За всю историю было множество самозванцев. Даже в древние времена они встречались. Кто же такие самозванцы?
Самозванцы могли выдавать себя за реального (живого или мертвого) человека, как правило он был связан с правителем. Самыми известными считаются, четыре Лжедмитрия, что выдавали себя за погибшего царевича Дмитрия Ивановича, а также Ламберт Симнел в Англии XV века — за графа Уорика, находившегося в заключении племянника Эдуарда IV.
От самозванства надо отличать случаи, когда человек обманом убеждён (например, с детства) другими людьми в своём происхождении, и сам в это искренне верит. Некоторые историки считают, что Лжедмитрий I мог искренне считать себя царевичем Дмитрием; аналогичные утверждения делались и относительно Анны Андерсон, самой известной самозванки, выдававшей себя за великую княжну Анастасию Николаевну.
Лжебардия I (Гаумата)
Согласно официальной версии, изложенной Дарием I на Бехистунской скале, Гаумата, мидийский маг, воспользовавшись отсутствием Камбиса II, находящегося во главе своей армии в Египте, 11 марта 522 года до н. э. поднял восстание и 2 апреля захватил власть в свои руки. Чтобы обосновать свои права на престол, Гаумата выдал себя за Бардию — младшего брата Камбиса, убитого последним ещё до своего похода в Египет.
Гаумата в короткий срок овладел большей частью Державы Ахеменидов. Уже в месяце апрель/май в Вавилоне стали датировать документы его правлением. При заключении различных контрактов вавилоняне стали клясться богами «Бэлом, Набу и Барзией, царём Вавилона, царём стран». Камбис двинул свои войска против восставших, но по пути погиб при весьма загадочных обстоятельствах. К 1 июня Гаумата получил всеобщее признание у народов Ахеменидской державы.
Мог ли Гаумата быть настоящим Бардией?
Кроме Бехистунской надписи и Геродота о перевороте Гауматы рассказывают ещё в разных вариациях Страбон и Полиэн.
Все античные авторы вслед за Бехистунской надписью называют Гаумату магом. У Юстина история Лжебардии передаётся согласно Геродоту, но, кроме того, из какого-то хорошего источника сообщается имя самозванца в форме Гомет, близкой к персидской Гаумата.
Некоторые историки склонны видеть, что версия о Гаумате ложная и что к власти правда пришёл Бардия, которого Камбис никогда не убивал. В пользу этой теории может служить то, что Геродот не говорит ни слова об родстве Дария с Ахеменидской династией — Дарий только наместник Персиды и получил престол только благодаря хитрости своего конюха, заставившего коня Дария заржать прежде коней других участников заговора (заговорщики договорились, что тот, чей конь первым заржёт на рассвете, станет царём над другими). К тому же персидская народная традиция отрицала правдивость утверждений Дария, что до него на троне сидел Лжебардия. Массы персидского народа, как, впрочем, и народы других стран Ахеменидской державы, были убеждены, что над ними царствовал сын Кира Бардия, которого Дарий для своих целей назвал магом Гауматой. Это подтверждает и всеобщее восстание народов всей Ахеменидской державы, с которым Дарий столкнулся при восшествии на престол.
Создаётся впечатление, что Дарий был узурпатором, который для укрепления себя на престоле придумал и историю свержения самозванца, и свою генеалогию, возводящую его к предкам Кира II и Камбиса. Но с этим нельзя согласиться. Бехистунская надпись — первый важный официальный персидский текст — как бы нарочно составлен на трёх языках для всеобщего ознакомления, на самой людной дороге царства, между двумя столицами Вавилоном и Экбатаной, где он был помещён на высоте, доступной для чтения; кроме того, на папирусе он был разослан по всему государству на арамейском языке; это произошло через какой-нибудь десяток лет после рассказываемого события, когда современники и очевидцы ещё помнили его. Едва ли узурпатор мог так бравировать сознательной ложью. Кроме того, в свите Дария мы видим таких заслуженных сподвижников Кира, как Гобрий; его главной женой, имевшей на него огромное влияние, была дочь Кира — Атосса, сначала бывшая за своим братом Камбисом, потом доставшаяся Гаумате, а после свержения последнего отошедшая Дарию. Так что особых оснований сомневаться в принадлежности Дария к Ахеменидам, равно как и в других показаниях Бехистунской надписи, нет.
Правление Гауматы продолжалось менее семи месяцев.
Лже-Себастьян I
Источники единодушно отмечают, что настоящий Себастьян I был одним из самых малозначительных правителей в Португалии XVI века. Отличавшийся слабым здоровьем и хрупким телосложением будущий король родился после смерти своего отца и был воспитан иезуитами. Известно, что всю свою короткую жизнь Себастьян провел в воображаемом мире, где был паладином Иисуса Христа, призванном освободить Землю от «неверных». Король относился с отвращением к браку и мечтал о монастырском уединении.
Так или иначе, Себастьян I возглавил крестовый поход в Марокко, где погиб в Битве при Эль-Ксар-эль-Кебире. На нём пресеклась Ависская династия, и страна, оставшаяся без короля, на многие годы перешла под испанское владычество.
Но легенда о Себастьяне начинает формироваться через несколько лет после его гибели. Н. Я. Эйдельман, исследователь феномена самозванчества, заметил, что для появления многочисленных лже-правителей должны соблюдаться несколько условий:
- избавителя. Появляется тогда, когда жизнь тяжела, и народ не видит иного выхода из положения, чем помощь «доброго государя».
- искомый король, царь, владыка, должен быть молод или пробыть на троне очень незначительное время, не успев совершить ничего достойного. В таком случае он остается в народной памяти «неизвестной величиной которую можно при желании заполнить любым содержимым». Именно это произошло с Себастьяном.
Он превратился в «скрывающегося» или «спящего» короля, который, само собой, пробудится и придет на помощь своему народу в самый критический момент, составив таким образом компанию королю Артуру и Фридриху Барбароссе. Слухи о «чудесном спасении», о «плененном короле», которого коварные вельможи объявили мертвым, стали ходить практически с момента его гибели в битве у Алькасер-эль-Кебир. Они поддерживались и питались очевидцами, рассказывающими о том, как король исчез в гуще врагов, и после его никто уже не видел, что на поле битвы тело короля не было найдено, а изуродованный труп, выданный в конце концов султаном Феса, мог принадлежать двойнику и т. д. и т. п. Почва для появления самозванцев была готова.
Как было уже сказано, монаху поверили, но в окрестных деревнях появился упорный слух, что это сам дон Себастьян в монашеском платье путешествует инкогнито, скрываясь от врагов. Забавно, что подлинный Себастьян был минимум на десять лет старше своего предполагаемого двойника, но как саркастически замечает Мигель Мартинес, «если уж народ захочет верить, он верит несмотря ни на что». Слухи распространялись и множились, и вот уже десяток деревень были доподлинно уверены, что молодой монах не кто иной как король дон Себастьян, скрывающийся от предателей-придворных, или из-за проигранного сражения наложивший на себя семилетнюю епитимью. Кто-то даже разглядел под монашеской сутаной золотой королевский меч.
Вероятно, в начале всей истории, молодой монах пытался опровергать эти слухи, но потом, разобравшись, какую выгоду они ему приносят, решил воспользоваться ситуацией. Как это часто бывало в истории самозванчества, короля сделало окружение.
Претендент завербовал ещё двоих, один из которых выдал себя за дона Криштобама де Тавора (фаворита подлинного Себастьяна I), другой — за епископа де Гуардиа (ярого противника испанского владычества). Преступная троица поселилась в Пенамакоре, недалеко от испанской границы, где возникло крошечное подобие двора, и что особенно важно, ручьем стекались деньги. Количество приверженцев лже-Себастьяна росло с каждым днем. Впрочем, для того, чтобы раздобыть себе мелочь на карманные расходы, а заодно привлечь новых сторонников, триада мошенников прибегала к одному безошибочному приёму.
«Монарх», «епископ» и «придворный» колесили по стране, останавливаясь на постоялых дворах или в богатых имениях, ели и пили в своё удовольствие, а когда приходило время оплачивать счет, «епископ» с притворной таинственностью обращался к хозяевам: «Если бы вы знали, кого принимаете…», и после долгих уговоров «по секрету» рассказывал, что у них остановился не кто иной, как король Себастьян, после чего уже речи не было о деньгах. Наоборот, лже-короля умоляли принять подарки, ему выражали почтение, и количество последователей продолжало увеличиваться. Молодой монах отвечал с доброй улыбкой «Ах, уж этот дон Криштобам, он так и не научился держать язык за зубами!.. Но если уж вы оказались посвящены в мою тайну, заклинаю вас хранить молчание» — в чём тотчас получал полное уверение, более того, количество сторонников претендента росло как на дрожжах.
Безоблачная жизнь самозванца, конечно же, не могла продолжаться долго. Рассказы о лже-Себастьяне дошли до ушей лиссабонского правительства, было начато расследование, имевшее целью выяснить подлинное имя и место рождения самозванца. Оно ничего не дало, но местный судья, доктор Лейтам, получил приказ арестовать самозванца. Сделать это было непросто, так как претендента защищало множество обманутых и искренне верящих в него людей. Однако же, нашлись те, кто предпочёл не ссориться с правительством и выдал самозванного короля за деньги.
На первом допросе он показал, что не знал ни отца ни матери, что сходилось с биографией короля, чей отец инфант Жуан Мануэль умер незадолго до его рождения, а мать, испанская принцесса, большую часть времени жила на родине, руководя процессом воспитания сына с помощью писем. Эти показания вызвали волнения толпы, и опасаясь, что самозваного короля освободят силой, местные власти сочли за лучшее отправить его в Лиссабон.
Появление самозванца в столице, где хорошо знали и помнили настоящего короля, вызвало всеобщее удивление. За Себастьяна, белокожего, хрупкого, светловолосого, выдавал себя крепкий смуглый брюнет, обладатель угольно-чёрных волос и бороды.
Здесь он уже никого не мог обмануть. Лже-Себастьяна посадили на осла и с позором возили по улицам, выкликая, что он самозванно присвоил себе королевское имя.
Процесс вел Диогу де Фонсека, королевский прокурор. Но никаким способом не удавалось добиться от лже-Себастьяна правды о его настоящем имени и происхождении. Даже под пыткой тот продолжал твердить, что арестован незаконно, и желание нескольких сумасшедших увидеть в нём короля Себастьяна никоим образом не может дать материала для обвинения.
Двое сообщников были приговорены к смертной казни. Сам «король Пенамакора» сумел избежать немедленной смерти и был приговорён к пожизненной каторге на королевских галерах. В 1588 году мы находим его в роли гребца на одном из судов «Непобедимой армады», отправленной Филиппом II против Англии. Однако во время стоянки в одном из французских портов самозванцу удаётся бежать, и затем его следы теряются окончательно.
Лже Иван Дмитриевич I
В 1614 году находившийся в Москве Белинский, желая выслужиться перед польскими властями, стал планировать спасение царевича Ивана Дмитриевича — трёхлетнего сына Лжедмитрия II и Марины Мнишек, которого московское правительство приговорило к казни, как опасного конкурента недавно избранному царю Михаилу Фёдоровичу Романову. Шляхтич планировал подменить царевича Яном Лубой. Однако Белинский опоздал и Иван Дмитриевич был казнён. После этих событий шляхтич провозгласил самого Яна Лубу чудом спасшимся сыном русского царя Дмитрия Ивановича (Лжедмитрия II) и отвёз его в Речь Посполитую. По совету панов Белинский объявил о «царевиче» королю Сигизмунду III и сейму.
На сейме шляхтич рассказал о чудесном спасении сына Марины Мнишек. По его версии выходило, что после гибели царя Дмитрия в окрестностях Калуги в декабре 1610 года его жена Марина Мнишек, опасаясь за жизнь своего сына, отдала царевича Ивана шляхтичу Белинскому «на сбережение».
Себе же Марина якобы взяла другого младенца, которого и повесили в Москве. В то время, после военного конфликта 1609—1618 годов между Речью Посполитой и Русским царством, не были улажены политические и территориальные разногласия. Так, например, после заключения перемирия в 1618 году сын польского короля Владислав не отказался от своих претензий на московский престол и продолжал именовать себя русским царём. В связи с этим король Сигизмунд III и сейм признали самозванца истинным сыном царя Дмитрия, не исключив возможность использовать лже-Ивашку как орудие в борьбе против власти русского царя Михаила Фёдоровича.
Около 1619 года Яна Лубу отдали на воспитание литовскому канцлеру Льву Сапеге, назначив на его годовое содержание 6 тыс. золотых. О своём истинном происхождении Ян Луба долгое время ничего не знал. Сапега перевез его в Брестский Симеоновский монастырь, где литовский канцлер поручил игумену Афанасию обучать «царевича Ивана» русскому, польскому и латинскому языкам. В монастыре мальчик воспитывался и обучался 7 лет. Между тем польское правительство стало меньше интересоваться судьбой лже-Ивашки, уменьшив его содержание до 100 золотых в год. При новом короле Владиславе IV разгорелась новая война с Россией, закончившаяся подписанием вечного мира в 1634 году, покончившего со всеми разногласиями между двумя государствами, в связи с чем король запретил называть Лубу царевичем.
В 1633 году Лев Сапега умер, после чего о самозванце на время забыли. Примерно в это время, по свидетельству самого Лубы, шляхтич Белинский открыл ему его истинное происхождение, объяснив при этом, что «царевичем» его назвали на всякий случай, чтобы иметь возможное давление на Москву. Не имея средств к существованию, Луба поступил писарем к капитану наёмной пехоты пану Осинскому и жил у него в Брест-Литовске. При этом он заявлял о своём желании уйти в ксёндзы.
В 1640-е годы до Московского правительства дошли слухи, что в Брест-Литовске живет самозванец, который выдаёт себя за сына царя Дмитрия. По дошедшим до Москвы сведениям, этот «вор» имел у себя на спине «царские знаки» в виде герба. Во многом известия о Яне Лубе попали к российским властям благодаря воспитателю Лубы — игумену Афанасию, донёсшему о лже-Ивашке в Москву. В 1643 году царь Михаил Фёдорович послал в Речь Посполитую на переговоры московских послов: князя Алексея Львова, думного дворянина Григория Пушкина и дьяка Михаила Волошенинова. Помимо дела Лубы, у них также была цель обличить другого самозванца, находившегося в тот момент в Польше — лже Симеона Шуйского, выдававшего себя за несуществующего сына русского царя Василия IV (но ещё до этих событий лже-Симеон бесследно исчез).
Московское посольство стало требовать от Речи Посполитой выдачи или казни Яна Фаустина. Польское правительство отказалось это сделать, объясняя, что Луба «назывался царевичем Иваном Дмитриевичем раньше, а теперь не называется» и природного шляхтича они выдать никак не могут. Переговоры затянулись до 1644 года. Во время этих событий самозванец был представлен перед российскими послами и был ими допрошен. В ходе расследования также выяснилось, что Луба не имел на спине никаких «царских знаков». Однако московские послы настаивали на казни Лубы, опасаясь, что он может сбежать к казакам в Запорожскую Сечь и «смуту учинить» против русского царя. Наконец, стороны сошлись на том, что Ян Фаустин вместе с королевским послом Гавриилом Стемпковским прибудет в Москву для личного объяснения с царём, при этом ему была обещана гарантия неприкосновенности.
В ноябре 1644 года лже-царевич прибыл в Москву, однако переговоры вновь зашли в тупик. Польский посол заявлял о невиновности Лубы, и более того, сообщил о желании того перейти в духовное сословие — тем самым, он, по словам посла, не мог представлять никакой опасности для русского царя. Но русская сторона по прежнему настаивала на выдачи и казни Яна Лубы, при этом указывая на то, что Лжедмитрий I также происходил из духовного сословия, и это не помешало ему начать военные действия против Русского царства. Путаницу в деле также создала грамота, попавшая в руки московских властей, и адресованная османскому султану от «царевича Ивана». Как выяснилось позже, её составителем был другой самозванец, лже-Ивашка II, действовавший в то же время в Турции. В июле 1645 года переговоры временно были приостановлены, так как царь Михаил Фёдорович Романов скончался от болезни. Новый царь Алексей Михайлович отпустил Яна Лубу, заручившись обещаниями от польской стороны, что Луба «к Московскому государству причитанья никогда иметь не будет, и царским именем называться не станет».
По возвращении Яна Лубы в Польшу король Владислав IV назначил его писарем королевской пехоты. Однако в январе 1646 года до Москвы дошли слухи, что Ян Фаустин Луба по прежнему выдаёт себя за «царевича Ивана» и распускает слухи, что будто бы сам русский царь признал его таковым, но отпустил, взяв обещание с «царевича» не претендовать на российский престол. Московское посольство вновь стало требовать выдать или казнить самозванца, но польская сторона заявляла о невозможности это сделать, объясняя, что Луба служит писарем в королевской пехоте и «приставлена к нему стража и держат его с большим береженьем». Тем не менее в конституции сейма от 5 декабря 1646 года рефрентом Далматом Исайковским был предложен законопроект, посвящённый Яну Лубе «О Лубе, дворянине польском». Согласно этому документу, Яну Фаустину ограничивался выезд из страны, а также он не признавался сыном Марины Мнишек.
По поводу дальнейшей судьбы Яна Фаустина Лубы существуют 3 версии. По одной из них, он погиб 23 сентября 1648 года в битве с татарами под Пилявцами во время восстания Богдана Хмельницкого. По другой, он уцелел в сражении, вернулся в Польшу и прожил остаток жизни, кормясь по панским домам. По третьей версии, он нарушил запрет сейма и уехал в Швецию, где был похищен русскими, вывезен в Москву и казнён.
#самозванцы #история #российская империя #российская история #всеобщая история #древним мир #средние века
