На Дону и в Замостье
Тлеют белые кости.
Над костями шумят ветерки.
Помнят псы-атаманы,
Помнят польские паны
Конармейские наши клинки.
Если в край наш спокойный
Хлынут новые войны
Проливным пулеметным дождем, -
По дорогам знакомым
За любимым наркомом
Мы коней боевых поведем.
Вообще-то он не “Костный” конечно, а “Zал сравнительной анатомии”. Так этот наш экспозиционный зал по правильному, по-научному называется. Но это мало кто понимает, такие-то слова. И чем дальше, тем меньше тех, кто будет их понимать. Вообще, у нас любят поиграть словами. Например, из моего счастливого пионерского детства: "Говорим - Ленин, подразумеваем - партия." Или наоборот - говорим партия, подразумеваем Ленин? Забыл уже. Вернее, хотел бы забыть, но тут по случаю напомнили. Вот, из последнего: говорим "спецоперация", подразумеваем ... А мы ничего не подразумеваем! Да, наверное, это неудачный пример.
Когда-то он был выкрашен в белый цвет. Zал, имеется в виду. Или лучше сказать, в цвет слоновой кости. Красиво было. Стильно. Но потом кому-то пришла в голову гениальная мысль выкрасить его в темно-коричневый. Или может быть терракотовый, под цвет нашей половой плитки Willeroy&Boch. Скорее, все-таки коричневый. Символично, кстати. А может, после войны другой краски просто не было. Э-э-э, стоп, какой-такой войны? Великой отечественной, конечно. 1941-1945. А вы что подумали? Мы ничего не подразумеваем…
После войны обычно с экономикой неважно бывает, даже у стран-победителей. Это для тех, кто не в курсе. Кто надеется. Непонятно, на что. Ну, это их дело. А мы уже “давно тут сидим”, немного понимаем, что к чему. Да, так вот. Как в 1942-м на улице Моховой немецкая бомба жахнула, так у нас в музее все стекла повылетали. А над залами были световые стеклянные куполы, через которые в экспозицию сверху проникал естественный рассеянный свет. Для лучшего ее разглядывания почтенной публикой. Ну, вот и не стали их восстанавливать, куполы эти, не до того после войны было, особенно публике. Просто новую крышу сверху навели, так она с тех пор и протекает. Скудно после войны жили, даже крышу у Московского университета с трудом перекрыли. Не то что… А битые стекла до сих пор слоем на чердаке лежат, их даже и убирать не стали. Да и как их уберешь - там все ими усыпано. Фашисты проклятые.
Эх, перекрасить бы наш Костный зал обратно в белый, радостный для глаз цвет. Цвет чистоты и радости. В белый - символ освобождения. Белый - это чистая доска, новое начало. Но точно не белый флаг - символ капитуляции. Может, будет какой повод хороший? Тогда и перекрасили бы. В качестве символа. Сам лично с валиком и кисточкой готов, даже в свободное от работы время. Лишь бы повод был. А сейчас - мрачновато как-то, если честно. Не только в зале, причём. Так что пусть остается уж пока коричневый. Как символ. Фашисты проклятые.
Костный зал у нас особенно любят всякие креативные фотографы. Частенько тут съемки проводят, частенько. Такие фантазии у них возникают странные, у фотографов… Вот например…
Ну-у-у… если считать это отражением нашей реальности, то да, согласен, похоже, что-то в этом есть.
Но все это в прошлом, так думаю. На костях сейчас другая реальность растет. Новая.
* * *
Когда я прихожу в Костный зал, приходит мне в голову одна аллюзия - с известным пророчеством Иезекииля. Оно вроде и страшное, пророчество, если представить это все себе мысленно. А я ведь ярко представляю, у меня воображение хорошее, я визионер по способу восприятия и воспроизведения информации. Пророчество страшное, но, в то же время, радостное какое-то, обнадеживающее.
Встанешь посреди Зала этого, Костного, глаза закроешь и представишь:
“Произошел шум, и вот движение, и стали сближаться кости, кость с костью своею. И видел я: и вот, жилы были на них, и плоть выросла, и кожа покрыла их сверху, а духа не было в них. Тогда сказал Он мне: изреки пророчество духу, изреки пророчество, сын человеческий, и скажи духу: так говорит Господь Бог: от четырех ветров приди, дух, и дохни на этих убитых, и они оживут. И я изрек пророчество, как Он повелел мне, и вошел в них дух, и они ожили, и стали на ноги свои - весьма, весьма великое полчище.” - книга пр. Иезекииля, гл. 37.
А надо сказать, что если и не полчище, то, по крайней мере, “стадо” у нас там в Костном зале как раз есть. Так на нашем внутреннем музейном жаргоне называется группа скелетов крупных млекопитающих за стеклянной перегородкой по центру зала. И так вот и вижу, как обрастают плотью и жилами скелеты жирафа и носорога, бизона и оленя, и даже свиньи и бегемота, топчутся они с перепугу от того, что оказались там, за загородкой, в месте незнакомом, не понимают ничего, шумно вдыхают ноздрями чужие и тревожные запахи, фыркают, вертят головами, озираясь, прядают ушами. И вдруг ка-а-ак разом ломанутся через стеклянную перегородку и разбегутся все по музею. Бегут, скользя копытами по мраморному полу… Жираф голову пригибает на поворотах. Страшное зрелище… страшное, но обнадеживающее. Хорошо бы сбылось оно, пророчество это. Когда-нибудь.
Мы, кстати, к юбилею музея сделали песчаный мультик, там такая же идея - чучело медведя оживает и уходит в дикую природу.
Если будете у нас в музее, посмотрите его на телевизоре прямо в фойе при входе.