— Отказываясь от священных уз брака, — разорялся Макинтош, как всегда, размахивая перед моим носом указательным пальцем, — ты обрекаешь себя на...
— Говоря об узах, ты имел в виду «цепи»? — перебил я захмелевшего друга. У меня родилось подозрение, что он опять взялся за старую привычку сватать меня за лучших подруг своей жены. Жену он, кстати, любил. Чудак человек!
— ...на все беды, связанные с нерегулярной половой жизнью и частой сменой партнерш, — не слушая меня, продолжал он. — Ты только подумай, чем тебе грозит неустроенность личной жизни! Сердечной недостаточностью, простатитом, язвой… И запомни, ворчание жены — залог здоровья мужа. И самое главное, друг, — тут он многозначительно замолчал, икнул, и, посмотрев мне в глаза, произнес: — безжёнство угрожает замедлением твоего карьерного роста! Все великие люди были женаты!
— Старик, мне остаётся только порадоваться за тебя и созерцать твой карьерный рост, так сказать, восхождение на Олимп.
— Зря ты так, семья — это сила! И, опять-таки, дети.
— Ты еще скажи, дети — цветы жизни. Если бы я знал, что тебя сегодня потянет на всякую пошлость, то, наверное, остался бы на работе.
— Понятно, трудоголик... Всё ясно!
Макинтош пошло хмыкнул и разлил по стаканчикам сорокоградусную косорыловку. Вообще-то я любил Макинтоша, мы были с ним школьными товарищами, и он заслужено носил звание старейшего друга. Ему не хватало образования, но как это бывает, правда очень редко, природные способности восполняли пробелы в знаниях. Особенно он был силён в философии — философии жизни, или житейской философии. Раздавил с ним бутылку, — считай, сходил к психотерапевту. Слушать его одно удовольствие, но в этот раз он попал не в ту колею, и оттого его тезисы казались мне сомнительными, а подчас и совершенно необоснованными. Он что-то бухтел, но я его не слушал.
Я слушал Земфиру, тихо плачущую и всё задающуюся вопросом: «Как быть?», и смотрел в сторону, где за соседним столиком сидели три симпатичных девушки.
Расположившись за круглым столом, они над чем-то или над кем-то заразительно смеялись. Их смех у нас с Макинтошем вызывал улыбки, и мы время от времени одобрительно на них посматривали.
«Очень милые и смешливые девушки», — подумал я.
Поочередно каждая из них что-то рассказывала. Все трое склонялись и, почти соприкасаясь головами, слушали подругу, а затем внезапно и шумно начинали смеяться, прикрывая руками рты. Раскрасневшиеся от смеха девушки прерывали свое веселье лишь для того, чтобы немного подкрепиться и выпить пива. Сделав по паре глотков, они снова начинали травить байки, перемывать косточки и сыпать анекдотами.
Одна из них, сидящая ко мне лицом, вызывала у меня ассоциацию с айсбергом. Конечно, нелепое сравнение, тем более для симпатичной девушки, но она выделялась как ледяная гора на фоне унылого океана — и высоким ростом, и замечательным цветом волос, они напоминали мне белый с розоватым отливом жемчуг. Её подруг я тоже запомнил, особенно вторую, самую маленькую и забавную, но тогда их заслонил образ Жемчужноволосой…
Я вспомнил, как впервые встретился с ней взглядом. Она улыбнулась и сказала: «Привет!» Её подруги замолчали и повернулись в мою сторону. Одна засмеялась, другая весьма серьёзным взглядом оценивала меня, как если бы я был статуэткой в антикварном магазине.
От неожиданности и удивления я растерялся, что, впрочем, для меня характерно.
— Привет! — негромко, как будто стесняясь, ответил я, но почти сразу же громко и уверенно добавил. — Какая весёлая у вас компания!
— И очень красивая! — влез в разговор Макинтош. Вот что значит настоящий друг, решил поддержать товарища, так сказать, подставил плечо, мол: «Я с тобою, не робей!».
— И очень дружная, — добавила одна из подруг и засмеялась.
— Предлагаю подружиться столами и вместе посмеяться, — продолжил я завязавшийся разговор.
— Нет уж. У нас сегодня девичник, и мы не намерены разбавлять его мужским обществом, — категорично заявила третья подруга.
— Ну, хотя бы давайте просто познакомимся, — сказал я, словно утопающий, хватаясь за соломинку. — Редко удаётся встретить таких красивых и смешливых девушек...
— Ишь ты, какой хитрый! Сначала бы представил себя и друга, а уж потом спрашивал наши имена. Именно так знакомятся все порядочные мужчины! — объявила хрупкая, но, видать, самая умная из трех подруг.
— Ну и девицы пошли! На сивом мерине к ним не подъедешь. Всё у них по науке, всё по уму, — простонал Макинтош, театрально схватившись за голову, — всё не по-людски!
— Это Илья, по прозвищу Макинтош, — начал я, — мой школьный друг, философ.
— А это Саша, по прозвищу Бирюк, — перебил меня Илья, — мой школьный друг и начинающий финансист.
— Девушка с серьезным лицом, это Аня, она очень хороший дизайнер, — со своей стороны приступила к представлению хрупкая девушка. — А это Ева, начинающий адвокат. Если, мальчики, вам когда-нибудь прижмут хвосты, рекомендую обращаться к ней. Она разобьет любые оковы и отворит двери самого крепкого «обезьянника».
Её подруги рассмеялись, видимо польщенные столь положительными характеристиками. Хрупкая девушка укоризненно посмотрела на них, ожидая, когда смех иссякнет. Но, не дождавшись, сказала:
— Что же, придется самой, — и указала на себя маленьким пальчиком. — Вероника, будущая скандальная журналистка, ибо я учусь на журфаке, — при этом она забавно скопировала девицу из рекламного ролика, — правда, пока на первом курсе, — с безграничной тоской в глазах добавила она.
Я заметил, что Макинтош внимательно смотрит на нее. Ему нравились хрупкие и умные девушки, тем более что Вероника была не только стильно одетой девушкой с хорошим вкусом, но еще и ладно сложенной. Ее облик дополнялся коротко стриженными тёмно-красными волосами. Вероника, несомненно, была очень симпатичной девушкой, хотя немного смахивала на обезьянку, и про себя я прозвал её Мартышкой. Она ненамного проигрывала на фоне снежной королевы Евы, девушки со странными глазами и сногсшибательной точеной фигурой.
— Очень приятно, — я улыбнулся Еве. Вдруг за соседним столиком шумно захохотали, и мне пришлось очень громко, перекрикивая гам, спросить её: — Как вы относитесь к кино?
— Положительно…