Евгений Останькович
Мне стало весьма досадно, когда Михаил Горбачев стал призывать мир к новому мышлению, декларируя тем самым чистейшей воды идеализм. Стало смешно, даже.
Еще удивительнее стремление внедрить в общество национальную идею. Англичане, например, живут без таковой и в ус не дуют.
А недавно один бывший партократ обвинил меня в том, что я изменяю коммунистической идее. В ответ я только улыбнулся, ибо, зная, что в свое время, будучи у власти, он брал взятки - «за идею» - конечно!
Идея, как бы она не была хороша, человеколюбива, хороша только на бумаге. Идея, как правило, если становится в обществе господином, превращается в жандарма, палача, ширмой для мошенников, политиканов, карьеристов, взяточников, воров, грабителей и т. д., Идеократия – страшная штука. Вспомним Игнатия Лайолу, Гитлера, Сталина. Сколько людей было ими загублено во имя идеи. Та же самая коммунистическая идея сохраняет свою «непорочность», только идея условно высокой нравственности, уважений к личности, пассивности в обществе, прежде чем до идеи дорасти, надо от самой матери-природы получить разрешение – мандат.
Столь долгое предисловие посвящено нескольким сюжетам, которые взяты из жизни.
* * *
Сюжет первый.
Случилось это в начале семидесятых годов на Кавминводах во время праздника труда двух прилегающих районов. Праздник решили проводить на склоне горы «Лысая» в страшную засуху, когда даже трава превратилась в порох. Солнце жгло нещадно.
Огородили склон горы, там, где должно состояться торжественное представление, врыли в землю газовый баллон – для огня вечной славы, а под самым этим местом в метре от веревки соорудили деревянный помост, сделав ему брезентовую крышу. Помост уставили стульями, и получилась «литерная» ложа для начальства – ответственных работников райкомов, исполкомов и их семей. Там же для ведущего праздника поставили тростинку магнитофона для радио-усилителя. Здесь, на помосте, вместилось человек тридцать мужиков идеального возраста, не считая жен и детей. Слева и справа прямо на траве расположилась людская масса – те самые герои труда, которых собирались чествовать. Их было несколько тысяч.
И вот зазвучал оркестр, раздались команды зажечь факелы, два героя - два ветерана войны, включили газ, и огонь вечной славы вспыхнул. Но тут, как на грех, налетел порыв ветра, и пламя растеклось по склону. Пожар распространялся быстро, ветераны пытались затоптать пламя, но ничего не получалось. Огонь спустился почти к самому помосту. Кто-то побежал искать пожарников, которые, остановив в стороне машины, странным образом куда-то исчезли. И вот тогда через радио-усилитель я услышал «глас» первого секретаря одного из райкомов:
- Товарищи! Возник пожар. Пламя может натворить много бед. Прошу присутствующих помощи – надо потушить огонь. Но народ не двинулся с места. Все стояли в оцепенении, ожидая, что же будет дальше.
- Товарищи! Повторяю. Надо потушит огонь – повторил свой призыв секретарь.
Толпа отвечала по-прежнему оцепенением.
- Немедленно потушите огонь – уже кричал секретарь.
У меня в голове родился целый поток мыслей. А почему бы, например, не заняться тушением пожара тем, кто вальяжно разместился на помосте. Это же партработники! Они отлично знают, что такое роль личного примера. Лично я уже сам бросился бы в пламя, как уже случалось в Домбае в моем прошлом. Но сейчас я был затянут в корсет после травмы позвоночника и следил за происходящим из редакционного «газика». Не известно чем бы окончилось это происшествие, если бы через веревку не прыгнул пятилетний малец и не стал бы хворостинкой сбивать пламя. Затем ахнула его мать и бросилась к сыну, за ней последовал отец. И тут за ними бросилась вся толпа. В несколько минут огонь был затоптан. И тут появились пожарники! Дальше уже не интересно. Праздник пошел своим формальным чередом.
Я уезжал в Пятигорск, замученный мыслью, почему из этих тридцати «жеребцов», что сидели на помосте, так и не нашлось ни одного «спасателя». Даже когда огонь тушила одна толпа, ни один не сдвинулся с места. В этом я почувствовал страшный знак и тут же вспомнил своего близкого человека – старичка Петра Осиповича Сагояна.
· * * *
· Сюжет второй
В тридцатые годы он был парторгом ЦК на одной из главных шахт Донбасса. Когда на этой шахте начался пожар, он первый бросился спасать шахтеров, через несколько часов пожар был потушен. И тут заметили отсутствие Сагаяна. Стали искать, и нашли бесчувственное тело в дальнем забое. С большим трудом вернули Петра Осиповича к жизни. Потом, правда, ему предстояло семнадцать лет вкалывать, как враг народа, в Норильске. Как и у других сосланных, но уцелевших, были удивление, негодование, отчаяние, но идея оставалась в уме и в сердце.
- Помню, рассказывал Сагоян, - вывели нас - группу коммунистов в поле. Снег. Поземка. Собачий холод. Но нам говорят - враг под Москвой. И поэтому надо, что бы на этом месте к июлю заработал литейный цех. Даже тогда не верилось в такое. Половина из нас на той стройке погибла – от холода, болезней, голода. Но в июле, через полгода, цех заработал. А строили не от страха. Идеи ради! Ведь шла священная война!..
Когда я спросил Сагояна о репрессиях тридцатых годов, он ответил очень просто:
- То была Контрреволюция. А мы к ней не были готовы. Поэтому все скрывая нашей же идей, нас расстреливали и ссылали. Так и создали новую селекцию работников нового типа.
Но это до поры до времени, кончится их время. Все дело в вере народа. Царизм погиб, потому что потерял свой авторитет. Большевики же потеряли, потому, как многие преданны были идеи, отдавали за нее жизнь. Потому и народ им поверил. А многие нынешние партократы только умеют размахивать идеей, хотя она для них уже чужая. Вера в них проходит и это начало конца.
После разговора с Сагояном я вспомнил эту историю с пожаром. Знаковая, оказывается история, так как назвать ее можно, одной из предвестниц начала – конца…
Когда я слышу шельмование настоящих старых коммунистов, то вспоминаю гору Лысую, пожар и тех людей на помосте как на эшафоте….