...Время есть, а денег нет, и в гости некуда пойти...
В. Цой
«Нет, так пить нельзя… Ох, и плохо мне… Ну и угораздило меня так обожраться! Боже, как мне хреново… И как пить хочется! В глотке всё пересохло... Боже ты мой, как же раскалывается голова!»
Приблизительно такими были мои первые мысли, когда утром я открыл глаза. Было жутко холодно. Ног я совсем не чувствовал. Все мои органы работали сами по себе и не собирались для общего блага кооперироваться. Голова кружилась, как стриптизёрша. Ноги голову не слушались, одна спорила с другой, но вместе они игнорировали указания свыше. Любая попытка одной из ног встать и перейти к выполнению своих функциональных обязанностей заканчивалась подножкой соперничающей конечности. В конце концов, они сцепились друг с другом и, видимо, больше не собирались расцепляться. Желудок с печенью долго пытались вырваться наружу, но, оставив безуспешные попытки бегства, провозгласили суверенитет от головы и ног и принялись за саботаж, не желая иметь ничего общего с другими соседями.
Прийти в себя после вечерней оргии было не легко. Я срочно нуждался в стакане томатного сока, тёплой ванне, тайском массаже и медитации. Но получить эти удовольствия не представлялось возможным. Мне оставалось только мечтать и использовать собственные силы, так сказать, пустить в ход резервы, но прежде их следовало найти.
Ах, как разнились между собой жаркий, веселый вчерашний вечер и сегодняшнее грустное, холодное утро! Костёр давно предательски погас, отдав меня на съедение страшному холоду. Вечернее благодушие сменилось жалкой беспомощностью.
К привычному уже голоду и холоду добавилось крайне неприятное специфическое чувство алкогольного отравления. Срочно требовалось медицинское вмешательство, какие-нибудь таблетки или полстаканчика опохмелки. Последний вариант был предпочтительнее. Я с трудом дотянулся до бутылки с текилой, но при виде мексиканского самогона меня вырвало.
«Всё-таки отравился, — определил я диагноз, — алкогольная интоксикация».
При очередной попытке встать моё тело взбунтовалось, ноги подкосились, и я мешком повалился на пол. Голова, ничего не соображая от стремительного кружения, отказывалась вообще что-либо предпринимать. Я решил взять тайм-аут и, набравшись терпения, подлечиться продолжительным сном.
Заснуть не получилось, но, отлежавшись, я почувствовал себя лучше, голова кружилась, но уже не так сильно, тошнота стала терпимой.
Подчас добиться контроля над собственным телом так же тяжело, как утихомирить разбушевавшегося начальника, которой узнал, что его коварные подчиненные объявили тихую забастовку и больше не намерены потакать его «новациям». Однако я не мог позволить себе идти на поводу у ослабевшего организма и, как он не сопротивлялся, но я заставил ноги и руки исполнять приказания сумасшедшей головы.
Бормоча проклятия, одной рукой ухватившись за ручку двери, я поднялся, кряхтя и постанывая, и выбрался на улицу. С большим трудом присев на корточки, но даже в таком весьма относительно устойчивом положении, опасался завалиться и, зачерпнув рукой снег, я приложил его к лицу, уповая, что он поможет мне немного оклематься. Немного снега я положил в рот, и языком, защищая разрушенные зубы, растопил его и промочил горящие «трубы».
Прискорбно было осознавать, даже через хмельную завесу, заслонившую разум, что только собственная глупость привела меня в столь печальное состояние. Я, как всегда, оказался благоразумным, но только задним умом. Вспомнил мудрые слова: «Твоя голова всегда в ответе за то, куда сядет твой зад... это сказал фараон, он был очень умен, и за это его назвали Тутанхамон». Нет, я не Тутанхамон. Он был фараон, а я — идиот! Я осёл. Я хуже всех вместе взятых ослов.
Походкой пьяного медведя я направился в лес. Небольшой моцион с непредвиденным купанием в снегу привел меня в чувство и проветрил мозги. Мне было настолько плохо, что я не обратил внимания на погоду. Утро было пасмурным, и всё также шел снегопад — по всей видимости, он не прекращался и ночью. Это просто невероятно, как долго он продолжался!
Тысячу раз проклиная глупую жадность, которая сыграла со мною такую шутку, я, превозмогая слабость, развел маленький костерок, на большой меня не хватило. Достав из сумки бутерброды с сыром и рыбой, разогрев их на огне, я принялся завтракать. Разжевывая языком хлеб с сёмгой, я прикидывал план действий на предстоящий день.
План был простой, как ясный день. Первое — опять добраться до самолёта. Второе — вытащить из него как можно больше полезных вещей. И третье — перетащить найденное домой.
Перейдя реку, я по проторенной мною тропинке, двинулся в лес. В правом кармане куртки лежали ещё теплые два бутерброда, в левом — бутылочка, в которой плескалось немножко текилы. Превозмогая самого себя, я решил не похмеляться, а сберечь спиртное для перехода.
Идти по знакомой тропинке было занятием почти приятным. Как я радовался вчерашней просушке! Я прошел половину пути, а ноги не только не намокли, но даже и не замерзли. Очень скоро я заметил, что чувствую себя лучше, и мой тонус медленно, но верно, как котировка на фондовой бирже, стремится вверх. Как известно, прогулка по чистому воздуху возбуждает аппетит. Желудок, оклемавшись от алкогольного удара вчерашней пьянки, стал подавать голос, как птенец орлицы, требующий кровавого завтрака. Чем дольше я шёл, тем категоричней он требовал калорий. В конце концов, я остановился, как паровоз без топлива, и принялся за перекус. Желудок был также не против, принять немножко текилы. Услышав из утробы одобрительное бурчание, я, крякнув от удовольствия, хлебнул еще раз и, наверное, впервые за несколько дней улыбнулся, как человек, с уверенностью смотрящий в завтрашний день.
«Может быть, это даже хорошо, что я оказался здесь, в тайге, один на один с собою, — подумал я, — ведь совершенно не известно, где найдешь, а где потеряешь. Я спешил на край света, надеясь где-то там, среди незнакомых мне людей, найти смысл собственного существования. Но может быть здесь, в глухой тайге я смогу откопать что-то важное, что даст мне надежду…»