Начало здесь
ГЛАВА 3. АДМИРАЛЪ
Во внешности адмирала было что-то волчье. В фамилии — тоже. И, конечно, его с полным правом можно было назвать «морским волком». Казалось бы — ну что еще нужно? Рви клыками жизнь, как делает любой приличный человек! Нет — как сразу три приличных человека! Но, парадоксально, адмирал совершенно не умел рвать клыками жизнь. Не то, что не за троих — вообще. Никак.
Начнем с того, что единственный корабль, бывший в подчинении у адмирала, стоял на его письменном столе. Конечно, корабль был хорош и даже смазлив — вернее, смазлива: целеустремленная баркентина с надписью золотыми буквами на корме: «Заря». Умело выполненная по фотографии боцманом Иртышского пароходства Матвеем Матвеевичем Ложкиным (который неплохо зарабатывал на такого рода изделиях). Название «Заря» могло, конечно, вызвать неприятные ассоциации с одним злополучным крейсером... но, как моряк, адмирал знал, что крейсер был и ни при чем, и не там, и вообще не на плаву. Все было проще, на самом деле: два комиссара, Кройцер и Моргенрот, напившись, стреляли из маузеров... что, как все у большевиков, приобрело несусветно-эпические масштабы. Нет, нет, с «Зарей» все было хорошо, все было уютно... от пронизывающего арктического ветра можно было спрятаться в рубке и смотреть на океан, вообще на мир оттуда... Адмирал представил себя в рубке «Зари» — поскольку «Заря» стояла тут же на столе, это неизбежно означало, что адмирал представил себя очень и очень маленьким... крохотным... чушь, чушь... Верховный правитель России закурил. Заря, весенние ручьи... вот только на этой «Заре» даже по весеннему ручью далеко не уплыть...
Это была проблема субъективного характера. Адмирал был сентиментален. В степени и для обычного человека вредной. А для политика — тем более. А для Верховного правителя России — ой-ёй-ёй... Однако мы уже сами впадаем в сантименты. Ведь была и вторая проблема. Объективная. Жесткая. Очень четко и просто формулируемая: у адмирала не было денег.
Нет, кое-что, конечно, имелось. Пятьсот пять тонн золота — очень разношерстного и непонятно как нарытого геройскими предками: флоринов, дукатов, гульденов и золотых брусков племени чибча. Несмотря на разношерстность, все золото — и даже бруски племени чибча (хотя почему, собственно, «даже»?) было приличной пробы. Пятьсот пять тонн высокопробного золота — много это или мало?
Разинувший рот обыватель скажет, что, конечно, много. Верховный правитель России знал, что это вообще ничего. Фантом. Лично украсть это золото он не мог — в силу своей, как выражались близко знавшие его люди, «болезненной порядочности» (как будто бывает не болезненная порядочность!) Условно говоря, золотой запас России мог принадлежать только русскому народу. Но нельзя же было взять и вот так его всему народу вручить. Нужна была идеальная промежуточная инстанция. Учредительное собрание. Вот победим большевиков, съедутся со всех концов России стриженные в скобку старосты в армяках и... Адмирал раздраженно, с излишней энергичностью воткнул папиросу в латунную пепельницу с идиотскими латунными же розочками. Два пункта. Первый — он прекрасно понимал, что никакого Учредительного собрания никогда не будет. Публично он сохранял твердый профиль на эту тему, но твердый профиль прикрывал пустоту. Ничего не стояло за этим твердым профилем. Второй пункт. Даже если бы Учредительное собрание и было каким-то чудесным образом созвано, оно тут же разворовало бы все, что только можно — включая, естественно, и золотой запас. Двух дней бы хватило. Испарились бы бруски племени чибча, и даже золотистой дымки не осталось бы в воздухе...
Двойной фантом. А что же оппоненты? А они и глазом не моргнули, когда святой Каппель отбил у них золото Российской империи. Особо даже и не цеплялись за него. Ну отбил и отбил. Хрен с ним. Разве это деньги?
Действительно, если разобраться, — большевики устроили переворот, когда никакого золотого запаса в их распоряжении не было. А любой переворот — очень дорогая штука. Особенно, когда его устраивает шайка никому не известных проходимцев без роду и племени. Аристократы, когда затевали перевороты, по крайней мере, содержали себя сами. Первую статью переворотного бюджета — «организаторы» — можно было, таким образом, обойти. Со второй и третьей — «исполнители» и «средства исполнения» — тоже можно было обходиться домашними средствами: кто-нибудь каким-нибудь полком командовал, кто-нибудь доступ к арсеналам имел... У большевиков, понятно, ничего подобного не было. Суровый переворотный бюджет должен был обрушиться на них всей своей тяжестью. (И это, не говоря о том, что гигантские, невиданные в истории средства тратились на демагогию). Партия большевиков из этого испытания вышла с честью. Даже, можно сказать, играючи. Деньги у партии большевиков были. Вот только очень хотелось бы знать — откуда?
Адмирал закурил следующую папиросу.
ГЛАВА 4. ЖИВОТНОЕ
— Новости. И совершенно ужасные.
Адъютант Колчака лейтенант Хабенский положил на стол перед адмиралом пачку не очень свежих газет.
— Мы тут ничего не знаем...
Лейтенант Хабенский с жадностью посмотрел на папиросу, которую курил адмирал. Поймав его взгляд, адмирал протянул ему пачку:
— Угощайтесь.
— Благодарю.
Лейтенант Хабенский с наслаждением затянулся. Папиросы, если честно, были все те же. Но — адмиральская пачка... стул в адмиральском кабинете... лейтенант Хабенский упал на стул, закинул ногу на ногу... по слухам, в отсутствие адмирала, он и в кресло его усаживался... все это жирным шрифтом было написано на лице лейтенанта Хабенского, но адмирал ничего это не видел, а, если и увидел бы, то не придал бы этому значения. Ибо новости, действительно, были ужасны. «The Times», «The New York Times» и «Le Matin», в один голос и захлебываясь, повествовали о страшном еврейском погроме в Чите, устроенном атаманом Семеновым. Число жертв оценивалось в десять с лишним тысяч — дотошная «The New York Times», осаживая некритичных коллег, давала осторожную оценку в девять тысяч четыреста двадцать пять... «Господи, неужели в Чите проживало столько евреев», подумал с тоской адмирал... но зато все три издания были единодушны касательно ужасной участи сиротки Хаси, которую атаман Семенов велел скормить крокодилам.
— Животное, — гневно пробормотал Колчак, отшвыривая от себя газеты. — Надо его арестовать... давно пора...
— Ну да... — неопределенно сказал лейтенант Хабенский. Чита, хотя несомненно являлась русским городом, Верховному правителю России нисколько не подчинялась, и, соответственно, возможности арестовать звероподобного атамана никакой не было. Верховный правитель и сам это понимал, конечно.
— Напишите мерзавцу письмо от моего имени. Не стесняйтесь в выражениях. Позорит нас перед всем миром!
— Как прикажете, — отозвался лейтенант Хабенский и немного смущенно попросил: — Если можно... я бы еще...
— Да, да, конечно, — Адмирал протянул лейтенанту пачку с папиросами.
_________________________________________________________________________________
А недели через две от атамана пришел ответ. «Дорогой брат», обращался атаман к Верховному правителю России, «я понимаю, что, как моряк, ты страдаешь англоманией в тяжелой форме. Это своего рода профессиональное заболевание. Даже то обстоятельство, что в Чите не водятся крокодилы, не поколебало твоей глубокой веры в британскую прессу. Хотя предлагаю пари (у меня есть определенные возможности) — если через месяц в «The Times» появится отчет очевидца о том, как ты устраиваешь в Омске гонки на жирафах, поколеблет ли это хоть немного твою англоманию в пользу здравого смысла?
Теперь предметно. Никаких еврейских погромов я, естественно, не устраивал, а единственное, что имело место — так это легкая беседа с неким господином Шмуерзоном, больше известным как «корнет Оболенский». Похоже, эта беседа привела господина Шмуерзона к решению сменить амплуа — теперь он уже выступает во Владивостоке в качестве «единственного уцелевшего после Читинского погрома». Художественные способности Шмуерзона давно известны, хотя писателем-реалистом я бы его не назвал. Ну да черт с ним.
А вот чему я искренне рад, дорогой брат, так тому, что слухи, которые распускают большевики о якобы падении Омска, оказались ложными. Твое письмо мне ясно это доказало. Рад, рад. Тут, кстати, и другие еще слухи ходят. Де, барон Унгерн, взяв Ургу, захватил какой-то китайский банк, а китайцы ничего из подвалов вывезти не успели... по-моему, вранье. Ну вот... такие наши новости. Еще раз – очень рад, что у тебя все хорошо. Береги себя и дальше.
Твой брат, атаман Забайкальского казачьего войска Григорий Семенов".
Прочитав письмо, Колчак молча протянул его лейтенанту Хабенскому. Тот тоже прочитал.
– Что скажете? – спросил Колчак.
– Крокодилов в Чите действительно нет, – ответил лейтенант.
– А вот это... про Унгерна?
– Наивный прием. Несомненно, барон что-то захватил, а поскольку он, как известно, сумасшедший и толком захваченным распорядиться не сможет, Семенов имеет тут свои виды: убедить барона поделиться или вообще все отдать – с Унгерна станется. Естественно, Семенов опасается, что сведения о добыче барона получим и мы и тоже начнем вокруг барона увиваться – как-никак мы люди не последние: Правительство Государства Российского!
Колчак вскочил с кресла и нервно заходил по кабинету.
– Что там... что там у этого сумасшедшего... золото? Ну да, конечно, золото... – бормотал адмирал. – Чистое... в смысле – китайское... в смысле, которое можно использовать... мы же не собираемся созывать китайское учредительное собрание... – Адмирал расхохотался. Адъютант озабоченно посмотрел на него.
– Вот что, голубчик, – сказал адмирал. – Отправляйтесь к барону. Убеждайте его как хотите, обещайте что угодно, но мы не можем упустить такой шанс!
Лейтенанту Хабенскому это предложение, естественно, не понравилось. И он с легкостью показал его несостоятельность.
– Поехать я, конечно, могу. Вот только смысл? Ну расстреляет меня Унгерн в лучшем случае... всем же известно, что он терпеть не может чужих адъютантов.
– Да, вы правы. – Адмирал выпрямился. Молодой задор появился в его лице. Видно было, как до черта надоел ему этот Омск. – Вот что. Поеду я сам. Попробую поговорить... у меня же есть опыт общения с сумасшедшими баронами.
– А мы как же? – воскликнул лейтенант Хабенский.
Адмирал махнул рукой.
– Прекрасно без меня обойдетесь! Оставлю вас своим заместителем. Будете сидеть в моем кресле, папиросы курить, бумаги подписывать... неужели не справитесь?
Лейтенант Хабенский не мог притворяться. Просто не мог.
– Ради России, – твердо сказал он.
Продолжение