Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Позвольте откровенно... Всякий раз, прежде чем решиться публиковать собственные литературные тексты, испытываю противоречивые чувства. Прежде всего, мучает один и тот же вопрос: зачем? Казалось бы - иди на какой-нибудь "Автор. тудей" иии... Там такому самое место. Объяснюсь. Не хочу. Давно уже переболел иллюзиями насчёт литературных перспектив, и даже не от того, что оцениваю свою возможности максимально трезво (а это именно так!), а потому что давно уже всем этим переболел. Нет уже тех амбиций пятнадцати-десятилетней давности, когда, казалось, ещё чуть-чуть, и передо мною распахнётся с парадного входа некий удивительный мир, в котором можно заниматься лишь творчеством, и тебя обсуждают, и о твоих вещах спорят... Во-первых, не распахнётся, а во вторых - перегорел. Да и просто - ну было, и... прошло.
Разумеется, и в рамках канала "Русскiй РезонёрЪ" я бы легко мог обойтись без своих прозаических опытов, ибо каждая такая публикация непременно влечёт за собою не очень-то приятные вопросы: это зачем? Это что вообще? Одно дело, получать подобные тумаки в ходе полемики о судьбах отечества, другое дело - за, в общем-то, достаточно личные тексты, такую, в некотором роде, авторскую "обнажёнку". Тем более, понимаю – как это выглядит со стороны. Выходит такой... «аффтар», скромно заложив руку за борт сертука, произносит что-то вроде «Я, гений Игорь Северянин, своей победой упоен...» и вывешивает свои тексты. Тем не менее, каждый раз отваживаюсь. С одною только мотивацией: предлагаю свои опусы не в целях получить дополнительные читательские дивиденды на ресурсе, всё более уходящем в странный мир вертикальных видео и сериальных обозрений (хотя и такое, конечно, тоже нужно), а используя свои же литературные опыты в качестве иллюстративного материала к основному контенту канала. Буду рад, если кому-то понравится, нет - повлиять на это я уж точно не в состоянии.
Теперь совсем чуть-чуть о самой повести. Написана она девять лет назад, печаталась, кажется, к юбилею Дома Романовых, достаточно хорошо вылизана и причёсана (перед сегодняшней публикацией - вторично). Мне она дорога: тем, что, кажется, многое удалось, что вроде бы ничего в ней не происходит, а вышло довольно увлекательно.. И, конечно же, тем, что попытка моя погрузиться в обывательскую жизнь России начала ХХ века... Впрочем, Вы, дорогой читатель, сможете составить о "Счастливомъ сне" собственное мнение!
Счастливый сонъ
«Большинство людей счастливы настолько, насколько они решили быть счастливыми»
(Авраам Линкольн)
«Принцип «всё или ничего» обычно в России оставляет победу за «ничем».
(Николай Бердяев)
1. Отъезд
О собственном доме на озере Сергей Иванович Ильин мечтал, наверное, всегда – по крайней мере, так казалось всем его знакомым. Поговаривать о нем он стал еще в прошлом столетии, вроде бы даже, кажется, до коронации: мол, как хорошо бы было иметь свою усадьбу в, скажем, Финляндии, можно – в Новгородской или Псковской губернии, и обязательно, чтобы на реке, а всего лучше – на каком-нибудь озере! Дом непременно должен быть с обширной верандой, крайне важно, чтобы с обширной верандой, непременно с мезонином, мезонин – с балконом, возле дома просто обязана находиться просторная беседка – это из наипервейшего! Вокруг усадьбы надобно обсадить все дубами и березами: первые – монументальны и величественны, а в жару дают отменную тень, вторые же – умилительны и трогательны. Где-нибудь в сторонке можно приютить десяток – другой ягодных кустов: малину, обе смородины, крыжовник… Пусть будут, хлопот – никаких, а можно и варенье делать на зиму, и настоечки - опять же. Река обязана быть спокойной, с песчаным бережком, без комаров: ну их, комаров-то! Ежели же озеро – то пусть будет большим и круглым. Так Сергей Иванович видел – и всё тут! Еще одним пожеланием было наличие верстах в десяти – не ближе! – какого-нибудь городка: там планировалось покупать книги, газеты и всякое по хозяйству. Ну и – периодически выезжать «в свет»: пообедать в приличной – в провинциальных рамках, разумеется - ресторации, возможно, даже посетить синематограф, отправить письма, получить корреспонденцию et cetera. Когда он в очередной раз озвучивал свои мечты о будущей прекрасной в своих уединенности и гармоническом слиянии с природой жизни, лицо его становилось одухотворенным, глаза мечтательно сужались, устремляясь куда-то вдаль, поверх голов слушателей, и сам он будто бы делался светлее. Друзья и супруга Аполлинария Витальевна, которую он едва ли не с первого дня их брака называл на англоманский манер Полли, уже давно привыкли к чудачествам Сергея Ивановича и всячески старались перевести беседу на другую тему, так как химерический дом на озере уже набил всем порядочную оскомину и даже более не забавлял – по крайней мере, так, как в первые лет пять, когда все в состоянии еще были поддерживать романтические грезы Сергея Ивановича и так же сладострастно вздыхать: да, дескать, хорошо бы – на озере-то… Сергей Иванович по-детски обижался и упрямился, говоря – ладно, не верите – ваше дело, а усадьбу – всё одно когда-нибудь куплю! Обязательно – успокаивали его, а разговор всё-таки поспешно уводили в другие заводи. Даже Полли, которую за глаза – зная непростой характер Сергея Ивановича – друзья называли не иначе как «ангелом», иной раз ласково пыталась остановить не на шутку разошедшегося мужа, что, правда, почти всегда ей удавалось; в глубине души она признавалась сама себе, что, наверное, не очень-то и хотела бы провести лучшие годы жизни в какой-то глуши, хоть бы и пасторально-идиллической! Однако грянул 1905-й, столица, да и вся Империя содрогнулась от потрясений и неявно еще оформленной, но уже вполне отчетливой угрозы глобальных каких-то и еще неизвестно – куда ведущих? – перемен, и Сергей Иванович решительно сказал: с меня довольно! Пора! Десятки расстрелянных 9-го января, растерянность правительства, толпы негодующего народа на улицах, тревожные вести из Москвы и других губерний подхлестнули его к действиям. Подбавила маслица в огонь и их прислуга Нюша. Она с ужасом, округляя и без того круглые глаза, поведала, как у Троицкого моста была насмерть зарублена ее знакомая по имени просто Петровна: та была тоже чьей-то прислугой, и они частенько виделись то на базаре, то у прачки. Люди сказывали, что сперва манифестанты были встречены павловцами, в ответ на просьбу выслушать их делегатов с петицией офицер дал команду стрелять, а уж после, когда колонна в страхе рассеялась, были зачем-то вдогонку посланы уланы, шашками которых Петровна и была зарублена со спины – видно бежала… «С меня довольно!» - в гневе раздувая ноздри, повторил Сергей Иванович. Выпив за обедом сразу три или четыре рюмки водки, он заплакал, но, устыдившись, ушел к себе в кабинет. Вскоре были подключены, кажется, все возможные знакомые, знакомые знакомых, пока летом не пришла весточка из Псковского уезда: некоторый разорившийся вконец помещик продает усадьбу, вроде бы – на берегу озера, и, кажется, совсем недорого, но нужно смотреть. «Будем смотреть!» - твердо сказал Полли Сергей Иванович, и в несколько дней собрался в дорогу, захватив с собою лишь дорожный несессер с пледом и картою губернии. Жена ехать наотрез отказалась, всё еще надеясь, что усадьба окажется скверной и запущенной, озеро – отвратительным болотом, а сам voyage настолько утомит и разочарует Сергее Ивановича, что более он никогда к воплощению своей мечты не вернется: к этой мысли ее – и небезосновательно! – подталкивали особенности характера супруга, могущего за несколько минут разочароваться в том, что проповедовал годами. С этой мыслью она и проводила его в дорогу, после чего, на следующее утро даже наведалась в церковь и поставила свечку святому Пантелеймону с просьбой, вроде как для святого и неловкой – вразумить раба божьего Сергея в его заблуждении и наставить его на Путь Истинный. Не очень-то разбираясь в церковных делах, Полли вынуждена была обратиться за советом к более осведомленной в них Нюше. Та задумалась и предложила остановиться на целителе болезней Пантелеймоне, Полли же, поразмыслив, согласилась с ней, найдя возможным трактовать маниакальное стремление Сергея Ивановича к уединению как, в некотором роде, умопомрачение, т.е. болезнь. Текст молитвы Нюша по памяти бегло надиктовала Полли, наказав выучить его наизусть. Полли честно пыталась запомнить хотя бы половину, но вскоре поняла, что это возможно только человеку глубоко верующему, наставляемому, во-первых, таким вещам с раннего детства и очень упорным ментором – во-вторых. У самой же Полли не было в детстве ни первого, ни второго. Она воспитывалась в довольно скептически относившейся к религии семье, не в безбожии, конечно, но и не в том смысле, чтобы часами биться лбом об пол. Оттого-то даже первые несколько фраз «…Владыко, Вседержителю, Святый Царю, наказуяй и не умерщвляяй, утверждаяй низпадающия и возводяй низверженныя, телесныя человеков скорби исправляй…» и еще «…Ей, Господи, врачебную Твою силу с небесе низпосли, прикоснися телеси, угаси огневицу, укроти страсть и всякую немощь таящуюся, буди врач раба Твоего Сергия…» повергали ее в панический ужас. Дойдя до Пантелеймоновской церкви, что на Соляном, Полли вдруг поняла, что не помнит практически ни слова, но просто – ни е-ди-но-го! Разве что только смешное «угаси огневицу». Никакой огневицы у Сергея Ивановича, слава Создателю, не было, а потому Полли простыми словами и очень шепотом, чтобы никто не расслышал, попросила Святого Пантелеймона об исцелении помутившегося разумом Раба Божьего Сергия, повторила это три раза и, вся горя от стыда, ушла, досадуя, что она оказалась такой скверной христианкой, что даже не в состоянии как следует помочь собственному мужу в его заблуждениях.
Увы, судя по всему столь неловкое, но, по крайней мере, искреннее общение со святым, не подействовало на Сергея Ивановича ни коим образом, потому что вернулся он из своего уезда с такими пылающими щеками и в таком возбуждении, каким Полли видала его лишь однажды – когда Сергей Иванович получил первый приличный гонорар за первую свою книгу.
- Это – просто прелесть какая-то, а не усадьба! – не говорил – кричал он, начав прямо в прихожей. – Представь: всё выглядит именно так, как я и описывал! Озеро – круглое, большое. Дом – чуть на возвышении. В версте – деревня: живописная, издали, особенно вечерами домики – как игрушечные, а в безветренную погоду – песни бабьи слышны, протяжные такие, долгие… В пяти верстах, в низине – железная дорога, ее прямо из усадьбы видно, и еще замечательно бывает, когда тишина, ты уже засыпаешь, и вдруг где-то вдали – паровоз: у-у-у!
Полли с ужасом смотрела на разошедшегося не на шутку супруга, осознавая, что отныне его будет не остановить до тех пор, пока он не купит эту проклятую усадьбу и не утащит ее за собой: варить варенье, знакомиться с местной интеллигенцией и слушать протяжные бабьи песни в безветренную погоду. И даже не то пугало ее, что она не умела варить варенье из черной смородины, делать наливки из оной же, и не знала, как вести себя в совершенно незнакомом местечковом обществе с наверняка очень странными и своеобразными людьми. Страшило то, что всё это предполагалось едва ли не навсегда, во всяком случае – точно не на месяц, и не на лето, а, возможно, как минимум на год – пока Сергею Ивановичу предположительно не наскучит закатывать банки с крыжовником и прислушиваться к паровозным гудкам! А ну – как понравится? Не то, чтобы Полли обожала Петербург до полной невозможности расставания с ним. Нет, к примеру, Москва нравилась ей даже больше – своей пестротой, какой-то внутренней свободою и более мягким климатом. Но быть фактически погребенной под российским простором и давящей тишиной, изредка разрежаемой лишь собачьим лаем из соседней деревни и завыванием вьюги за окном?.. Как это, должно быть, грустно – выйти утром на крыльцо и обнаружить, что всё вокруг по самые верхние ступеньки заметено снегом! И волки еще по ночам воют… Говорят, в Псковских и Новгородских лесах их особенно много.
А Сергей Иванович тем временем отправился принять с дороги ванну. Интересно, думала Полли, кстати, - где он в своей усадьбе будет принимать ванну? Да полноте – есть ли там вообще ванна или хотя бы душ? Наверняка, только эта ужасная баня. Надо будет ее долго растапливать, для чего сначала нарубить дрова, потом – хлестаться веником, потеть (боже!!!), поливаться из шайки, а после – в мороз бежать в дом с красным лицом… И уж, конечно, продолжала размышлять Полли, никакого, пардон, ватерклозета там тоже нет, а есть… О, святой Пантелеймон, вразуми его, я выучу таки эту невыговариваемую молитву, только наставь эту заблудшую разумом овцу!
Сергей Иванович, крайне довольный, розовощекий и свежевыбритый, уселся за стол и, как он это делал всегда перед ужином, с наслаждением выпил пузатую рюмку водочки.
- Замечательно! – молвил он, едва ли не пуская сладко прищуренными глазами мыльные пузыри восторга. – Знаешь, я будто вернулся оттуда другим человеком! Ты представь: никакого шума, никто не цокает беспрестанно копытами по мостовой, никто не галдит тысячами голосов, никто ни в кого не стреляет и не рубит шашками! Полное единение с природой! А воздух!.. – тут Сергей Иванович показательно потянул носом, словно приглашая супругу сделать то же самое и восхититься, что было не совсем кстати, ибо Нюша, торопясь и обжигаясь через полотенце, уже внесла в столовую примечательно пахнущую кастрюлю с наваристым борщом, к которому непременно полагалась густейшая сметана.
- М-да, - сконфуженно сказал Сергей Иванович и потянулся к графинчику.
Полли выразительно молчала, всё еще ожидая главного, которое, после того, как Сергей Иванович закусил под вторую рюмочку, не преминуло произойти.
- Я ведь, Полличка, и купчую уже оформил – в Псков с хозяином съездили. Остались сущие пустяки, и мы с тобой – счастливые землевладельцы! Ты рада? Ну, скажи – рада? Не отвечай, я по глазам вижу, что рада!
Полли готова была поклясться, что в этот момент глаза ее могли выражать всё, что угодно: негодование, ужас, сомнение, тревогу, даже – отчаяние, но уж никак не радость. И с чего только Сергею Ивановичу угодно было разглядеть в них то, чего там уж совершенно точно не было и быть не могло?!
- И?.. – наконец, спросила она, не решаясь продолжить, так как ответ уже готов был сорваться с мужниного языка.
- Надо ехать, и ехать немедленно! – несколько удивленно приподнимая одну бровь, молвил Сергей Иванович. - Поживем там несколько дней, и ты сама убедишься – насколько это хорошо.
Сборы предложено было не затягивать, однако пребывающая в полном смятении Полли делала всё возможное, чтобы хоть как-то отсрочить злосчастный voyage: в ход пошли и нечаянно приключившиеся дожди, и ссылки на женские недомогания, и некоторые неотложные, внезапно возникшие дела. Неожиданная помощь пришла и со стороны старого друга семьи – Петра Даниловича Щапова, человека скептического, трезвого ума и самых бесстыдных в своем неприкрытом цинизме суждений. Заглянув как-то вечерком к Ильиным на огонек, он, ничем не выдавая эмоций, бесстрастно выслушал восторженные излияния Сергея Ивановича и, мельком бросая изучающие взгляды на дипломатично помалкивавшую Полли, как бы невзначай поинтересовался:
- Конюха из местных нанимать станешь?
- Зачем мне конюх? – непонимающе нахмурился Сергей Иванович.
- Ну, помилуй, как же это – «зачем»? – усмехнулся Щапов. – В город пешочком ходить будешь? До станции опять же – сколько верст, говоришь? Закупки по хозяйству – на себе, волоком тащить? Можно, конечно, с мужиками в деревне договариваться, но, боюсь, драть они с тебя, господин дачник, будут немилосердно.
- Я как-то не подумал…, - смутился Сергей Иванович и даже покраснел, словно его поймали на каком-то нехорошем проступке. – Да, наверное, ты прав – без лошадей никак…
- Никоим образом! – согласился Петр Данилович. – Плюс – фураж. Коли ты не планируешь всерьез заняться сельским хозяйством, – а я так понял, что кроме куста с малиной ничего у тебя в усадьбе произрастать не будет! – то придется опять же сговариваться с мужичками. Самое верное дело – нанять сразу кого-то здесь, в городе, да и везти его с собой. Местный – воровать начнет нещадно, да еще с остальными в сговор вступит, не говорю уж о том, что над тобой, мой милый отшельник, вся деревня за твоей же спиной потешаться станет. Мой тебе совет: займись тотчас же наймом верного человека, который и за домом присмотрит, и за лошадьми, и гвоздь забить сможет, и с деревенскими столковаться, а без него – и шагу не делай. Только сам себя проклинать станешь, и Полли еще за собой наверняка потащишь! Или, поди, уже чемоданы собрали?
- Ничего подобного! – возмутился Сергей Иванович, будто позабыв, что еще вчера справлялся у жены насчет ее готовности к отъезду. – Да у меня и Полличка ни за что бы не согласилась – на авось ехать. Так ведь?
- Да, мы с Сергеем решили поспешать – но не торопясь, - внутренне ликуя, успокоила Щапова Полли. Сергею же Ивановичу, наверное, было неловко, что Щапов оказался столь сведущ и практичен, а он – нет, а потому беседа была незаметно переведена на политические темы: хозяин, нарочно подбирая жесткие и колкие эпитеты, говорил, что власть дискредитировала и себя, и саму идею монархии как символа державы, а Щапов, лениво пуская в потолок дым колечками, парировал, что, дескать, Россия пока не готова к республике и не будет готова еще лет двадцать, а ежели такое и случится, то страна потонет в бесплодной говорильне и демагогии…
Посетить приобретение Сергея Ивановича Ильины выбрались только через три недели, когда уж заканчивался август, затянули проливные дожди и Петербург сделался особенно невыносим – даже для урбанистки Полли. За это время был нанят серьезный и – по всему! – видавший виды немолодой уже однорукий (левую оставил в Манчжурии) инвалид Захар Носов, умевший, по словам Сергея Ивановича, если не всё, то почти всё: и ухаживать за лошадьми, и барышничать, и с хозяйством управляться, и перемёты ставить… Одним словом, лучшего и не найти! Это Захар сумел доказать уже в первые дни, когда сторговал пару меринов-пятилеток за 160 рублей – противу запрашиваемых изначально двухсот двадцати. «Хорошие лошадки, долго отбегают!» - похлопывая их по холкам, добродушно сказал Носов. «А что ж именно меринов? Чего не тех жеребцов?» - допытывался помалкивавший при торгах Сергей Иванович. «Вам, барин, как я понял, не перед дамочками гарцевать лошади нужны, а для дела!», - с терпеливым спокойствием отвечал Захар. – «Мерин для того – как нарочно создан, лучше не придумаешь: спокоен, незлобив, вынослив». Через несколько дней точно так же – со знанием дела – Носов сторговал занедорого и коляску: была та коляска хоть и неказиста, и носила явные следы недавнего и не очень-то аккуратного внешнего ремонта, но Захар выбрал ее за отменные рессоры, так же заметив попробовавшему было возразить хозяину, что «чай, не по балам на ней ездить, а по ухабам да кочкам», на что Сергей Иванович, поразмыслив, не стал возражать.
Полли, безмолвно наблюдая со стороны за этими приготовлениями, окончательно уже смирилась с неизбежностью отъезда; она лишь благодарила Провидение за случайный в общем-то визит Щапова, которого, кстати, недолюбливала – за цинизм и нескрываемое чувство собственного превосходства буквально над всем – правительством, женщинами, врачами, извозчиками и, кажется, даже над Сергеем Ивановичем. Однажды она завела с мужем разговор о Петре Даниловиче, в котором вскользь (с Сергеем Ивановичем нельзя было заводить подобные темы напрямую: он вспыхивал моментально!) заметила, что Щапов, кажется, иногда ведет себя просто несносно и буквально сочится ядом, а давеча проехался по Гололобовым, единственная вина которых состоит в том, что они совершенно искренне уверены в победе русского оружия над Японией (это что – так плохо – быть патриотом и желать победы собственной стране?), на что Сергей Иванович, усмехнувшись, ответил:
- Да, иной раз он, и в самом деле, бывает несносен! Но… Он – оригинален, остроумен! А Гололобовы, если уж на то пошло, – просто беспардонные дураки. И, потом, такая форма поведения – просто кажущаяся оболочка, броня, под которой скрывается чуткий и деликатный человек. Помнишь, я тебе рассказывал, как он однажды выручил меня?
Да, Полли помнила, как, кажется, лет семь назад Щапов одолжил Сергею Ивановичу, решившему безвозвратно к прошлому своему служилому поприщу уйти в литературу, достаточно крупную сумму, о которой благородно не напоминал ни единым словом, пока Сергей Иванович не расплатился с ним сполна – и без каких-либо процентов, между прочим, с явным убытком для себя, хотя мог бы вложить эти средства в более прибыльное предприятие, чем никому не известный начинающий литератор. Что ж, надо было признаться, что и в этот раз Петр Данилович оказал Ильиным неоценимую услугу: страшно было бы представить, что бы делали они без его советов в глуши, одни, наедине с природою и мужиками, без надежного помощника и лошадей, вооруженные всего лишь мечтами непрактичного Сергея Ивановича!
Перед отъездом Ильины решили устроить прощальный обед, на который были приглашены решительно все друзья и просто добрые знакомые, так или иначе, поддерживавшие Сергея Ивановича в осуществлении его пасторально-вилланских фантазий или, как минимум, не отговаривавшие его от них. Среди последних самым предательским образом затесались и некоторые особы, тайно сочувствовавшие Полли, при ее супруге, впрочем, ничем не выдавая своих крамольных мыслей. К ним относились и Гололобовы, в шутку презентовавшие убывающим два пары лаптей (одни – с кокетливыми голубенькими бантиками!) и серебряную, изящной работы, подкову, чтобы повесить ее над входными дверями в новом доме.
- Кокошник и косоворотку припрятали на потом? – вкрадчиво поинтересовался Щапов. Полли, не удержавшись, фыркнула, а Гололобов растерянно переглянулся было с женой, но, догадавшись, что шутка Петра Даниловича достаточно беззлобна и неопасна, вкусно, запрокидывая голову, рассмеялся, глазами приглашая сделать то же и жену.
- Да, господа, сойдем с поезда, а нас уже Захар встречает! – мечтательно подперев подбородок, вздохнул Сергей Иванович – уже после того, как все выпили «за встречу», «за отъезжающих» и за «осуществление давней мечты». – Всего пятнадцать верст – и вот она, усадебка-то! Вообразите, я – и вдруг помещик! Каково?
- Ой, Сергей Иванович, пари держать готова, что уже в ноябре ждать вас станем! – задорно воскликнула тайная союзница Полли – Гололобова, носившая странное со всех точек зрения имя Изольда, а за глаза называемая – ИзоЛьда (с ударением на последнем слоге) – во многом благодаря неуступчивому скверному характеру. Поговаривали даже, что мужа – милейшего и обаятельнейшего человека Павла Артемьевича – дома она как шпица держала на коротком поводке и едва не скалкою била, что, разумеется, было, скорее, метафорой и однозначным преувеличением.
- Да никогда! – в тон ей не менее задорно отвечал Сергей Иванович. – Осень да зима – самые полезные времена года в деревне! Помните, как у Александра Сергеевича? «… Мороз и солнце, день чудесный…». И вот еще: «Скользя по утреннему снегу, друг милый, предадимся бегу нетерпеливого коня…».
- Да-да…, - поддержала Ильина то ли знакомая, то ли любовница Щапова (он менял их с завидной периодичностью, придерживаясь отчего-то принципа сезонности! Так и называл: «моя нынешняя Лето» или «моя теперешняя Зима»), представленная всем просто как Софи. Учитывая то, что август заканчивался через несколько дней, бедняжка должна была вскоре прекратить дружбу с Петром Даниловичем, о чем, конечно же, пока что не подозревала. – «Славная осень! Здоровый ядрёный воздух усталые силы бодрит…».
- Это уже Некрасов, - чуть прищурившись, лениво заметил Щапов: видимо, тоже вспомнил о скором наступлении осени – но с несколько другой точки зрения.
- Да пусть Некрасов! – с воодушевлением взмахнул наполненной рюмкой Сергей Иванович. – С утра – за сочинительство, после – обед, затем – прогулка, затем – с морозцу – рюмочка-другая да закусить, вечером – чтение у камина… Всего, господа, Льва Николаевича перечитаю, Тургенева всего, Гоголя.
- Очаровательно! – скорее проскрипела, чем восхитилась, ИзоЛьда. Смутившийся тона супруги Гололобов поспешил, перекинувшись всем полноватым коротким телом через стол, чокнуться с Сергеем Ивановичем, и, уже вернув первое на стул, томно вздохнул:
- А может ты, Сергей Иванович, и прав – один изо всех нас! Что мы видим тут, закостеневшие урбанисты? Служба, да визиты – всё более по обязанности. В театры – и то редко выбираемся, хотя, признаться, в этом – сами господа артисты да режиссеры виноваты. А у тебя – красоты, полная свобода, сам себе – господин… Нет, право, жди в гости, ей-ей, соберемся, приеду – завидовать стану!
- Бородой там не обрасти, - скучно посоветовал Щапов. – С этого всё и начинается: сперва рюмка за ужином, после – пару с утра, затем – бриться лень да халат снимать, а уж потом – и писать бросишь. Аполлинария Витальевна, голубушка, - с совершенно серьезным выражением лица обратился он к Полли, - как только увидите у этого разнузданного мечтателя хоть одну щетинку на щеке – сразу бегите прочь, назад в Петербург! Иначе он через неделю покроется шерстью, обратится медведем и сожрет вас в один присест – вместе с тулупом, в котором вы, уж верно, станете ходить целыми днями. Попомните!
«Лето»-Софи восторженно захихикала и стала было аплодировать, но тут же была пресечена скептическим взглядом своего кумира.
- Не дождетесь! – погрозил неизвестно кому двуперстием (в юности неудачно упал на катке, с тех пор пальцы указательный и средний на правой руке плохо расходились) Сергей Иванович. – Я, господа, намерен в усадьбе своей жить по-английски: с утра – при параде, сорочка – только с галстуком, кофе – такой варить, чтобы мужички в деревне за версту носами водили. Местожительствовать в деревне – не значит опуститься, да-с!
- Не боишься, что мужички-то на запах кофею в гости придут, да и остаться решат? – вновь съехидничал Щапов, решительно не собираясь униматься. Как ни странно, но сегодня он даже нравился Полли, ибо каждая отравленная стрела его остроумия умеряла восторженный пыл Ильина и направляла его хоть отчасти в нужную сторону. – А то вон Думу-то хоть и разрешают, да народец что-то униматься не хочет. А тут вы с Аполлинарией Витальевной – такие красивые, во фраках и кринолинах, на балкончике кофеи попиваете с бубликами и брынзой. А если еще ума у тебя хватит с балкончика их спросить какую-нибудь псевдодемократическую пакость вроде «Как поживаете, мужички?» - считай, красного петуха не миновать. Прямо, ей богу, хоть запирай тебя здесь, в квартире – до того боязно за вас обоих делается! – заключил Петр Данилович, с неизменным хладнокровием раскуривая сигарку.
Обед был скомкан, Сергей Иванович, кажется, несколько обиделся, Гололобов хотел было заступиться сперва за мужиков, а после – за государственные реформы, но спутался и предпочел в итоге водку, лишь только Софи, не угадывая еще собственной печальной перспективы, уцепившись за Полли, шепталась с ней о том, как будет прекрасно, когда они вскорости приедут к ним в поместье с Петром Даниловичем и будут голыми купаться в озере. Каким образом она собиралась это делать в сентябре и почему купаться надо будет именно голыми, Софи не уточняла: впрочем, она вообще была чересчур легковесна и поверхностна во всем! Вероятно, именно по этим причинам Щапов удостоил ее своим благорасположением именно летом, когда каждая глупость переносится гораздо легче, чем, скажем, зимой. Полли помнила одну его пассию-«Зиму»: это была полноватая, молчаливая и совершенно аморфная брюнетка, с нею, вероятно, было очень покойно лежать или просто находиться рядом долгими январскими ночами-утрами-вечерами, которые в Петербурге казались бесконечными, сливаясь в одно безразмерное темное время суток.
Наконец, одним ненастным субботним вечером Ильины оказались сидящими «на дорожку» в гостиной. Дворник Михаил Андреевич (звали его в доме только по имени-отечеству – за басовитый солидный голос, за обязательность, внушающую священный трепет особую стать и окладистую бороду, которую он носил на дородной выпуклой груди с достоинством – как медаль!) всё выносил багаж, Нюша, бестолково суетясь, подкладывала ему какие-то сверточки и узелки, Сергей Иванович пребывал в нетерпении, боясь опоздать на поезд и сердясь на жену за то, что она слишком долго собиралась, а Полли… Полли грустным взглядом окидывала особенно милые в этот момент стены, мысленно прощаясь с диванами, обоями, картинами и всякой мелочью, казавшимися сейчас крайне дорогими и важными в ее жизни. Она сделала всё, что могла, чтобы затянуть отъезд, но неумолимое время само перевело стрелки именно на этот час, сведя воедино звезды, хитросплетение событий и математику. Пора…
- Всё перенес, Сергей Иванович! – нетерпеливо переминаясь исполинского размера сапогами по паркету прихожей, сообщил Михаил Андреевич. – Закрепил надежно, до вокзала доедете справно, извозчика я упредил, чтобы не нёсся.
Из-за его плеча китайским болванчиком кивала трогательная Нюшина головка, подтверждая сказанное. Глаза горели нетерпением: Нюша никогда не ездила поездом, ей было любопытно и боязно.
- Полличка…, - мягко напомнил о своем существовании Сергей Иванович.
Эх, прощай, Петербург! Хорошо бы – ненадолго.
С признательностью за прочтение, не вздумайте болеть (поверьте - в том нет ничего хорошего) и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ