Униженные и оскорблённые
Оказывается хрущ, как просветил Михаил Задорнов, - это жук, который жрёт всё, кроме кукурузы. Никита Сергеевич Хрущёв нанёс экономике страны такой вред, что нашим «зарубежным друзьям» оставалось только завидовать его прозорливой смекалки. Это уже мне поведал бывший работник КГБ. Чего стоит только сближение города и деревни. Политика была простая. Построить в совхозах многоэтажки и отбить желание крестьян заниматься подсобным хозяйством. Всего-то.
В трёхкомнатной квартире одного такого двухэтажного дома совхоза «Прогресс» проживал учитель английского языка, возлюбивший до безумия низовья Хопра и, желавший во что бы то ни стало заиметь пчёлок и коротать свои деньки в гармонии и согласии с природой и, что самое главное, с самим собой. У учителя была ещё строптивая жена и двое детей. Он жил на втором этаже двухэтажного строения, у которого текла крыша. Зато в доме был проведён природный газ, и такого подарка от судьбы ему не привиделось и в страшном сне. Когда он, осматривая квартиру, зашёл на кухню и открыл дверцу духовки газовой плиты, то оттуда вывалились фекалии поросёнка, который с успехом содержался на кухне бывшими хозяевами. Туалета и ванной в доме не было. Партийная одарённость наших лидеров не позволяла продумать столь запутанный житейский вопрос, и поэтому жильцам приходилось справлять нужду в деревянных туалетах, шеренгой выстроенных в центре двора, как раз там, где должны были по идее находиться песочницы и качели. Двери в туалеты не закрывались, - не позволяло дерьмо, которое кучами лежало на полу в связи с тотальным переполнением ямы. Около этих сортиров, как египетская пирамида, возвышалась помойная куча, с её перманентным благоуханием, бездомными собаками и воронами. В общем, честно говоря, мы с женой, оказались, как бы, немножко в дерьме. Но обнадёживало то, что люди как-то жили и не унывали….
Впрочем, это были временщики. Никто из живших в этих домах не связывал свою судьбу с этим надругательством над здравым смыслом. Люди повыстраивали сараи и хлева за чертой своей оседлости и содержали там скотину и домашнюю птицу. В магазинах-то мяса и молока не было! Приходилось, отработав в поле, таскать воду в квартиры домов, а оттуда выносить помои, пополняя разбухшую от удовольствия помойную кучу свежей закваской. А потом проделывать ту же процедуру, но уже с братьями нашими меньшими: чистить, кормить, таскать, выносить…. А потом прийти в хрущёвки и пить.
Меня же на уроках песнопения, английского, русского и физкультуры мучила раздвоённость сознания. Мои умственные механизмы вкупе с речевыми продолжали сеять разумное, доброе, вечное, но я сам был далеко. Отсутствовал. Пребывал в столь любезных моему сердцу низовьях Хопра, в месте, где первый раз мне пришлось столкнуться лицом к лицу с этой удивительной природой – Ягодным.
Директор школы был удивлён, когда однажды посетил мой урок. Вы, говорит, Михаил Александрович, объясняете детям новый материал, а сами будто слушаете «Аквариум». Странно, как-то…
В один из поздних сентябрьских дней нежданно объявился Михалыч. Всё лицо у него было опухшее от укусов пчёл. Но этого он даже не замечал, потому что был на большом духовном подъёме – внедрил очередные разработки где-то в Воронежской области. По ходу внедрения ему пришлось откачать пасеку тамошних зоотехников. Почему-то они боялись к ней подойти – не пчёлы, а злыдни.
Михалыч отчитался за постановку пчёл на зимовку, попил чайку, а потом начались бесконечные лекции про варроатоз, про роение и про Дальний Восток, где он имел счастье жить и трудиться на благо дальневосточной пчелы, которая по его словам была далеко не чета нашим аборигенным. Жена демонстративно покидала наши посиделки, а потом выговаривала мне за такого надоедливого гостя, который чести не знает и часами может муссировать одну и ту же тему.
В этот год как-то всё свалилось в одну кучу. Обострение отношений с супругой, проблемы на работе, гастрит и высокое артериальное давление указывали мне на то, что жизнь прямо на глазах давала трещину. Ни диета по Шаталовой, ни настойчивые занятия У ШУ не помогали. Надо было что-то предпринимать. Я ждал ответа на мучавшие меня вопросы, как соловей лета, и ответ последовал. Я его услышал на больничной койке из уст лечащего меня врача. Он сказал: «У тебя, мил человек, гипертония второй степени. Это от нервов. Езжай ты на природу и успокойся. Найди себе приличную лопату, копай глубже, бери больше и кидай дальше и всё пройдёт, как с белых яблонь дым».
По выходу из больницы я засобирался в Пустовский. Чем заниматься? Пчеловодством. Где жить? Там что, мало домов, а в Хопре мало рыбы? Видя мой нешуточный настрой, жене пришлось смириться и собирать манатки.
Весной мы планировали изменить в корне образ жизни, что являлось самой лучшей терапией, придуманной человеком.
Но уже в феврале Михалыч скомандовал ехать выставлять пчёл. Директор, скрипя сердцем, отпустил меня – пасека-то, как-никак, школьная, хоть и на совхозном балансе.