Славная суббота! Она бы сразу увидела струну. Я заснул, не зная, что только что по наивности совершил грех гордости в форме: гордость духа!
Но на следующее утро мадемуазель ничего не подозревала.
- О, - сказала она, - этот ребенок невозможен.
Затем, передумав, с оттенком задумчивости в глазах, она сказала:
- Жан, Бог не позволяет нам играть с Его здоровьем. Я вынужден немедленно направить его к вашей бабушке.
Я слушал эти слова с большим удовлетворением, но, конечно же, притворялся скромным и опустошенным, как оскорбленная душа. Через пять минут бабушка, накинув на халат свою бахромчатую шаль, склонилась надо мной, упрекая меня. Но тона не было. В ее глазах, сверкавших страшной гордостью, тоже не было ничего особенного. А потом этот палец, этот длинный, тонкий палец детской писательницы Мари (ведь она тоже немного писала), как самодовольно он следовал за красной линией, красноречивым клеймом, которое все еще опоясывало меня!
- Вы должны пообещать мне не приносить никаких жертв, не сказав мне об этом. Не так ли, мой маленький Жан?
В то утро они не называли меня Брасс-Буйон! Я обещал. Бабушка вышла, качая головой, в том же ритме, что и мадемуазель, обе они были совершенно неспособны расколоть святого. У меня был достаточно острый слух, чтобы услышать эту рекомендацию, сделанную вполголоса, за дверью:
- Присмотрите за мальчиком, мисс. Он беспокоит меня. Но я должен признать, что он также дает мне большую надежду.