Всё это злополучное время Шалтай пребывал в нирване – взял тайм аут, как модно стали выражёвываться недоделанные политиканы в период их отлупа от большого бизнеса. Он сидел на крыше и грустно наблюдал за передвижением людской серой массы в этой части земной пустоши. Он знал, что неясные очертания его телесных сочленений не подвластны рассеянному вниманию суетящихся внизу людей, ибо их внимание в этом измерении носит исключительно избирательный характер. Каждый видит только своих тараканов в голове, которые бегают друг с другом наперегонки, и отнюдь не на ближнюю дистанцию. Вот куда-то полетела в ступе Алевтина. А вон как оглашенный прогремел на мотоцикле Овечкин. Афанасий Никитич горестно бредёт с клюшкой за своими козами. Степан с самого утра доказывает местному электрику, что он не верблюд и поэтому ветки караговича, которые придавили провода в его саду, спиливать ни за что не будет! И всех их раздирают внутренние противоречия, и всех их губит и разъедает изнутри похотливая страсть как можно ненасытнее насладиться тем, что предоставил им Творец за так. Особенно Шалтая умиляла городская чета, которая не так давно прикупила небольшое поместье вблизи рукотворного прудца. Прудец был выкопан посередине огромадного сада старыми хозяевами и в нём иной раз шлёпал и сазан, и зеркальный карп – лови, не хочу! Да как шлёпал, ажник соловьи спохватывались и мгновенно затихали, а перепела оглушённо прислушивались: не грядёт ли апокалипсис, не подступается ли к ним впритык Армагеддон? И всё это безраздельное чудо – в двадцати метрах от дома. Стоит встать пораньше, насадить на крючок горох или кукурузное зернышко и тяни, тяни его родёмого, выволакивай на берег дурака на полтора кило!..
Обоим за шестьдесят. И обоих раздирают противоречия. Помногу раз Павел Терентьевич, изъеденный своей жёнушкой с самого утра, не достигал желанного брега, а зависал над каким-нибудь разбитым корытом посередь двора с молотком и гвоздями, и стучал, стучал, стучал…. Как дятел. Причём стук зачастую переходил в звон чугунков, разъяренный мат и бабий скулёж. В ход шли топоры, вилы и прочая хозяйственная утварь. Хозяйство не любит, чтобы кто-либо относился к нему спустя рукава. Хозяйством нужно уметь управлять, иначе какого кляпа покупать пресловутый домик в деревне? Жил бы в своём скворечнике и смотрел с утра до ночи бразильские сериалы. «Ишь, какой умник нашёлся! В курятнике дырища с конскую голову, крысы за цыплятами пешком ходят, а он сидит с удочкой – и трава не расти, хоть ты ему плюй в глаза – он говорит - божья роса!»
Да, нет на земле идиллии, даже когда рай в шалаше есть - её нету! Приходится периодически залезать на крышу и бдеть, обозревая оком густо поросшие сорняком наделы и прислушиваясь к доносящейся со всех сторон скубатни.
- Ну что ты с утра пораньше блеешь на меня как овца!?
- Это кто овца? Ах, ты бессовестный! Ни стыда у тебя, ни совести! Уеду от тебя к детям к чёртовой матери и сиди тут один как бирюк со своими удочками! Чтоб ты подавился своей рыбой, чтоб она у тебя в глотке застряла! Ведь слепой уже стал, а туда же! Последний раз я у тебя кость с горла вынала, - ирод!
- Кто ирод, я ирод?
- Ты ещё и глухой стал…. Дожилась! Иди, не стои, как истукан, бери лопату и унаваживай землю под бахчи! У людей тыквы втроем не унесёшь, а у нас – одни слёзы! Скотина!
«Одно слово – климакс, - думал Шалтай, настраиваясь на удобную ему медитативную волну, прислоняясь спиной к трубе, в этот климактерический период для всей планеты Земля, - какая там к чёрту Кали-Юга! То норовят сорвать крышу над головой, то почву рвут из-под ног. А если начать задавать кому-нибудь из них бесхитростные вопросы типа «зачем ты это делаешь?» – откроют рты, постоят, позевают, а потом обложат трёхэтажным и отмахнутся как от прокажённого. Хорошо, что нашлись молодые ребята с битами, которые иной раз могут послушать и просто от души посмеяться…»
Последнее время всё труднее стало Шалтаю настраиваться на волны и входить в резонанс со вселенной. Его мутило от собственных мыслей и смутных предчувствий. Куда-то нужно было двигаться - или плыть, или лететь. Его кто-то звал, но откуда приходило к нему это воззвание, было не разобрать. Оставалось только мается и не находить себе места. Шалтай запрокидывал голову к небу и всматривался в глубину бесконечных космических озёр, пытаясь поймать вибрации, которые трансформировались в столь сладостные и непревзойденные в своей необычности глюки.