Эк у меня тут Толстого стали пинать. И вроде как я в том виновата, процитировала разное неканоническое. А я что? Я против Льва Николаевича ничего не имею, хотя и не особенно его люблю (я люблю Достоевского). Не то, чтобы мне за классика обидно (что ему будет, мёртвому льву, ведь он даже мертвый всё-таки лев), но за публику как-то немножко неловко.
А я тут как раз о Чехове собралась написать. Его ведь тоже, бедолагу, на цитаты всего разорвали и суют их, цитаты, куда ни попадя. И все с ног на голову переворачивают. Все превратили в пошлость, в ту самую, которую так презирал Чехов.
Ладно, рискну. Ну, подумаешь, напишут опять, что я все извратила, все исковеркала, ничего не поняла. Ну, скажут, что я Чехова не люблю (неправда!). В первый раз, что ли.
"В человеке должно быть все прекрасно" - повторяют у нас по любому поводу. Покупают абонемент в фитнес-клуб - в человек должно быть все прекрасно. Идут на пилинг в салон красоты - в человеке все должно быть... Ухватят на распродаже кроссовки последней модели - и опять про прекрасное. Пошлость ужасная, конечно.
Впрочем, она уже заложена самим Чеховым. Всегда важно, кто говорит, в каких обстоятельствах.
"В человеке все должно быть прекрасно", - говорит доктор Астров, хорошенько так накушавшись водки. Доктор Астров, который сам себя осознает пошляком, человеком в высшей степени безнадежным. Да, эти его слова искренни, но ровно в той степени, в какой бывает искренна пьяная правда. К кому обращены эти слова? Астров говорит о жене отставного (и уже порядком тронувшегося) профессора, скучающей, праздной дамочке. Астров отмечает, что прекрасна она только наполовину, что она "только ест, спит, гуляет, чарует всех своею красотой — и больше ничего", что, в общем, не мешает ему за ней приударить.
Дамочка эта хоть и пуста, дни свои проводит в праздности и не желает видеть гнусности жизни (того, что "мужики однообразны очень, неразвиты, грязно живут, а с интеллигенцией трудно ладить. Все мелко мыслят, мелко чувствуют и не видят дальше своего носа — просто-напросто глупы"), тем не менее тоже способна на кой-какие точные (и, главное, трезвые) наблюдения. Ну потому что раз в год и палка стреляет. "Талантливый человек в России не может быть чистеньким", - говорит она. И говорит, к слову, об Астрове. Однако, понятно, что этот реверанс в его сторону не так уж спасителен. Да, образ Астрова сложен, да, Чехов вложил в его уста множество собственных мыслей (о свободе, о том, почему она невозможна в бедности и невежестве, ну и о мужиках в грязи, чего уж), но все же, все же, читатель, умеющий читать, понимает, что Астров - это будущий Ионыч. "Ионыча", Чехов напишет через год.
Ионыч, к слову, тоже много чего умного говорит и важного подмечает, он тоже сверхчувствителен к пошлости. Но и он сам тоже превращается в пошляка. И не только в пошляка, но и в морального импотента.
Читатель скажет, но он всё-таки остаётся деятелем, он все же врач. Ну кто сейчас вспомнит, каким доктором стал Ионыч. Но дело даже не в этом. Чехов скептически относился к пользе собственной профессии.
"Не то важно, что Анна умерла от родов, - говорит герой из "Дома с мезонином", - а то, что все эти Анны, Мавры, Пелагеи с раннего утра до потемок гнут спины, болеют от непосильного труда, всю жизнь дрожат за голодных и больных детей, всю жизнь боятся смерти и болезней, всю жизнь лечатся, рано блекнут, рано старятся и умирают в грязи и в вони (ой, как некрасиво Антон Палыч о народе-то); их дети, подрастая, начинают ту же музыку, и так проходят сотни лет, и миллиарды людей живут хуже животных — только ради куска хлеба, испытывая постоянный страх. <...> Если уж лечить, то не болезни, а причины их. Устраните главную причину — физический труд — тогда не будет болезней". И говорит это все герой прекраснодушной провинциальной барышне, ратующей за "аптечки и библиотечки".
Барышня весьма оскорбляется, негодует. Надо ведь что-то делать, кричит. Можно, - невозмутимо соглашается герой:
"Возьмите на себя долю их труда". Вот этого-то барышня и не выдерживает:
"Освободить от труда! — усмехнулась Лида. — Разве это возможно?"
А кто тут выдержит? Это как нынешнему обывателю, пользующемуся бесплатной доставкой по какой-нибудь подписке, предложить самому в магазин ходить. Он тоже вон вскидывается: "Как это самому, когда все нормальные люди..."
Ладно, все, последняя остановка. Вспомним-ка злополучный соус. Соус, который теперь все проливается и проливается, и вечно всем предписывается этого не замечать. Теперь ведь как: укажи дураку на его глупость, он в тебя выстрелит этой цитатой. Но, друзья, про соус в рассказе задвигал дурак, болтун, абсолютнейшая посредственность. "Тяжелый и ленивый малый", который, "когда говорил о чем-нибудь серьезно, то с напряжением тянул «э-э-э-э», и работал так же, как говорил, — медленно, всегда опаздывая, пропуская сроки" и, если ему поручали отправить почту "он по целым неделям таскал письма у себя в кармане".
Чехов не любил, не терпел пустых разговоров. В "Дачных правилах" он вывел эту свою нелюбовь в карикатуру, но в ней больше верного, чем во всех высокопарных речах его персонажей-обывателей.
"Если ты, сидя у гостеприимной соседки, выкушал три чашки чаю и после всего этого почувствовал вдруг в своих внутренностях брожение умов, то, не прибегая ни к каким фармацевтическим средствам, надевай шапку и иди", - писал Антон Палыч.
Вот так. Надевай шапку и иди! ))
#литература
#общество
#стереотипы