Жизнь постоянно преподносит нам уроки, насыщает нас опытом, только мы не всегда умеем эти уроки извлекать, и потому опыт обретаем путём набивания шишек, одна другой больнее… Сейчас я приглашу вас заглянуть в моё детство и попробовать извлечь два-три урока от встречи всего с одним человеком.
Фроська была старше меня лет на пять. Толстая, неуклюжая, малоподвижная девочка из соседнего дома. Моя мама, глядя на Фроськины усилия по преодолению весенней лужи, в которой деревенская мелюзга скакала, как воробьи, всегда вздыхала и жалела Фроську.
- Убогая, - говорила она, держась за сердце, - и за что Бог наказал ребёнка…
- Ничего себе ребёнок, - возражала я. - У, слепуша!
- Никогда не дразни инвалидов, жизнь долгая, кто знает, как сама эту жизнь проживёшь. Даже над дураками грех смеяться, они же слабее нас, их каждый может обидеть…
Но мамины слова действовали на меня только тогда, когда я стояла рядом с ней и слышала её голос. Стоило вырваться на улицу и смешаться с толпой ровесников, как появлялся стадный инстинкт и начиналось:
- Слепуша… слепуша – жирная туша!
Бедную Фроську не дразнил только ленивый. Иногда её отец, длинный и сухой, как палка, выбегал на улицу и гнался за первым, кто попадался ему на глаза. Догонял, рвал пучок крапивы и больно стегал по голым ногам. Рёв жертвы слышен был во все концы улицы, но никто не решался вступиться за обиженного. После этого на неделю-другую всё стихало, и Фроська выползала на улицу. Застенчивая и очень неуверенная в себе, она присаживалась на брёвнышко в стороне от наших игр и, сощурив слепые свои глаза, безуспешно пыталась разглядеть и понять правила игры. Но чаще всего, как говорила моя мама, на ворону не было обороны, а мы, будто чувствуя это, досаждали бедной Фроське день ото дня всё сильнее и сильнее. Мы, будто интуитивно чувствуя необходимость перемен, добивались того, чтобы спящая Фроська проснулась однажды и надавала нам тумаков, а что она могла бы это сделать, мы не сомневались, всё-таки она была старше, а значит, и сильнее. Но она ни разу не предприняла даже малейшей попытки, чтобы защитить себя. У неё был совершенно не развит инстинкт жизни в коллективе, где место под солнцем порой не просто завоёвывается, а выгрызается зубами.
Я не знаю, почему Фросе не были прописаны очки, то ли родители, задавленные нуждой и каторжной работой, махнули на неё, старшую, рукой, потому что следом шло ещё семь человек, то ли глаза Фроси уже не поддавались лечению. Фрося была обречена на нездоровую жизнь, которая не сулила ей ничего радостного. Она помогала матери по дому, мыла, стирала, скребла полы, качала в зыбке ребятишек, рано утратив забавы детства и раньше срока превратившись в маленькую толстенькую старушку, и только чудо могло вытащит Фроську из болота её немощи.
И чудо произошло. Однажды к Фроськиным соседям приехала в гости семья из Мурманска. В семье, кроме миниатюрной женщины Агриппины Яковлевны в ярком крепдешиновом платье с соломенной шляпкой на голове и высокого седоволосого мужчины Петра Семёновича, в белых, поразивших воображение всей деревни брюках, было двое детей. Девочка и мальчик. Ребятишки были очень добрые и послушные, чувствовалось, что в семье их воспитывали в строгости. Так получилось, что родители часто уходили бродить по окрестностям, навещали многочисленных родственников, иногда, как они сами говорили, соскучившись по благам цивилизации, даже уезжали в райцентр, чтобы посидеть в ресторанчике. В каждую очередную свою отлучку они подбрасывали ребятишек Фросе, совершенно доверяя ей и не задумываясь, что на попечении у неё была своя орава. Фрося гордилась таким доверием и в то же время тряслась от ужаса. Она носилась с ними, как курица с цыплятами, бегала по лужайке, раскинув в стороны руки и стараясь поймать малышей, которые ловко уворачивались, принимая её тревогу за интересную игру.
Так прошло лето. А когда наступила пора уезжать обратно, дети в один голос заявили, что никуда без Фроси не поедут. Пётр Семёнович пошёл к матери Фроси, чтобы уговорить её отпустить Фросю с собой в город.
- Соглашайтесь, - говорил он теплым бархатным голосом, - мы из Фроси человека сделаем. Глаза подлечим, грамоте научим, Бог даст, и замуж выдадим за хорошего человека.
- А нянчиться кто будет? – говорила Фроськина мать, выставляя вперёд свой огромный живот. – Я ведь рожу и сразу на ферму, а Фроська по дому…
- Аришка будет нянчиться, вон она уж Фросю догоняет…
- Будет она, ей бы только хвостом вертеть…
Но, как потом рассказывала деревенским бабам сама Аришка, Фрося неожиданно для всех проявила твёрдость характера и заявила:
- Поеду в город! В город!
- Никуда ты не поедешь, забьют там тебя, залягают, натерпишься…
- Пусть! А я всё равно поеду! Добром не отпустите, убегу…
Так и пришлось родителям отпустить Фроську в далекий незнакомый город.
Писем от неё не было, потому как грамоте она была не обучена, с детства её место было у зыбки очередного братика или сестренки. Хозяйка Агриппина Яковлевна, правда, присылала пару раз весточки с сообщением, что Фрося жива и всё у неё в полном порядке.
Так прошло четыре года. И однажды Фросиным родителям пришла телеграмма: «Встречайте. Еду».
Отец привез её из райцентра на тряской телеге. Мы всей гурьбой бегали встречать городскую гостью далеко за околицу, а потом, притихшие, брели по пыльному проселку, боясь даже глядеть друг на друга.
От прежней деревенской девочки-слепуши не осталось и следа. Что это была за барыня! В таком же, как когда-то хозяйка, ярком платье, в невиданной для деревни той поры обуви – босоножках, а главное – в маленьких круглых очках, из-за которых лучились теплом и светом прекрасные Фросины глаза.
Сидя с нами на высоком речном берегу, Фрося рассказывала нам, как тяжело ей было поперву привыкать к городской жизни, как боялась она шумных улиц, как в каждом встречном видела хулигана, а то и разбойника, как однажды потеряла ключи от хозяйской квартиры… Но главное было не это. Нам хотелось услышать о том, как изменилась Фросина жизнь.
- Видите, мне очки выписали, теперь я вижу так же, как и вы, я хожу в вечернюю школу, получила паспорт, нынче хозяйка справила мне зимнее пальто. А ещё у меня есть жених…
К сожалению, больше я не видела Фросю и не знаю, как сложилась её дальнейшая жизнь, потому что мы вскоре уехали.
Не знаю, почему Фрося так запала в мою детскую память, почему я так часто мысленно возвращаюсь к ней, а иногда даже привожу уроки, извлеченные из её жизни, своим внукам.
Конечно, самый главный урок тот, о котором ещё в детстве говорила мне мама: никогда не смейся над человеческими недостатками, особенно физическими, потому что неизвестно, чем тебя самого «обрадует» жизнь. Меня она «обрадовала» в пятнадцать лет, именно в том возрасте, в котором была Фрося, когда уехала из деревни. У меня обнаружилась сильная близорукость. Именно обнаружилась, потому что я-то о ней знала и раньше, но никому об этом не рассказывала. Просто на контрольной просила соседку по парте списать мне с доски мой вариант, а за это полностью решала ей её вариант, результаты которого всегда поражали учителей – у слабенькой троечницы все контрольные были написаны на «хорошо» и «отлично». А тут в канун праздника Победы директор школы попросила меня прочитать со стенда слова Реквиема. Я плакала и не соглашалась. Директор настаивала, принимая мои слезы за элементарное упрямство. Когда сил сопротивляться больше не стало, я призналась в том, что не вижу. Она же и повезла меня в город, где мне прописали очки. Но я помнила, как мы дразнили Фроську, и представляла, что точно так же будут дразнить меня. А ещё к тому времени у меня уже была первая любовь, и ему о своей беде я должна была сказать первая, полагая, что после этого он не будет больше любить меня. При первой же встрече я приказала ему отойти на некоторое расстояние, сказала о своём несчастье и побежала…
В школе я очки так и не носила, только уехав из деревни, начала потихоньку привыкать к ним, никогда не забывая Фросю-слепушу, которой жизнь уподобила и меня.
И второй урок – это бегство Фроси в город, урок «гадкого утенка», как определила я его для себя. Если бы она осталась в деревне и не решилась поменять обстоятельства своей жизни, что бы с ней было?
А третий урок – это наша разность, и обязательное стремление научиться мирно сосуществовать со всеми, кто живёт рядом, и с теми, кто в чём-то лучше нас, и с теми, кто хуже.