Надо честно сказать, что первый год был очень тяжёлым. Училище (или, как мы говорили, «система») оказалось заведением не для слабых мальчиков. Зимы в Ленинграде в то время были очень суровыми. Мороз часто бывал за 20 градусов. Плюс большая влажность, плюс темнота почти круглосуточно. Широта Ленинграда — 60 градусов. Ещё шесть с половиной градусов — и Северный Полярный круг. То есть, до него всего 700 километров. Климат в Питере и сейчас не очень, а в 60-е годы он вообще сильно отличался от субтропического. Те ребята, которые до училища жили в северных областях — вологодские, пермские, питерские, тверские — те были более привычны к холоду и легче его переносили. «Южанам» было тяжелее жить месяцами без солнца. Я так вообще в последние годы перед училищем жил в Корее и Краснодаре. Первую зиму было трудно пережить. Пришлось сжать зубы и терпеть.
Но дело, конечно, было не только в питерском климате. Приходилось выдерживать очень большие физические и психологические нагрузки. Наше уникальное училище представляло из себя как бы невообразимую смесь из морского института, военно-морского училища, института физкультуры и подразделения Советской армии с горячими завтраками.
Попробую кратко объяснить. Ещё по приказу Сталина в конце 1944 года в связи с большими потерями личного состава ВМФ все гражданские морские училища были были преобразованы в закрытые учебные заведения по военному типу. Учёба в них (правильнее сказать «служба») была организована строго в соответствии с Уставом Военно-Морского Флота. Поэтому за 6 лет мы должны были пройти учебный курс по специальности «инженер-судоводитель», а кроме этого — полный курс военно-морского училища. По окончании училища мы, судоводители, получали диплом штурмана торгового флота и одновременно нам присваивали звание лейтенанта Военно-Морского Флота по военно-учётной специальности — командир Боевой Части №1 (группа управления) на дизельной подводной лодке. После училища некоторым из нас предложили служить в Военно-Морском Флоте. Например, мой многолетний друг Олег Кореньков пошёл в ВМФ, дослужился до капитана 2 ранга.
Понятно, что при такой учебной программе приходилось напрягать голову в полную силу. Но это ещё полбеды — в полную силу приходилось напрягаться и физически: строевая служба по армейскому уставу с суточными нарядами, дневальными на постах, строевые занятия по нескольку часов два раза в неделю. По утрам 30 минут физзарядки в семь утра на морозе в темноте (форма одежды — голый торс; если мороз минус 12 и ниже, жеющие могут одеть тельняшку). Два раза в неделю — обязательная физподготовка в спортзалах по выбору: борьба, хоккей, лыжи, гребля, футбол, баскетбол, волейбол.
На первом же курсе сдавали армейские нормы по кроссу, плаванию, стрельбе из автомата Калашникова и, самое страшное, бег на 10 км на лыжах по пересечённой местности.
Пробежать эти 10 км надо было за 50 минут. После нескольких тренировок сдавали зачёт. Лыжный маршрут был проложен на Васильевском острове на берегу Финского залива как раз в том месте, где сейчас стоит Морской вокзал и дорога вдоль берега. Тогда это было дикое место. Рядом, ближе к устью Невы, находился только кожевенный завод. А так — крутой заснеженный берег, лёд залива и редкие деревья на берегу. По маршруту несколько раз приходилось спускаться с берега на лёд и подниматься обратно. Я в последний раз стоял на лыжах ещё пацаном, лет двенадцать назад. Эти 10 километров мне дались тяжело. Но я для себя решил, что умру, но пробегу за 50 минут. Потому что второй раз для пересдачи этого норматива становиться на эти палки я не желаю. Пробежал ровно за 50 минут, только благодаря своей общефизической подготовке и упорству. Из «южан» я единственный сдал лыжи с первого захода. Остальные тренировались до весны и опять сдавали.
Один или два раза в неделю каждый заступал в суточный наряд. Тогда эти сутки спать не приходилось и появлялись пробелы в учёбе, которые нужно было немедленно восполнять. Отдыхать после бессонных суток не полагалось. Устал? Это пустяки. Утром физзарядка и строевым шагом из экипажа на 21-й линии по Косой линии мимо Балтийского завода в учебный корпус на лекции. Учебный процесс не ждёт.
Кроме этого обязательного дрессировочного процесса, крайне желательно было, чтобы каждый курсант занимался в какой-либо спортивной секции и выступал бы на соревнованиях по этому виду. Я, например, на первом курсе ходил на бокс и успел поучаствовать на городских соревнованиях по парусному спорту, классической борьбе и плаванию. На втором курсе — спортивная гимнастика (второй разряд) и классическая борьба, с третьего курса и до конца училища — родной мне со школы спорт, борьба самбо.
Понятно, что при таких умственных и физических нагрузках жрать хотелось и днём, и даже ночью во сне. А кормили нас негусто — обычный армейский паёк.
Для наглядности кратко опишу обычный день курсанта ЛВИМУ того времени. (Впечатлительным лучше не читать.)
07.00. «Рота-а-а! Подъём! Выходи строится на физзарядку! Форма одежды голый торс!»
07.00 — 07.30. Физзарядка.
07.30 — 07.45. Время на то, чтобы умыться, побриться, привести форму в надлежащий вид.
07.45 — 08.00. Утреннее построение роты на нашем этаже экипажа. Командир роты со старшиной роты проверяют наличие личного состава (перекличка), внешний вид курсантов. Объявляется состав суточного наряда. Зачитываются приказы по роте и училищу, если такие имеются. Объявляются взыскания нарушителям дисциплины и внутреннего распорядка (как правило, наряды вне очереди от одного до пяти или лишение очередного увольнения в город).
08.00. Построение роты во дворе экипажа уже в бушлатах или шинелях. Затем строевым шагом рота идёт по 21-й линии, по Большому проспекту, по Косой линии до основного здания училища (Косая линия 15-а). Идти там километра два.
08.30 — 08.50. Завтрак в столовой училища.
08.50 — 09.00. Построение на втором этаже училища.
09.00 — 13.30. Лекции и лабораторные занятия.
13.30 — 14.00. Обед.
14.00. Построение во дворе училища. Переход строевым шагом в экипаж.
14.30 — 16.00. Личное время. Обычно в это время мы падали на койку, накрывались шинелью и мгновенно засыпали.
16.00 — 18.30. Физподготовка или тренировки в спортивных секциях (через день), или самоподготовка, или строевые занятия.
18.30. Построение роты во дворе экипажа и строевым шагом в училище на ужин.
18.30 — 19.00. Ужин.
19.00 — 21.30. Самоподготовка в аудиториях училища.
21.30. Построение роты и переход в экипаж.
22.00 — 23.00. Личное время в ротном помещении.
22.45. Вечернее построение роты, перекличка. Командир роты, а в его отсутствие старшина роты, отдаёт распоряжения на следующий день.
23.00. «Рота отбой!». Во всех кубриках гасится свет.
И так каждый день в течение 6 лет с ноября по июнь.
У нас у всех от такой интенсивной жизни периодически наступало переутомление. Бывали случаи, когда на утреннем построении роты кто-то из курсантов падал в обморок. Такого мы тащили в санчасть, и там его несколько дней отпаивали рыбьим жиром. Человек примерно 25 (из 125 во всей роте) не выдержали такой жизни и в первый же год были отчислены из училища по разным причинам: по состоянию здоровья, за грубое нарушение дисциплины или по собственному желанию. Приходило небольшое пополнение засчёт курсантов, вернувшихся из академического отпуска по болезни. В общем, нас не просто учили, а действительно ковали кадры.
Пока мы учились на первом курсе, начальником строевого отдела училища был подполковник Селявко (строевой отдел состоит из офицеров действительной службы, занимается внутренней дисциплиной и организацией внутренней службы в училище строго по Уставу ВМФ). Так вот, подполковник Селявко был из морских пехотинцев, в войну командовал батальоном морской пехоты. Был ранен и поэтому слегка прихрамывал на правую ногу. Было ему тогда лет под 50. Это был суровый мужчина высокого роста, широкоплечий, с мужественным лицом и чапаевскими усами. Служба при нём была поставлена очень чётко: никаких поблажек курсантам и офицерам. За опоздание из увольнения — 5 нарядов. За самовольную отлучку — отчисление из училища. Плохо рота прошлась строевым шагом — дополнительные строевые занятия в воскресенье вместо выходных. Командиры рот (капитан-лейтенанты и капитаны 3 ранга) обязаны были жить в помещении своей роты в своём кабинете, в увольнение к семье могли уйти только в субботу после ужина до вечерней поверки в воскресенье. Отношения между офицерами и курсантами строго по Уставу. Ни разу я не видел, чтобы подполковник Селявко улыбнулся или кому-то из офицеров либо курсантов сказал «ты».
Но через несколько месяцев мы стали постепенно понимать, что этот суровый воин в душе очень добрый человек, любит молодых моряков и, как ни странно, очень дорожит их мнением о себе.
Приведу такой случай. Как-то на первом курсе, уже весной, я с двумя курсантами после обеда с разрешения командира роты вместо личного времени в экипаже остался в учебном корпусе на Косой Линии позаниматься в спортзале. Надо было привести себя в форму перед соревнованиями по классической борьбе. После тренировки мы пошли пешком в экипаж на 21-ю Линию. Чтобы не встречаться с училищным начальством, пошли не кратчайшим путём через Косую Линию, а свернули от училища на Детскую Линию, вышли на Большой Проспект, свернули направо в сторону училища.
По дороге к училищу в полуподвале жилого дома находилась наша любимая рюмочная. Она работала тут ещё с царских времён. Когда были деньги у кого-нибудь из нас, мы любили после тренировки спуститься в этот подвал по истёртым нашими ботинками мраморным ступенькам. Там нам каждому за рубль выдавали 75 грамм водки и шикарный бутерброд из огромного куска серого хлеба с рижскими шпротами. Это у нас называлось «разогнать фэршлюс». Водку мы выпивали, а бутерброды, по стихийно сложившейся традиции, отдавали собачке, которая постоянно крутилась рядом с рюмочной. Собачка уже знала нас. Когда около рюмочной появлялись курсанты в морской форме, она, радостно повизгивая, первая забегала в рюмочную, ждала, когда мы выпьем водку и закусывала нашими бутербродами. Причём за все 2 года, что мы учились на Васильевском Острове, ни один курсант не съел в этой рюмочной ни одного бутерброда. Вот такова сила морских традиций. Особенно если учесть, что мы ходили постоянно голодные.
Так вот, выходим мы из рюмочной. День был тёплый, весна, солнышко светит. Я немного расслабился, расстегнул бушлат, взял фуражку в руку и иду нестроевой походкой. И тут слышу до жути знакомый баритон подполковника Селявко: «Товарищ курсант! Подойдите ко мне!»
Подполковник шёл нам навстречу. Видимо, тоже решил идти в училище не кратчайшим официальным путём, а пройтись «по тылам», и обнаружил отступающую в беспорядке группу курсантов.
Тут главное было не растеряться и не выказать испуга. Я, не сбавляя хода, перешёл на строевой шаг, правой рукой моментально застегнул пуговицы на бушлате, а левой надел фуражку. Как раз этих десяти метров хватило, чтобы привести себя в порядок. Вытянулся перед подполковником, руку к козырьку: «Курсант Егоров! Одиннадцатая рота!»
Селявко слегка приподнял брови. Похоже, он не ожидал такой быстрой реакции:
— Куда это вы идёте без строя в таком виде?
— Следуем после спортивной тренировки в экипаж. Готовимся к городским соревнованиям по борьбе. Будем за училище выступать.
— Давно борьбой занимаетесь?
— Три года.
— Ладно, идите в экипаж. Форму одежды больше не нарушайте!
— Есть не нарушать!
И мы пошли каждый своей дорогой. Честно говоря, мы с ребятами не ожидали, что так легко отделаемся. По-моему, подполковнику просто понравилось, что я не испугался.
Надо сказать, что воспитывали нас в «системе» своеобразно. Дисциплина была железная. Но в то же время косвенно поощралась в курсантах некоторая лихость в поведении. Наши командиры считали, что из робкого безответного курсанта никогда не получится настоящего моряка. Моряк не должен ничего бояться, в том числе и своего начальства. Поэтому многие легкомысленные проступки нам часто сходили с рук. Командиры рот у нас были кадровые морские офицеры, все из подводников. Многие преподаватели из военно-морского цикла прошли войну. Это были далеко не робкие люди, знающие себе цену, и того же они требовали от нас. Но, конечно, подлых поступков не прощали. Было несколько редких случаев воровства и предательства. Таких людей изгоняли без пощады.
Через год подполковник Селявко по случаю инфаркта вышел в отставку. Мы сначала подумали, что теперь наступит некоторое послабление в службе. Но скоро поняли, что при подполковнике нам жилось не так уж плохо. Всё, как говорится, познаётся в сравнении. После подполковника Селявко, если я правильно помню, очень недолго обязанности начальника строевого отдела исполнял командир одной из рот. Этого подполковника прислали к нам в училище, сняв предварительно за что-то должности военного прокурора Кронштадта. Это был вообще не моряк. Из морского в нём было только форма, да и то погоны с красными просветами. Разговаривал он с нами всегда на повышенных тонах, как будто перед ним не моряки, а уголовники. Лицо у него было костлявое с длинной челюстью. И фамилия подходящая — Мадаев. За всё это курсанты присвоили ему кличку «Лошадь». Офицеры его тоже не любили, но при нас вслух не высказывались.
Помню, как-то зимним утром, на втором курсе, было построение для развода суточного наряда. Человек 30, в том числе и я, построились двумя шеренгами на морозе во дворе экипажа. Подполковник Мадаев любил лично инструктировать суточный наряд. И в этот раз он крикливым (как ему, наверное, казалось — командным) голосом нёс всякую чепуху, якобы инструктировал нас, как нужно нести службу. Мы уже 15 минут стояли по стойке «смирно», мёрзли на морозе, терпеливо слушали это карканье и делали вид, что с интересом открываем для себя новые для нас положения Устава. Дежурный офицер, который в общем-то и должен был сам проводить развод суточного наряда, стоял рядом с Мадаевым, немного позади, и морщился как от зубной боли.
И тут открываются ворота и во двор экипажа въезжает настоящая лошадь с телегой и с мужиком на ней. В то время ещё по Ленинграду ходили настоящие лошади с телегами для сбора мусора. Мадаев-Лошадь замолчал и удивлённо смотрел, как кобыла в полной тишине проезжала вдоль строя вглубь двора. Вдруг кто-то из задней шеренги звонко сказал: «Глядите! Лошадь!» Весь строй невольно повернул головы в сторону подполковника, который в наших курсантских головах тесно ассоциировался с названием этого животного. В тот же момент, как по заказу, огромная чёрная ворона, устремившись за добычей в сторону мусорной телеги, пролетела прямо над головой Мадаева, и, не утерпев, оглушительно крикнула: «Кар-р-р-р!» Весь строй истерически захохотал. И дежурный офицер тоже.
Мадаев, выкатив глаза и надрывая лёгкие, протяжно скомандовал: «Молча-а-а-ть!» Когда мы смогли взять себя в руки и замолчать, он сказал дежурному офицеру: «Продолжайте без меня!» — и ушёл, даже не отдав честь.
После этого случая репрессии против курсантов возобновились с новой силой. Чуть ли не каждый день он писал начальнику училища представления на отчисление за малейшую провинность то одного, то другого курсанта. Видимо, не мог расстаться со своим прокурорским прошлым.