Евгений Останькович
Мы сидели на крыльце старого домика. Мы – это хозяин домика, не менее старый, чем его жилище, и я, журналист, приехавший в это село, а, вернее, в отстающее по многим показателям хозяйство. Я побывал почти на всех производственных точках, побеседовал с людьми разного ранга – от скотника до членов правления и вот теперь, растерянный, прижатый шквалом негативной информации, пришел к ветерану хозяйства, бывшему (еще в тридцатые годы) директору совхоза, чтобы узнать его мнение по поводу всего того, что происходит в хозяйстве.
Я рассказываю ему об увиденном и услышанном, а он согласно качает головой и рассеянно смотрит в сторону старого деревянного моста через мутную речку. Там происходит нечто комическое. Посреди моста улегся озорливый поросенок. Словом, ни проехать, ни пройти. С двух сторон моста скопились грузовые машины, шоферы отчаянно сигналят – кому и зачем непонятно, но поросенок лежит себе посреди дороги, несмотря на грозное хрюканье матери, пытающейся прогнать свое дитяти с дороги.
Мать все понимает, но хулиганистый отпрыск, мне кажется, все понимает не меньше ее. Он озорует, приводя в недоумение водителей машин. Дорога через село без мощенки, грязь по колено, и никто из шоферов не хочет вылезать из машины. Вот и сигналят, сигналят, сигналят. А поросенок лежит себе на мосту.
Я тем временем продолжал задавать вопросы, густо замешанные на рассуждениях.
- Вот плохи дела с животноводством. Все сетуют на нехватку кормов. Лето было засушливое, вот и остались без силоса, сена и комбикормов. Но, ведь, весна была «мокрая». Неужели проморгали травостой! Понимаю, что апрель не спас бы хозяйство. Но было бы хоть какое-то сено! А его нет!..
Ветеран продолжал наблюдать за тем, что происходило на мосту и около, но меня слушает и на вопросы отвечает.
- Сено свели еще в августе-сентябре. Но могли заготовить больше… Я, вот, смотрю на поросенка, нравится он мне. У него своя, поросячья, логика. И есть, по-моему, чувство юмора, потому что логика подчинена чувствам… Славный поросенок! Беда, когда у людей поросячья логика, когда нет должного чувства ответственности, которое предполагает умение предвидеть, на всякий случай, проявить, на всякий случай, инициативу. А тут все получилось на авось. Но «авось подвело».
Тем временем у моста один из водителей потерял терпение, спрыгнул в грязную жижу, потом отломал хворостину с ветки акации и пошел к поросенку.
Тот уже издали увидел опасность и с визгом бросился наутек… Водители захохотали…
- Вот, видишь, - сказал мой собеседник, - страх помог. Так когда-то у меня было. Тоже хворостины испугался. Но то была такая хворостина!..
* * *
Было это в тридцатые годы. …Перед войной - тоже засуха. Аж с марта – даже зимой снега или дождя не было. Надеялись на лето. Не получилось, уже в октябре скот стал голодать. А тут еще – ящур. Начался падеж.
Вот тогда и вызвали директора и секретаря первички – я тогда был секретарем в райкоме партии. Заходим в кабинет первого секретаря. А там – только двое. Хозяин и товарищ из ГПУ. Разговор был коротким. Мы в двух словах рассказали про свои беды – почему замыкаем таблицу соцсоревнования. И тут товарищ из органов говорит:
- По непроверенным данным у Вас орудует шайка троцкистов. Вам мы пока верим. Но будьте бдительными, наведите порядок. Срок вам – два месяца…
Вот и весь разговор. Ехали назад на своей тачанке в ужасе. Что делать?! Через два месяца приедет комиссия, а потом или десять лет ссылки, или расстрел. Не поправим дело – значит мы сами троцкисты. Стал я об этом говорить, а директор меня оборвал:
- Ты лучше думай, как дело поправить.
Собрали актив, и всем людям на чистоту. Брать будут, мол, не только директора, а всех вместе. Давайте думать!..
Не буду рассказывать, что и как потом делали. Но спасли скотину и себя, разумеется. Это значит, страх мобилизовал все наши резервы. И мозговые, и трудовые. Выросла инициатива. А, вообще, скажу: «Не только в нашем хозяйстве тогда страх командовал».
Вот такой тотальный страх действовал много лет, искалечив души очень многих. Люди превращались в рабов, холопов, трусливых мещан, ловкачей самовыживания, живущих по принципу: «моя хата с краю». Для них понятие общественное, превратилось в слово «ничье». Если и работали хорошо, потому что боялись. Всего не перечислишь.
Теперь такого страха нет. Его отменили законами, практикой. Но изломанные души декретом не заменишь, а, вот, воля теперь есть. Но у человека раба или холопа по своей сущности – своя, соответственно душе, поросячья логика. На все есть оправданная. На воровство, грабеж, взятку, лень, безответственность, халтуру. Нужно много времени, чтобы стало меньше людей с такими искалеченными душами, ошалелыми от безнаказанности. А вот теперь думай сам – почему нынче в нашем хозяйстве, словно Мамай прошел. Кто виноват? Опять троцкисты!?
* * *
Я глянул на мост. Там было пусто. Только стайка гусей, обойдя его, переходила речку в брод. Каждый сам по себе…