В советской истории был Владимир Владимирович. Я говорю о советском поэте В.В. Маяковском.
В 1925 году во время своего путешествия по США В.В. Маяковский пишет стихотворение "Небоскреб в разрезе".
В нем автор показывает "настоящую", на его взгляд, Америку:
"Возьми
разбольшущий
дом в Нью-Йорке,
взгляни
насквозь
на зданье на то.
Увидишь –
старейшие
норки да каморки –
совсем
дооктябрьский
Елец аль Конотоп".
"Норки да коморки"... Может наподобие таких?
Аналогия напрашивается, хотя кому как. И что же Владимир Владимирович увидел в них? Для удобства он расположил описание по этажам снизу вверх, начиная с первого.
"Первый –
ювелиры,
караул бессменный,
замок
зацепился ставням о бровь.
В сером
герои кино,
полисмены,
лягут
собаками
за чужое добро".
Похоже, поэт расположил на первом этаже ювелирные магазины, которые надежно охраняются полицией, готовой "лечь собаками за чужое добро". Ну, пусть охраняют. Все-таки материальные ценности и долг полицейского охранять чужие ценности от преступных посягательств никто не отменял.
Поднимаемся вместе с поэтом выше...
"Третий –
спят бюро-конторы.
Ест
промокашки
рабий пот.
Чтоб мир
не забыл,
хозяин который,
на вывесках
золотом
«Вильям Шпрот».
Третий этаж у Маяковского, судя по всему, заняли офисные помещения, в которых клерки проливают "рабий пот" в угоду хозяев.
Трудятся на "дядю" и сейчас в большом количестве, а что они проливают, неизвестно. Может чернила шариковых авторучек, может чернила в принтере.
Идем выше.
"Пятый.
Подсчитав
приданные сорочки,
мисс
перезрелая
в мечте о женихах.
Вздымая грудью
ажурные строчки,
почесывает
пышных подмышек меха".
Тут Владимир Владимирович изящно описал даму в летах, ожидающую принца на коне (или принцев). Ну а "пышные меха подмышек" как-то описывать не хочется.
Посмотрим, что выше
"Седьмой.
Над очагом
домашним
высясь,
силы сберегши
спортом смолоду,
сэр
своей законной миссис,
узнав об измене,
кровавит морду".
Муж, бьющий жену за измену, - это и в наше время полным полно, не только в тогдашней Америки. Нечего и обсуждать.
Снова поднимемся
"Десятый.
Медовый.
Пара легла.
Счастливей,
чем Ева с Адамом были.
Читают
в «Таймсе»
отдел реклам:
«Продажа в рассрочку автомобилей».
Ну, на десятом этаже почти идиллия. Молодая пара мечтает о семейном автомобиле, который они купят в кредит, потому что денег на покупку сразу у них не хватит. Обычные реалии современной жизни.
Взбираемся еще выше
"Тридцатый.
Акционеры
сидят увлечены,
делят миллиарды,
жадны и озабочены.
Прибыль
треста
«изготовленье ветчины
из лучшей
дохлой
чикагской собачины».
Здесь и без комментариев все понятно. Непонятно только, про какое время и про какую страну писал поэт Маяковский.
Снова идем выше
"Сороковой.
У спальни
опереточной дивы.
В скважину
замочную,
сосредоточив прыть,
чтоб Кулидж дал развод,
детективы
мужа
должны
в кровати накрыть".
Здесь тоже обычное дело, только довольно затратное: нанять детектива, чтобы следить за женой.
Высоковато забрались, но это еще не последний этаж. Поднимаемся снова
"Свободный художник,
рисующий задочки,
дремлет в девяностом,
думает одно:
как бы ухажнуть
за хозяйской дочкой –
да так,
чтоб хозяину
всучить полотно".
Ну, здесь на лицо предприимчивость делового человека, чем в наше время тоже никого не удивишь.
Дальше поэт взбирается на крышу небоскреба:
"А с крыши стаял
скатертный снег.
Лишь ест
в ресторанной выси
большие крохи
уборщик негр,
а маленькие крошки –
крысы".
По этим строчкам сейчас бы автора обвинили в оскорблении афроамериканцев. Видимо, в 1925 году слово "негр" считалось политкорректным.
Заканчивает Маяковский свое стихотворение следующими строчками:
"Я смотрю,
и злость меня берет
на укрывшихся
за каменный фасад.
Я стремился
за 7000 верст вперед,
а приехал
на 7 лет назад".
А вас, уважаемые читатели, не берет зло?