1221 год. Конец лета. Джалаль ад Дин громит монгольские войска в Парванской долине. Поражение запускает цепную реакцию. Города восстают, наместников убивают. Мусульманское царство восстает в новой силе. Кажется его не остановит никто, но есть еще Некто.
Продолжение. Предыдущую часть и кости восточного корпуса, обгладывают ЗДЕСЬ
Музыка на дорожку
Прочитано не что прочитано, а что перечитано
Они сидели ночной порой, когда войско стихает, а из всех звуков остаются лошадиный храп, стрекот сверчка и топот часового. Наполненные простотой и вдумчивостью беседы, в эти часы были лишены суеты.
Недоумение куда человек прячется от ответов, и деловитость в которой он скрывается от дел - не приветствовались.
И Чингисхан спрашивал:
Ответьте (мне). Что сказать сыну.
Если разговор последний, а слова ограничены?
Обращался он к монголам, сидевшим напротив. Перешедшему на монгольскую службу мусульманину и длиннобородому киданю в белых одеждах.
Первыми по праву крови (и кровавому праву) отвечали монголы
Никому не верь.
Отрезал Старый Нойон из Толуева корпуса.
Соратник по степным войнам, бок о бок с которым Темуджин возмужал, а плечом к плечу дожил до зрелости. Ему дозволялось не падать перед Ханом и спорить с Царевичами. Своими сыновьями Старый Нойон не обзавелся, а чужих умертвил не одну сотню. Ответ его был под стать (его) жизни и взгляду. Колючему и сухому.
Слова Нойона не тронули сердца. С верою человек живет без всего, без веры не живет со всем, и совсем. Ответ не пришелся, но соратник был резок, прям и отвечал что думал.
Следующим заговорил Боорчу:
Ничего не бойся!
Выпалил он без раздумий
Похвальное рвение, но не больше, сказать не сделать. Бесстрашный... овца для судьбы, которую режут на первом-же перепутье. Не бойся ничего он, и мир не узнал-бы о Чингисхане.
Слово получил мусульманин Маба-Ялавач
Не проси
Вкрадчиво улыбнулся человек в чалме, назначенный наместником в Газни. Еще не знавший о назначении в город, который еще не сожгли.
Самый тон его содержал просьбу, а вид две. Лукавым кажется, что их нужды заметят и так. Но... тому кто не просит и отказать приятно.
Чтобы сказал своему сыну ты, Длиннобородый?
Спросил Чингисхан, желая услышать применяемое к жизни, а не примеряемое к беседе.
Взирая куда-то вглубь, Елюй Чуцай ответил
Человек есть то, что он думает о других. Ни больше, не меньше.
Чтобы прожить достойно, этого знать достаточно. Государь
Слова требовали осмысления, на которое жизнь времени не оставила
Дежурный гвардеец шепнул на ухо, Хан кивнул. В шатер ввели гонца, проскакавшего двое суток, останавливаясь что-бы сменить коня, но не смежить очи. Из под шапки смотрело утомленное, осунувшееся лицо с темными провалами глаз.
Подтвердив слухи, гонец рассказал о полном разгроме Шиги-Хутуху.
Тридцать тысяч молодцев, слетели с куста.
Заменить было некем. Своих людей Джучи положил под Гурганджем. Оттуда же и Чагатай с Угэдеем вернулись потрепанные. Двадцать тысяч ушли с Субэдэем и Джэбэ, и от них давно не поступало известий. Оставалось немногим более семи туменов, каждый из которых воевал третий год кряду, насыщаясь не пополнениями, но победами.
Схватив за глотку, гнев (из-за левого плеча) шепнул про обычай сартаульских земель, где за дурные вести казнили. Уже раскрыв рот, Чингиз посмотрел на Елюй Чуцая и вспомнив
Человек есть то, что он думает о других.
Промолчал и вдохнул.
Перед ним стоял честный служака, готовый и перед лицом смерти выполнить долг. Добрый малый, которым гордится отец и дорожит (должен дорожить!) Хан. И если людей будут казнить за правду, государство утонет в угодливой лжи, как и с этим царством случилось.
Властитель щелкнул пальцами. Накормив, юношу уложили спать в ханском шатре, а утром вручили четыре браслета из серебра и золотую монисту.
Помыслив (о человеке) хорошо, и себя тоже Чингиз ощутил достойно. Длиннобородый (снова!) оказался прав и слова его то, что отцы должны говорить сыновьям. А эту войну - они выиграют.
Хотя дурные вести и сыпались как блохи с собаки.
Рухнувший фронт
На выигранной войне, погибших не считают
Долгожданная победа взломала мусульманские земли как ледяную корку на весенней реке. К югу от Джейхуна бурлило всё. Покоренные города зажглись восстаниями, в селения можно было войти, но не выйти.
Ханских наместников убивали. Их кровью красили стены, головами обменивались вместо подарков. В знак взаимной признательности и искренней дружбы. Казалось, в Хорасане монгольская власть кончилась.
Появлялись советы, принимавшие управление на себя. В основном они наполнялись людьми старыми (судья, имам, ремесленные старшины), но находилось место и для новых людей.
Площадные вожди говорили громко, одевались ярко и уходили быстро, уступая обыденной незаметности быта и невзрачности повседневного обеспечения. Какова и есть власть.
Их сменяли другие (такие-же), но и они позабавив народ - пропадали.
По дорогам мчались эмиссары Джалаль ад Дина.
Представители того еще государства, знавшие вход к нужному и подход к знающему. Днем они возглашали о единстве, ночью обсуждали вопросы и делили деньги. В основном дела велись с потомственной знатью, но время находилось и для преступников. Связанных с властью тысячами нитей, столь же невидимых сколь неразрывных.
Приняв присягу и забрав часть денег на общее (дело), люди Султана шли дальше, собирая развалившуюся державу Хорезмшахов.
В те (счастливые!) дни лишь внимательный замечал, что таджики неохотно делились добром, а тюрки не радовались видеть их в строю. Вавилонские башни шатки и языки говорят по-разному, даже если их заставляют молчать отцы народов и другие... Нимвроды,
В дороге эмиссаров перехватывали монголы или разбойничьи шайки туркмен. Если посланники Джалаль ад Дина принадлежали к этому племени, то действовали увещевания. На монголов не действовало ничего, потому шакалы жирели, а кости по обочинам множились.
Какой-бы народ не представлял отряд, на дорогах лишь пятьсот человек могли чувствовать себя в безопасности. Хотя и в относительной.
За три месяца минувших с поражения Шиги-Хутуху, беспорядки проникли даже в Мавераннахр. Севернее Джейхуна, к хорезмийской власти всегда относились прохладнее, потому и монгольская резня здесь прошла мягче. Теперь же возобладали религиозные брожения, сердца волновались, а руки не подчинялись уму. Делая раньше, чем думая.
Восставший Мерв отправился в рейд на Бухару. Но об этом уже говорилось, желающий прочтет, а нежелающему не нужно.
Любому войску, все это стало бы катастрофой. Схожую с той, что шведы Карла Густава испытали во время Потопа в Польше, французы Бонапарта в Испании, а немцы после разгрома 6-й армии Паулюса в России
Поражение разом лишило трети боеспособных сил. Пополнений не было. Восточный фронт оголился, тыл исчез как данность, а над всем этим нависал молот мусульманского войска. Откормленного волчьим мясом и вкусившего крови побед. Войско Джалаль ад Дина ширилось как река в половодье, грозя затопить всё и утопить всех.
Другой бы побежал, но Чингисхан остался. За ликованиями никто (из мусульман) не заметил, как лето сменила осень.
Почему ты живой?
Мечтаешь дружить - лезь в холодную воду. Итог одинаков
Уже в первые дни после разгрома, на передовые посты начали выходить люди. Изможденные и оборванные, с запекшимися губами и жизнью разделившейся на до и после.
Они выползали к своим по степям. Брели по пустыне и дрожали в арыках. Лизали камни и жевали падаль. В ночных пустошах завывали тени, в дневных селениях зверствовали люди.
Беглец возвращался лучшим, чаще худшим, но прежним уже не бывал.
На аванпостах, выжившим варили шулюм и отпаивали кумысом. Когда отдых возвращал способность говорить, а сон желание думать, всех (без исключения) отправляли к Хану.
Сидя на кошме, тот ни о чем не расспрашивал, только смотрел в глаза. Надломленных, сверх меры наделяли добром из чингизовой доли и отправив с первым обозом в степи, надеялись что помрет по дороге. Ни там ни здесь, такой нужен не был. И добро, сломленному не впрок.
Впрочем, намеренно их не убивали. Оклемаешься - живи дальше.
Других. В ком отмечалась пытливая решимость, готовность вернуться и драться дальше, немедленно повышали. Стрелок становился десятником, десятник сотником, выживших сотников - не нашлось.
Вскоре в Ставку прибыли тысячники. Текечук - старый Козлёнок рожденный нетерпением от беспокойства и Молгор, догнавший группу товарищей по дороге.
Их Чингисхан встречал словами:
Почему ты живой?
Строго вопрошая в присутствии степной знати и сыновей
Чтобы искупить вину кровью!
Истово восклицал изображавший усердие Козленок
Кровью твоей и одного не искупишь. А я потерял тридцать тысяч
Завоеватель обратил лицо к Молгору
Ты! Почему живой?
...
Собаку съел.
Его ответ Великому Хану понравился
Молгора отправили отдыхать, а после назначили Советником к Угедэю, чей сводный корпус ускоренным маршем ушел на Газни. В дороге монголы нигде не останавливались, и никого не щадили.
После Парвана, это стало приметой времени.
Наконец заявились темники, шутники (Калджи) и Шиги-Хутуху. Принятый названным братом, последний с порога бросил
Лица известные остроумием, шутовством и насмешками, полагают что у них имеется доблесть. Но в день, когда требуется мужество, путного дела от них не дождешься и кроме вреда ничего нет
Сваливая всю вину на товарищей. Так и не поняв, что повелевать и отвечать одно и то же.
Но Шиги-Хутуху потерпел поражение, а значит... его сыновья уже не были соперниками ханским внукам.
Покряхтев, Старик отмахнулся
Хутуху привык к победам и жестокостей судьбы не испытывал. Теперь будет осторожнее, получит опытность и (надлежащее) знание.
Разговоры на этом кончились.
Хребты Гиндукуша перевалила восьмидесятитысячная рать. Лютая как жизнь псаломщика для злых (духов) и безнадежная (для них) как его смерть.
Отведав барашка, в пригороде Газни мирно сопели дозорные. Спящими их и перерезали. Изображая готовность идти до конца, что будешь делать, когда конец (наконец) явится.
Когда люди проснулись, город уже полыхал.
Подписывайтесь на канал. Продолжение ЗДЕСЬ
Поддержать проект:
Мобильный банк 7 987 814 91 34 (Сбер, Киви)
Яндекс деньги 410011870193415