Корабли, уходящие в плавание, всегда прекрасны. И каждый раз, стоя в гавани Кронштадта и глядя, как на горизонте медленно исчезают паруса кораблей, седовласый адмирал мысленно переносился в дальние моря. В последние годы жизни Иван Федорович Крузенштерн все чаще погружался в воспоминания.
Окончание. Начало см.: «Русский мир.ru» №12 за 2021 год и №1 за 2022 год.
Он вглядывался в расстилавшийся перед ним простор: окутанный туманом Финский залив напоминал ему об иных картинах и событиях, пережитых много лет назад. Время как будто шло вспять, и перед ним вновь представали дали Тихого океана, вершины вулканов, стерегущих покой Петропавловска, где едва не оборвался его блестящий поход в бессмертие. Он всегда хотел быть больше, чем просто моряком, и судьба выполнила его заветное желание.
В дальние плавания он больше никогда не выходил. Что мешало ему возглавить новые экспедиции? Прогрессирующая болезнь глаз, на которую он сослался, отказавшись отправиться открывать Антарктиду? Сомнения в успехе? Желание посвятить себя семье, обожаемой жене Юльхен, воспитывать детей и приводить в порядок запущенную эстляндскую мызу, приобретенную в 1820 году? Накопившаяся за долгие годы занятий наукой усталость? Или, может быть, тяжелые воспоминания о плавании на «Надежде» и мучительный страх в очередной раз разочароваться в людях?
Впрочем, именно плаванию на «Надежде» он был обязан мировой славой. Сбылись строки из письма, написанного ему знакомым накануне кругосветного плавания: «Когда вы будете объезжать весь свет, я буду пахать землю. Различно будем мы упражняться! Вы знамениты, я униженно; про вас возвещать будут газеты и журналы всей Европы; про меня проведают может быть не ближние соседи». Действительно, о Крузенштерне заговорила вся Европа. Но фортуна переменчива: не заметишь, как известность сменится забвением, а репутация растает как вчерашний снег. На этот счет Крузенштерн иллюзий не питал…
РЫЦАРЬ НАУКИ
Его известность мореплавателя – лишь одна сторона многогранной и противоречивой биографии адмирала, в которой первое место занимало служение науке. Великий британский мореплаватель Джон Росс иронизировал, назвав фанатичную преданность Крузенштерна науке его «невинной страстью». А затем подметил: «Она давала ему те наслаждения, которые другие находят в войне, политической борьбе и партийной вражде. В течение многих лет, когда редактор (Д. Росс. – Прим. авт.) имел счастье наслаждаться непрерывным общением с Крузенштерном, он не вспоминал ни о каких военных предметах, не касался никаких политических тем. Его желание возвеличить свою страну, которую он поистине любил, выражалось в повышении ее нравственного достоинства среди других наций, в стремлении расширить ее влияние законными средствами науки».
Науке Крузенштерн посвятил всю жизнь. После возвращения из кругосветного плавания он получил отпуск на три года и взялся за обработку материалов экспедиции. Результатом этих трудов стали знаменитые «Путешествие вокруг света в 1803, 4, 5 и 1806 годах» и «Атлас к путешествию вокруг света капитана Крузенштерна». Книги, богато снабженные иллюстрациями, картами и планами, пользовались известностью не только в России: их перевели на английский, французский, немецкий, итальянский, голландский, шведский и датский языки. Крузенштерн стал лицом русской географии и был избран членом академий и научных обществ Великобритании, Франции, Германии.
Вершиной научного творчества Крузенштерна современники справедливо считали уникальный «Атлас Южного моря» в двух частях, единый свод навигационных карт, охватывающих все известные к тому времени акватории Тихого океана. Мало исследованный Тихий океан тогда даже не имел единого названия: помимо Тихого океана и Южного моря его именовали также Большим океаном и Восточным океаном. В предисловии к «Атласу» Крузенштерн подчеркивал: «Я охотно соглашусь в том, что первые два названия мало приличны такому Океану, который, как весьма справедливо заметил г. Флёриё (Шарль-Пьер Кларе, граф де Флёрьё – французский адмирал, гидрограф. – Прим. авт.), отнюдь не тише и не южнее других; но имена, предлагаемые как сим знаменитым географом, так и г-ном Мальт-Брюном (Конрад Мальт-Брюн – французский географ. – Прим. авт.), столь же неопределительны и столь же мало отличают названный ими Большой Океан от всех прочих морей. Равным образом, кажется неопределительным название Восточный Океан, данное некоторыми из наших мореплавателей северной части того моря. Здесь представляется возражение подобно тому, какое весьма справедливо делано было против названия Южное море, ибо море в отношении к обитателям Азии восточное, будет западным для Американцев». «Ежели бы я не опасался еще умножить число различных названий сего Океана, то предложил бы назвать оный Магеллановым», – заключил русский путешественник. После публикации в двух частях в 1823 и 1826 годах «Атлас Южного моря» переиздавался на французском языке, включенные в него карты постоянно корректировались и дополнялись новыми сведениями. Это был титанический труд, потребовавший от автора предельного напряжения всех сил – физических, нравственных и умственных.
Появление атласа вызвало восторженную реакцию. Российская академия наук присудила Крузенштерну Демидовскую премию – почетнейшую неправительственную награду за выдающийся вклад в развитие науки.
Знаменитый французский путешественник Жюль Себастьен Сезар Дюмон-Дюрвиль, вернувшись в 1829 году из кругосветного плавания, в одном из писем Крузенштерну сетовал на то, что, отправляясь в путешествие, не получил достаточной научной подготовки в области гидрографии, так как работы русского адмирала тогда еще не были опубликованы. В другом письме, от 20 марта 1832 года, он признался: «На сегодняшний день, вы, в моих глазах, наиболее компетентный человек в Европе, способный судить о таких вещах» (предполагаемое плавание в Тихий океан. – Прим. авт.). В 1837 году, накануне своего третьего кругосветного плавания, Дюмон-Дюрвиль также не преминул воздать хвалы Крузенштерну: «Я давно повторяю всем и каждому, что на сегодняшний день вы – единственный в Европе способны по достоинству оценить значение тех работ, которые мы с моими спутниками предприняли на «Астролябии».
Крузенштерн трудился над «Атласом Южного моря», уединившись на мызе Асс (ныне поселок Килтси, Эстония) на полпути между Ревелем и Дерптом, возведенной еще во времена Ливонского ордена. В 1816 году адмирал принял ее в залог, а спустя четыре года выкупил в собственность. В феодальную пору Асс был настоящим рыцарским гнездом, окруженным рвами и крепостными стенами. Но от прежних воинственных времен уцелели разве что угловые башни, поросшие мхом, красная черепица на крыше и надпись на треугольном фронтоне: Gebaut anno 1292 und renovirt 1790 (построен в 1292 и реконструирован в 1790 году). Когда-то поместьем владели древние остзейские фамилии: Гилсены, Врангели, Икскюли, Берги, Розены, Мантейфели. Служила она недолго и приютом для монастыря. Последними хозяевами Асса были Бенкендорфы, предпринявшие масштабные восстановительные работы и придавшие поместью черты особняка эпохи классицизма. Крузенштерн продолжил реконструкцию на свой манер. Перед гостями представало элегантное британское имение: двухэтажный господский дом с круглыми угловыми башнями с купольными крышами, аркады и хозяйственные постройки изящным полукружьем обрамляли внутренний двор. Широкая лестница вела на второй этаж, откуда можно было попасть в комнаты, расположенные в башнях. В одной из них хранились диковины, привезенные хозяином из дальних морей. Гостиную, обустроенную под «китайскую комнату», украшали шелковые вышивки и мебель из бамбука, вдоль стен высились шкафы красного дерева с китайскими редкостями, монетами, медалями. Предметом особой гордости хозяина была круглая библиотека «со стоящими по кругу шкафами, полными книг, исполинским письменным столом красного дерева с резными фигурами, стульями на золотых ножках в стиле рококо, обтянутыми белым шелком».
ДВЕ ЗАДАЧИ
Впрочем, гости наведывались в Асс нечасто. Адмирал держался особняком, предпочитая проводить время за научными штудиями и в кругу семьи. Он редко посещал светские мероприятия: провинциальные балы, охота, карточная игра его не интересовали. Мореплавателя коробил образ жизни остзейских соседей: «Ничто не могло отвратить его больше, чем если бы в чьем-либо доме ему пришлось лицезреть хозяина в принятом в стране виде: с многочисленными соседями и гостями в домашних халатах и с длинными табачными трубками за кофейным столом». Разговоры с этими, возможно, и милыми, но бесконечно далекими от науки людьми вызывали у Крузенштерна приступы мигрени. Другое дело, когда на мызу заезжали старинные петербургские приятели, имения которых находились поблизости. В том числе полярные исследователи и кругосветные мореплаватели Фердинанд фон Врангель и Федор Литке.
Даже здесь, в глуши Эстляндии, Крузенштерн оставался авторитетом в области гидрографии – скрупулезным, дотошным и педантичным. И, изучая разложенные на столе карты Тихого океана, присылаемые ему со всех краев света, он отчетливо видел основные проблемы географии Мирового океана. «В продолжение нескольких уже столетий, – писал он, – две важные задачи занимали географов, особенно мореплавателей. Задачи сии суть: открытие матерой Земли в странах Южнаго полюса, и открытие в севере морскаго прохода из Атлантического моря в Южный океан, или же обратно из Южнаго океана в Атлантическое море». Решению их он и посвятил свою научную деятельность.
Первая задача относилась к числу наиболее загадочных. Касалась она поиска в умеренно тропической тихоокеанской зоне теоретически вычлененного географами таинственного Южного материка, так называемого Terra Australis Incognita (см.: «Русский мир.ru» №7 за 2020 год, статья «Загадки «Льдянаго материка». – Прим. ред.). Еще со времен Античности и Средневековья западный мир был взбудоражен великим научным миражом: существованием на юге земного шара таинственного континента, который обширностью своей уравновешивал твердь Северного полюса. В XVIII веке теория Terra Australis Incognita («Неведомого Южного материка»; его также называли Terra Australis Nondum Cognita, «Южная земля, еще не известная». – Прим. авт.) получила новый импульс благодаря трудам французского математика и астронома Пьера Луи Моро де Мопертюи, предложившего теорию равновесия материков. Согласно ей, лежащие к югу от экватора части Африки и Южной Америки гораздо меньше размеров Северного полушария. Следовательно, рассуждал де Мопертюи, в Южном полушарии существует равновеликая суша – «Южный материк». Идею поддержали граф де Бюффон, географы Шарль де Бросс и Александр Далримпл. На поиски таинственной земли отправились французские экспедиции Жана-Батиста Шарля Буве де Лозье (1738–1739) и Ива-Жозефа де Кергелена (1771–1772), а также британский исследователь Джеймс Кук, который во время своего второго кругосветного плавания трижды пересек Южный полярный круг и констатировал, что некий большой массив суши вблизи полюса существует, однако исследовать его вряд ли представится возможность.
Вторую задачу – вопрос о Северо-Западном проходе из Атлантики в Тихий океан – можно с полным основанием назвать настоящей idée fixe эпохи Просвещения. С последних лет XVIII века, вероятно, не нашлось бы ни одного географа-исследователя, не испытавшего влияния старинной идеи о существовании Северо-Западного прохода. Можно утверждать, что сегодня мир выглядел бы совершенно иначе, если бы политики и ученые не «попались» на эту «приманку». Основными источниками информации о проливе стали легендарные свидетельства конца XVI – первой половины XVII века, оставленные греческим навигатором Апостолосом Валерианосом с острова Кефалония, служившего испанской короне под именем Хуана де Фуки, а также испанскими мореплавателями Лоренсо Феррером Мальдонадо и Бартоломео де Фонте. Судя по их записям, на пути из Атлантики в Тихий океан располагался огромный водный бассейн, настоящее внутреннее море. Ученые эпохи Просвещения предположили, что оно скрыто где-то в глубинах Северной Америки, и дали ему название Mer de l’Ouest («Западное море»). Окруженное со всех сторон горными хребтами, оно располагалось примерно на широте пустыни Невада и, по мнению европейских ученых, повторяло в очертаниях Средиземное море. В Великобритании защитником идеи Mer de l’Ouest выступил ирландец Артур Доббс, будущий губернатор Северной Каролины. Споры вокруг местоположения этого моря отразились на картах Джеффриса, Делиля и Боаша.
Выдвигались и отчаянно смелые проекты выхода в Тихий океан через Северный полюс, за которым скрывается «великое море». Михаил Ломоносов, например, в 1760-х годах подготовил проект «морского северного хода» к «Хиннам, Индам и Яппонам». Он полагал, что «в половине и в конце июля месяца должно Северному океану между Новою Землею и Шпицбергеном быть чисту и безледну, и оному чистому океану простираться далеко на восток безо льду, по малой мере, на тысячу верст…». Таким образом, маршрут первой русской высокоширотной экспедиции шел бы через Новую Землю на северо-восток, к Чукотскому мысу, и далее, к Камчатке. Неудачи направленных в Арктику экспедиций Василия Яковлевича Чичагова (1765, 1766) и британца Джона Фиппса (1773) лишь временно, как тогда казалось, отодвинули ожидаемый триумф.
Решение одной из этих задач, считал Крузенштерн, вполне посильно русским морякам. В 1815 году он стал идейным вдохновителем уникального географического проекта по открытию Северо-Западного прохода, финансируемого графом Румянцевым. К тому времени граф отошел от дел, но, фанатично преданный делу просвещения, поддерживал замыслы адмирала. Они вели оживленную переписку, граф брал на себя многие финансовые вопросы, которые могли бы способствовать открытиям в Арктике. Экспедиция на бриге «Рюрик» под командованием Отто фон Коцебу, участвовавшего в кругосветном плавании Крузенштерна, должна была найти Северо-Западный проход и составить карты территорий, прилегающих к Берингову морю. Крузенштерн и Румянцев надеялись, что судьба будет благосклонна к Коцебу и позволит ему открыть «проход из Восточного в Западный океан и известит о том ученым мужам всего мира». Надежды графа и адмирала рухнули в одночасье: в июле 1817 года «Рюрик», получивший тяжелые повреждения, на подступах к Ледовитому океану встретил сплошной лед и вынужден был отступить.
В те годы было еще непонятно, соединяются ли Америка с Азией и существует ли в реальности Берингов пролив: может быть, полагали современники, это не более чем «пространнейшая морская губа, коея льды стоят как опушка у земляных ея берегов». Продолжалась и острая полемика относительно того, существует ли в Северном Ледовитом океане свободный ото льда пролив. Одним из главных приверженцев идеи глобальной «полыньи» в Арктике являлся сэр Джон Барроу – чиновник, начинавший карьеру под началом посланника в Китае лорда Макартни, а затем перебравшийся со своим патроном в захваченную у голландцев Капскую колонию в Южной Африке. В 1804 году Барроу занял пост второго секретаря Британского адмиралтейства, на котором практически без перерыва пробыл до 1845 года. Крузенштерн же, скептически относясь к гипотезе о существовании свободного ото льда пролива в Северном Ледовитом океане, делал ставку на отыскание прохода вдоль побережья Северной Америки со стороны Берингова пролива или двигаясь на запад от Гудзонова и Баффинова заливов. В его переписке с Барроу эти вопросы всплывали неоднократно.
В ноябре 1817 года Барроу писал Крузенштерну: «Я не уверен, знакомы ли Вы с капитаном Берни, плававшим с Куком, который вбил себе в голову, что Берингова пролива не существует, а на его месте находится некий залив, на севере которого расположена суша, соединяющая два континента, Азию и Америку. <…> Не знаю, откуда Берни все это взял». Барроу ошибался: Крузенштерн еще в 1814–1815 годах, находясь в командировке в Великобритании, встречался в Лондоне с Джеймсом Берни.
Предположения Берни о «средиземном море» к северу от Берингова пролива представлялись Крузенштерну весьма спорными. Гораздо надежнее были, по его мнению, «отписки» казака Семена Дежнёва, недавно открытые в московских архивах. Зная о переписке Крузенштерна с Барроу, граф Румянцев посоветовал Ивану Федоровичу переслать в Лондон бумаги о плавании Дежнёва и сам 10 февраля 1818 года написал об этом управляющему Московским архивом Коллегии иностранных дел Алексею Малиновскому: «Некто из английских офицеров, сопутников славнаго Кука, утверждает, что Берингова пролива не существует, что Азия с Америкой составляют одну матерую землю, и что то, что почитается проливом Беринговым, не что иное, как пространнейшая морская губа, коея льды стоят как опушка у земляных ея берегов». Граф рассчитывал, что благодаря розыскам Малиновского удастся узнать, перешел ли Семен Дежнёв морем из Колымы к устью Анадыря, тем самым получив подтверждение о существовании между Азией и Америкой морского прохода.
Осенью 1818 года, после возвращения Коцебу, в распоряжении Крузенштерна оказались все материалы завершившейся экспедиции, позволившие сделать вывод, что суши севернее Берингова пролива не существует. Поискам Северо-Западного прохода, «который по многим физическим признакам верно существует» он посвятил всю свою жизнь. В 1818 году, готовя проекты комплексной экспедиции в Берингов пролив и в Антарктиду, Крузенштерн предполагал, что участники ее будут двигаться из залива Коцебу вдоль северного побережья Америки к Баффинову заливу на восток параллельными отрядами: на байдарах и «по берегу». Одновременно предполагалось проникнуть внутрь материка, а также из Берингова пролива выйти к мысу Шелагскому, пройденному Дежнёвым. «Неужели, – иронизировал Крузенштерн, – мореходцы нынешнего времени устрашатся обойти мыс, мимо коего проплыл за 170 лет казак на малой ладье».
В отношении же «стран Южнаго полюса», Антарктиды, Крузенштерн был не столь категоричен. Готовя, например, инструкции для экспедиции Беллинсгаузена и Лазарева, Крузенштерн поначалу полагал, что хотя «Южный континент, по всей вероятности, и существует, но он никогда не будет открыт». Русской экспедиции, как он считал, вряд ли удастся превзойти достижения Кука, поскольку «во время втораго путешествия своего уничтожил он мысль о существовании матерой земли в странах Южнаго полюса… пред Куком исчезла она в бездне Океана и, подобно сплетению какой-либо мечты, не оставила по себе и следов...».
Однако со временем взгляды адмирала на возможность освоения Антарктиды изменились. В 1820 году он высказался в пользу того, что Южный континент может быть открыт, и выражал надежду, что выпадет эта честь на долю русской экспедиции. И после успешного плавания Беллинсгаузена и Лазарева загорелся идеей поставить точку в открытии Антарктиды. В июне 1830-го он представил начальнику Главного морского штаба светлейшему князю Александру Меншикову «План экспедиций для открытий в северном и южном полушариях Южнаго моря». «Чтобы оба полушария изведывать в одно и то же время, потребны 4 судна: два для Севернаго и два для Южнаго, – писал Крузенштерн. – Сии последние во время южнаго лета должны подойти к Южному полюсу столь близко, сколь возможно, как для того, чтобы повторить предположения английскаго капитана Ведделя (Джеймс Уэдделл. – Прим. авт.), будто море в высоких широтах совершенно свободно ото льда, так и для того, чтобы узнать, справедливы ли показания американцев, которые будто бы здесь открыли также множество островов. Северная экспедиция должна употребить летние месяцы для того, чтобы подробно осмотреть Охотское море, Алеутские острова, берега Аляски, также как и восточный берег Камчатки, которой до экспедиции капитана Литке совершенно был неизвестен. Во время зимних месяцов должны обе экспедиции ходить по Южному морю к С. и Ю. от экватора и во всяком архипелаге определить вернейшими астрономическими наблюдениями на берегу один какой-либо остров, которой бы на будущее время мог служить постоянным пунктом».
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ
Надежды старого адмирала не оправдались: его записка была погребена в шкафах канцелярии Главного морского штаба. Сил же бороться за свой проект у Крузенштерна уже не было. Здоровье 60-летнего моряка пошатнулось: в марте 1829 года он пережил тяжелый приступ астении, зрение продолжало ухудшаться. Он все больше замыкался в себе. Сказывались хроническая усталость и новые обязанности: указом от 14 октября 1827 года Крузенштерн был назначен директором Морского корпуса. С раннего утра до позднего вечера он был завален рутиной: финансовыми отчетами, статистикой, отписками. Однако умудрился реформировать обучение в доставшемся ему учебном заведении. Здесь издревле царили тяжелые нравы, процветала казенщина. Повидавший мир Крузенштерн надеялся, что гуманизация образования даст необходимые плоды. Кадет начали учить по-новому: поменялись программы, курсы, учебники, появились занятия по гимнастике, преподавать иностранные языки было доверено только их носителям, занятия у кадет вели университетские преподаватели и ученые из Академии наук. Пестовавший Морской корпус Николай I распорядился для проведения морской практики предоставить императорские корабли. Крузенштерн стремился, чтобы его выпускники выходили из стен корпуса не просто хорошими специалистами. «В мальчиках нужно пробуждать чувство прекрасного», – считал Крузенштерн, они должны были стать высокообразованными военно-морскими офицерами, достойно представляющими свою страну.
Увенчал педагогическую деятельность Крузенштерна «Офицерский класс для усовершенствования некоторого числа отличнейших кадет в высших частях наук, к морской службе потребных» – сегодняшняя Военно-морская академия имени адмирала Н.Г. Кузнецова. Его проходили только самые одаренные кадеты, из них, по мысли адмирала, должна была формироваться элита русского флота. На нижнем отделении их обучали аналитической геометрии, дифференциальному и интегральному исчислению, физике, российской словесности, физической географии, астрономии, теории кораблестроения, правилам составления чертежей, теории артиллерии, фортификации и правилам составления морских карт. На верхнем отделении читали курсы начертательной геометрии, механики и теории кораблевождения.
Директорствуя в Морском корпусе, Крузенштерн на многое теперь смотрел другими глазами. Законы администрирования диктовали свои правила игры: самолюбивому и принципиальному адмиралу приходилось прислушиваться к пожеланиям начальства, искать компромиссы, сочетать твердость и мягкость. Но Иван Федорович, неожиданно открыв в себе педагогические таланты, и здесь оставался верен своим правилам. Ему нравилось заниматься с молодежью. «Добросердечный, приветливый директор», аккуратный, вежливый, по-спартански дисциплинированный, перед которым тушевались все воспитатели, он остался в памяти многих выпускников корпуса терпимым и покладистым начальником, никогда не говорившим никому «ты» и способным сопереживать «радостям и горестям» кадет. Как часто бывает, многие кадеты Морского корпуса посчитали подобную мягкость признаком слабости. «Шалуны», как их называл Крузенштерн, строили ему рожи и прозвали «трюмной крысой» и «немецким колбасником». А спустя годы прозрели, поняв, какую редкостную удачу уготовила им судьба, дав возможность общаться с этим великим человеком.
Закончилось все в 1842 году. Крузенштерну было 72 года, руководить корпусом уже не было сил. Он подал прошение об отставке, Николай I удовлетворил ходатайство. «В доме родителей царит весьма печальное настроение, – записал в апреле 1843-го сын Крузенштерна Павел. – Отец постоянно в глубине души терзается тем, что покинул корпус».
Утром 24 августа 1846 года он тихо угас на своей эстляндской мызе. А 8 ноября 1870 года, в день 100-летнего юбилея Крузенштерна, перед Морским кадетским корпусом состоялась закладка памятника адмиралу. Деньги собирали по подписке всей страной, часть средств выделило Морское министерство. Открыли памятник 6 ноября 1873-го. Бронзовый монумент не бросается в глаза: адмирал, словно задумавшись, стоит на набережной Невы и смотрит на свое детище – Морской корпус. На гранитном постаменте выгравирован герб Крузенштерна и девиз Spe Fretus («Доверяющий надежде»). Он всегда хотел быть больше, чем просто моряком, – быть человеком, творившим будущее.