Я осторожно сажусь на стул, и тихонько позванивают боевые медали, приколотые к пиджаку, что висит на спинке. Я пришел в гости к
Александру Ивановичу Козлову, чусовскому машинисту, который всю жизнь водил поезда, а во время войны — бронепоезд. Вот его рассказ.
Отец мой был сапожником. Он целыми днями сидел, сгорбявшись, в маленькой будке и маленьким молоточком вгонял в подошвы маленькие гвозди.
А мне полюбился перестук других молотков—тех, на длинных ручках, которыми простукивали колеса вагонов железнодорожники в черных промасленных тужурках. По высокой лесенке машинисты забирались в кабину паровоза, садились у окна, небрежно выставив наружу локоть, дергали за шкур, и паровоз послушно отзывался веселым гудком. Он пыхтел, набирал скорость, все быстрее твердили свою скороговорку колеса вагонов—так-тук-тук, тук-тук-тук! — а я бежал за составом, пачкая босые пятки мазутом на скользких шпалах...
Я очень хотел стать машинистом и поэтому стал им. И уже стучали по рельсам колеса длинных составов, которые водил я сам.
Только тревожным стал стук колес—началась война, и однажды в поездке догнала меня военная телеграмма: «Срочно выезжай в Пермь. Нужен опытный машинист». Быстрыми были мои сборы на войну, да долгой оказалась военная дорога. Успел лишь прихватить с собой верный деревянный сундучок, с каким не расстается ни один машинист.
Прибыл в Пермь, мне сказали:
-Рабочие твоего родного города Чусового в трудных условиях построили бронепоезд, только заболел его машинист и некому вести бронепоезд 11а фронт.
Бронепоезд—это такой же поезд, что водил я и раньше, но платформы его обиты броней и вместо грузов стоят на них пушки и пулеметы, а пассажиры поезда солдаты, которые умеют из этих пушек и пулеметов стрелять по врагу. Паровоз, словно былинный богатырь, отправляющийся на битву, был тоже от колес до трубы закован в прочную броню. И все же это был точно такой паровоз, как те, что водил я раньше. Я поднялся в его кабину, II закованный в сталь витязь так же, как мой старый ворчу!!, гаркнул гудком, заохал, потом задышал все ритмичней и чаще, тяжело застучали по рельсам колеса—мы отправились на фронт.
Первым боевым заданием нашего бронепоезда была охрана железнодорожных станций от вражеских налетов. Это было важное задание. Не хватало зениток, и фашистские летчики, чувствуя свою безнаказанность, спокойно и нагло летали над нашими станциями, жестоко бомбили их. На помощь пришел наш бронепоезд. Расскажу про один бой. Была весна, и в чистом небе не сразу заметили мы маленькую тучку, приближающуюся с запада. А когда заметили, раздались команды: «Воздух!» и «Открыть заградительный огонь!» Потому что не тучка это была, а идущие сомкнутым строем к железнодорожному полотну бомбардировщики.
Тут ударили наши пушки и застрочили наши пулеметы. Один самолет качнулся, пошел вниз, и в недалеком ельнике раздался взрыв. Новые самолеты шли в атаку, но скоро, без суеты работали наши зенитчики, и падали вражеские бомбы, не достигая цели. Фашисты попытались неожиданно подкрасться, зайти с двух сторон. Мы тоже умели хитрить. Чтобы дым из трубы паровоза не демаскировал бронепоезд, я закрыл трубу железным листом. Дымно стало в кабине паровоза и в командирской рубке, что находилась на паровозном тендере.
Слезились глаза, и трудно было дышать. Зато враги потеряли цель, и наши зенитчики били по ним. «Впереди самолеты!»—крикнул вдруг мой помощник, и увидел я, как прямо на бронепоезд, в лоб, летят истребители, а среди них зловещим черным крестом выделялся силуэт громадного четырехмоторного бомбовоза.
Я бросился наверх, сорвал с трубы заслонку: — Поддай жару!
Мы кидали уголь в топку паровоза, он тяжело пыхтел, задыхаясь и кашляя дымом. Когда небо над нашими головами покрылось темным плотным покрывалом, я крикнул паровозу: — Полный вперед!—И боевой товарищ не подвел меня.
Бронепоезд вздрогнул, рванулся, оставляя позади черную завесу, в которой метались истребители, а громадный бомбовоз вслепую бросал бомбы туда, где нас уже не было. После боя пошел я в тот ельник, куда упал первый подбитый «стервятник». Машина лежит разбитая, полусожженная, а вот одно крыло уцелело... Металл прочный, легкий — жалко, если пропадет... С детства любил я все делать сам, умели руки мастерить. Сорвал обшивку с крыла самолета и сделал из нее себе прочный, удобный сундучок. Тот, деревянный, с которым я ушел на фронт, совсем уж развалился.
Потом были новые бои, и новые звезды рисовал я на тендере своего паровоза, а звездами этими отмечал число сбитых нами самолетов.
И на моей гимнастерке тоже появилась звезда—орден, приколотый командиром бронепоезда.
И хотя вражеские самолеты научились бояться нас, продолжались тяжелые бои, гибли боевые товарищи. Однажды, это было уже в конце войны, взрывной вол-ной подбросило бронепоезд вверх, будто это и не тяжелый металлический гигант вовсе, а игрушечный паровозик. Я потерял сознание.
Так закончилась для меня война.
— И все-таки я оказался прочнее своего бронирован-кого паровоза: его так и не сумели восстановить, а я вот живу.—Александр Иванович пытается приподняться со стула. — Только ноги стали плохо слушаться. В самую лютую стужу приходилось водить бронепоезд, стоя на стальных листах. Сапоги аж примерзали к броне, вот и не сберег ноги,—сокрушается старый машинист. Но вдруг улыбается:—Всю войну проездил на колесах, вот ноги-то ходить и разучились...
Свой дорожный сундучок, изготовленный из крыла подбитого самолета, Александр Иванович передал Пермскому краеведческому музею, а в Чусовском музее хранятся мыльница и портсигар, сделанные его руками из того же металла. На портсигаре выгравирован боевой орден Красной Звезды, такой же, как тот, что приколот к пиджаку Александра Ивановича Козлова, человека очень мерной профессии.