Евгений Останькович
Кто-то из великих сказал – Самое удивительное в чудесах, это то, что они все-таки случаются. К чудесам я отношу и необыкновенные совпадения. И считаю, что к таким дарам природы надо относиться с уважением, то есть творчески, помещая самые великолепные ее эскизы в золотые рамки личного созидания. Тогда чудные совпадения еще ярче, и выпуклее о них вспоминаешь с большим удовольствием.
Одно из чудных совпадений случилось в Гаграх, в его основе оказалось мое юношеское чудачество – заплывать так далеко в море, чтобы волны то и дело закрывали бы берег. Приходит немного щекотливые ощущения отрочества. Бывал когда-то я один на восточной вершине Эльбруса. Там тоже в мертвой заоблачной тишине я чувствовал себя одиноким. Стоишь и пытаешься различить внизу зелень долины, черную бахрому лесов. Но все спрятано за скалами, снегом, ледниками. И ты, видя эту грамоту странного ландшафта, постепенно перестаешь чувствовать существование иного - страны и людей полей, лесов и рек. Кажется, попал на иную планету и к тебе приходят ощущения твоего исключительности, так, наверное, чувствовал себя Амстронгом, став ногой на лунную пыль.
А, вот, в море – все по иному. Одиночество под тихий плеск волн приносит странное ощущение покоя, отдыха от перипетий людской толпы. Но собственной ничтожности нет. Правда, за такие заплывы не раз приходилось платить.
Недалеко от Сухуми, например, ко мне пристал спасательный катер. Мне казалось. Что он хочет меня потопить. На большой скорости он с ревом летел на меня. Я нырял. Он, как мне казалось, проносился прямо надо мной. Я выныривал, катер разворачивался и опять несся прямо на меня. Силы были не равны. В конце концов, я сдался и остался на поверхности: будь, что будет. Тогда катер развернулся ко мне бортом, подплыл вплотную и человек в земной робе спросил:
- Ты все понял?
Я мотнул в знак согласия головой.
- Тогда залезай! И он протянул мне руку…
В Гаграх случилось иное. Я заплыл так далеко, что волны скрыли не только набережную и город на склоне гор, но и сами горы. Лежа на спине, я как бы впитывал в себя плеск одиночества. Но вот ритмику этого плеска прервало нечто иное. Пришлось изменить положение тела и как бы на цыпочках заглянуть в сторону посторонних звуков. Так и есть: со стороны открытого моря плыл человек. Вроде ничего особенного. Такой же сумасшедший любитель, как и я. Только заплыл еще дальше, а теперь держит курс назад. Вот хорошо. В одном возвращаться веселее. Удивление пришло позже. Когда человек подплыл почти вплотную, я узнал его. Это был Володя Дятлов – мой старый приятель, с которым познакомился десяток лет назад в Калмыцкой степи. Он руководил группой геологов и курил длинную черную трубку. Потом я встречался с ним, как с литератором. Но тоже давно. И. вот, встреча почти в открытом море. Встреча с очень уважаемым мною человеком в тысячах километров от нашей земли.
В каких – то Гаграх, не имеющих ни какого отношения к нашему образу жизни или профессии. Случилось бы это в самолете, на пароходе, в лодке – другое дело. Можно было бы вскрикнуть от удовольствия, что-то сделать такое, от восторга. Но тогда бы исчезла, как я понял тогда, часть чуда, запах необычности. Поэтому я даже не поздоровался в слух. Пожал ему руку и спросил.
- Сохранил ли он свою великолепную черную трубку. Будто ничего не случилось. Будто мы заранее договорились встретиться в море. Володя принял мою игру.
- Где-то дома лежит. Я, ведь, перешел на сигареты ответил он будничным, равнодушным голосом.
Потом мы поплыли к берегу. Изредка переговаривались о том, о сем. О погоде, о здоровье и причем. Что не относилось к нашей встрече. Я плыл, а внутри что-то бурлило – то – ли робость, замешанная на удивлении, то ли нечто большее. Только уже на пляже, лежа на песке и, глядя в небо, Володя спросил:
- Ты снова приехал по путевке?
- Да. А каким образом здесь оказался ты?
- Здесь мать живет, приехал проведать. Я, ведь, и родился в Гаграх.
Вот и конец чуду. Все так обыденно и просто. Осталась только робость общения. Но это уже иное дело.
* * *
Почему – то, я часто вспоминаю этот случай по ассоциации с другой любопытной историей. Ее героем оказался мой друг, редактор газеты «Кавказская здравница» Володя Алферов. Впрочем, я тоже имею к ней непосредственное отношение…
Самолет из Москвы уже сделал несколько кругов над минераловодским аэропортом. И в этом были виноваты его шасси, которые почему-то заупрямились и никак не хотели вылезать наружу. Решено было, в крайнем случае, сажать лайнер «на брюхо». Но для этого надо было израсходовать запас горючего. Вот и крутился хваленый «ТУ» над Пятигорьем, будто осматривая кресты курорта. Пассажиры, конечно, уже были в курсе дела, и каждый переживал ситуацию по-своему. Только, по-моему, один из них думал о возможных последствиях меньше всего. В его мозгу засело совершенно иное. Но, вот, шасси и выхлопнулись в самый последний момент, вздох облегчения разнесся по салонам. Вот уже бетонка посадочной полосы. Тишина. Торжественные крики. Высадка. Каждый из Кавминводцев поспешил домой, чтобы поделиться пережитым, представляя себя толи героем, то ли участником рискованного шоу. Только один сел в персональный автомобиль и уехал в редакцию. Еще не поздоровавшись в приемной он скомандовал:
- Останьковича ко мне немедленно. Разыщите и приведите.
Останькович разыскался сразу и вот он уже в кабинете редактора. Дальше удобнее всего ограничиться прямой речью шефа.
- Садись и слушай. Как ты знаешь, я там был с неделю. Потом несколько дней в Париже. Вот тебе сувенир, но дело не в нем. Впрочем…. и в нем. В общем. Настало время возвращаться домой. Самолет в Москву вылетел из Бурже, но ему предстояло сделать в Копенгагене посадку. В салоне, где я находился, ни одного русского вокруг французская речь. Чувствуешь себя затерянном в чужом мире. Легче стало, вроде бы после Копенгагена. Появились новые пассажиры. Рядом со мной заняла место по моему разумению немка. Она бойко разговорилась, о чем-то спрашивала на немецком с толстяком сидящем впереди моей соседки. Потом наступила тишина. Кто-то задремал под глухой гул самолета. Кто-то погрузился в чтение журналов и газет. Моя же соседка что-то писала в небольшом блокноте на коленях, выглядывавшим весьма соблазнительным из под короткого платья. И вообще она была симпатичная, и это усиливало желание войти с ней в контакт. Тем более все вокруг располагало к одиночеству. Внизу чужая земля, иностранцы пассажиры, а самолет какой-то французской компании со стюардессами, бойко говорившими на французском, который я никогда не изучал в жизни, не сталкивался. Немецкий же я все же учил в школе и потому попытался использовать в разговоре с соседкой свой жалкий остаток знаний.
- Их бин редактор – я есть редактор – начал я свою «величественную беседу» - их бин редактор курорт цайтунг – продолжал я и тут же спохватился: ведь на немецком курорт, вероятно звучит по-иному, зато цайтунг – это точно по-ихнему газета…
Соседка перестала писать и с любопытством посмотрела на меня. Это был хороший признак. И поэтому я продолжил свой монолог.
- Майне цайтунг нах Кавказ, их найм (то есть имя) «Кавказская здравница».
И тут я спохватился, как объяснить слово «здравница». Но обаятельная женщина неожиданно пришла мне на помощь. На чистейшем русском она задала мне вопрос, который буквально вызвал у меня шок.
- Значит, Евгений Останькович с вами работает?!
Представляете, что со мной было последующий момент. Чужое небо, чужая внизу земля, чужие люди, немка, сидящая рядом. И вдруг не просто русская речь, а твое имя. Все это так смахивало на старый анекдот, когда в Риме на балконе стоит с Папой Римским наш Иван с какой – то фирмы, а внизу толпа людей. И все спрашивают: «А кто это с Иваном рядом стоит?».
Ты уже прости. А этот тебе сувенир, это не мой подарок, а моей соседки, как я узнал - работница нашего министерства иностранных дел. Это пакет с африканским кофе…
Я поблагодарил за передачу сувенира и вышел. Мне тоже было не по себе, я понял больного шефа. Получить пакет сюрприз где-то за тысячи километров от России. Но все удивительное имеет почти всегда простейшую основу, как случилось в Гаграх.
Несколько лет назад я работал директором туристкой базы в Домбае. И каждый зимний горнолыжный сезон в моей квартире функционировал элитарный салон. Когда Нина-соседка шефа по самолету – попала на огромную встречу именитых гостей, так как сейчас помню, главенствовали Вилькельм Либкнехт (сын Карла Либкнеха), известный фотомастер Лев Бородулин, знаменитый и лучший судья по иску в Лас-Вегасе, Борис Савин, и писатель – горнопроходец Симонов. А потом Нина приучила меня к кофе, научила секретам его приготовления. С его богасловения я приобрел специальный сервиз, кофемолку и электроплитку. Уже после Домбая я долго переписывался с этой великолепной женщиной. Она даже присылала посылки с любимым африканским кофе. Последнюю посылку, как раз, привез мне шеф.
Как все просто…