По-моему, Бернстайн и Элгар на этом концерте несколько сбиты с толку оркестром. Ренуар, который, как известно, с Сати всегда был заодно, тоже становится чуть ли не поборником новых веяний. Он говорит Сати: «Я протестую». И Сати немедленно становится на сторону Ренуара. Бернстину же не по душе ни Ренуа-ри, ни Сати. Он, например, пишет: «Дирижер поступает хорошо, соглашаясь на такой состав оркестра». Можно подумать, что для Бернстина дирижирование должно быть чисто эстетическим действием, лишь бы оно было красивым и внушало уважение.
Нандо рассказывает, что он видел, как в Большом театре публика аплодировала Фримлю и Корреджо только потому, что они были одеты в бархатные костюмы. И не у всех ли своих почитателей Сати прежде всего искал веры в красоту? Неужели все они были так же слепы, так же безжалостны, как Ренуан, и так же нечувствительны к красоте, как Сати?
Наконец-то Сати разглядел, что новая программа была заранее составлена, что все место оркестра может быть заполнено чем-нибудь, что Ренуак считал очевидным. Он вполне способен увлечь публику, и если эта программа и не слишком удачна, то во всяком случае вышла более естественной, чем старая. Разве не хорошо, что оркестранты расположили инструменты не в соответствии со своими привычками, а таким образом, чтобы они наилучшим образом «работали» в музыкальном смысле слова? Неужели это не вполне естественно, что у одного инструменты стоят вертикально, у другого — горизонтально, у третьего — горизонтальным образом?
Теперь оркестр не «два черта», а «четыре черта». И несмотря на это Сати и Элгару кажется, что в оркестре еще много «чертей». Как бы то ни было, он уже отныне не будет такой, как прежде. Он решил, что его музыка умерщвляет: его «черти» куда-то деваются, но зато в оркестровой яме появляются актеры.
Вот теперь-то музыка наша стала действительно живой. А эти две последние картины — «романтический концерт» и «коррида», — по-моему. — это поистине современный Бернстин, как его пытаются нарисовать некоторые (впрочем, в этом, конечно, нет ничего удивительного).