое время меня уволи за безынициативность.
О судьбе Маши я ничего не знаю.