Сегодня был День российской науки. Почему был? Потому я уже отпраздновал и пишу эти строки ночью. А отпраздновав, я задумался, чем бы этот праздник ещё и отметить. Решил отметить публикацией этого эссе. Это уменьшенная версия моего текста, который я написал для одного авторитетного российского научного журнала в прошлом году. В этом виде текст опубликован не был, мне пришлось существенно его изменить. Но хочется, чтобы увидела свет и первоначальная версия. На то и блог, чтоб писать здесь всё, что я хочу. Где вы ещё такое прочитаете?.. Итак, вашему вниманию представляется эссе
Жуки-скарабеи и цирк науки
Но куда же вам деться, юноши, от которых заперли науку?..
Сказать вам куда?.. В народ! К народу!
(А. И. Герцен)
Современная наука чем дальше, тем больше превращается в ремесло. Не в высокое служение обществу и Разуму, не в поиск истины, понимаемый как цель жизни каждого конкретного учёного и всего учёного сообщества, а просто в способ заработать себе на жизнь путём продажи некоторых специфических навыков, востребованных сейчас на этом рынке труда. Не буду сетовать на судьбу-злодейку (или неумолимый исторический процесс?), низвергающую науку с высокого пьедестала на грешную землю, где учёный в муках должен плодить и размножать знания. Лучше порассуждаю о том, знания ли производит сейчас наука и зачем вообще она это делает. (Тут стоит оговорить, что речь пойдёт о социогуманитарном знании – о судьбе точных наук точнее судить могут их представители.)
Оттолкнуться в этих рассуждениях стоит от пресловутых наукометрических показателей, с помощью которых сейчас измеряют продуктивность труда учёного. Надо сказать, что я не питаю к ним отвращения, как некоторые коллеги. Поработав в своём вузе на административной должности – директором центра грантовой политики и инициативных научных исследований, я понимаю, что какие-то измеряемые показатели оценки результативности научной работы сотрудников должны быть, иначе, увы, значительная часть этой работы превращается в профанацию. Это не природа науки, а природа тех людей, что любят себя в науке, а не науку в себе – кому-то достаточно иметь статус учёного, чтобы пускать окружающим пыль в глаза, а кому-то важно решать актуальные научные проблемы, стараясь при этом ориентироваться на лучшие из доступных для него образцов. Администратору нужно как-то пытаться отделять зёрна от плевел – и это, в общем, благородная задача, так как она совпадает с обобщёнными представлениями о социальной справедливости. Ясно же, что тот, кто самозабвенно трудится, выдавая высококачественный продукт, более достоин одобрения и награды, чем тот, кто лишь принимает важный и умный вид. Так что определять, кто истинный учёный, а кто лишь маскируется под него, необходимо, и многочисленные наукометрические показатели стали для этого неплохим подспорьем. Но это в теории…
А что же на практике? Тут мы встречаем сразу несколько проблем, причём разного характера. Все они, в общем-то, на поверхности, но назовём их «по именам».
Прежде всего, наукометрические показатели нужно уметь использовать и грамотно интерпретировать, но не всем и не всегда это нужно. Здесь есть тонкий «идеологический» момент – после вдумчивого и скрупулёзного учёта всевозможных показателей может оказаться, что заслуженные деятели науки, занимающие, как правило, солидные посты и ответственные за принятие управленческих решений в области этой самой науки, на самом деле не столь уж заслуженны. Пойдут разговорчики, пересуды «а судьи кто?», возникнет запрос на обновление и реформы – а это всегда болезненно.
У этой медали есть, однако, и обратная сторона. Хорошие наукометрические показатели – это во многом результат работы по правилам и, так сказать, дело техники. Тут вспоминается термин из спорта – допустим, «техничный форвард». Правда, одной лишь филигранной техники для победы в спорте обычно не достаточно – есть много других важных факторов: сила, выносливость, воля к победе и т. д. Но то в спорте. А в науке, как мне часто кажется, наоборот – техничность может перевесить всё остальное. Ведь чтобы наукометрические показатели росли, нужно прежде всего соблюдать правила игры, то есть публиковаться в солидных журналах, желательно, на английском языке. Что для этого требуется? Ну, конечно, навыки академического письма на английском и строгое соблюдение требований к публикациям. В частности, чтобы произвести благоприятное впечатление на рецензентов, следует показать свою начитанность и дать побольше ссылок на свежие работы из всё тех же солидных международных журналов. Причём порой в требованиях указано, что это должны быть свежие публикации – не старше нескольких лет, в чём можно усмотреть следы лоббирования интересов журналов, которые тоже заинтересованы в повышении своих собственных наукометрических показателей и увеличении цитируемости. И вот, даже если эти статьи на самом деле имеют весьма отдалённое отношение к теме, авторы старательно включают ссылки на них во вступительные части своих работ. (Честно говоря, читать такие вступления утомительно и даже как-то обидно – авторы так старательно жонглируют именами научных светил, что на ум приходят ассоциации с цирком. Что же, вместо храма науки теперь цирк?)
Техничность в современной науке приводит к тому, что всё значительнее акценты смещаются с того, что ты пишешь, на то, как ты пишешь и где публикуешь. И в такой ситуации техничные аспиранты могут запросто оказаться успешнее менее техничных профессоров, которые всю жизнь публиковались не там. Вот вам и наукометрия…
Но это что касается честных наукометрических показателей. А ведь все заинтересованные лица уже давно в курсе, что этими показателями можно манипулировать и многие, действительно, не стесняются это делать.
И вроде бы тут нужно сделать вывод, что важнее экспертная оценка труда учёного. Цифры цифрами, а только настоящий специалист в какой-либо области способен определить, чего стоят работы его коллег. И вроде бы так, да всё равно не так! Во-первых, непросто найти столько равновеликих специалистов в одной и той же области, чтоб они могли компетентно оценивать друг друга. Во-вторых, конфликты интересов и субъективизм в оценивании коллег никто не отменял. В-третьих, вновь приходится вспомнить «идеологический» момент – как ни крути, а дружба с полезными для карьеры людьми зачастую по-прежнему перевешивает все прочие факторы.
В общем, и та и другая система оценивания не идеальны. Но мне, как пока ещё довольно молодому и потому не утратившему юношеский оптимизм провинциальному учёному без блата, всё же больше нравится жить с наукометрическими показателями, чем без них. (Так я хотя бы сам могу понять, что по своему научному потенциалу и заслугам вполне сопоставим со многими коллегами из престижных вузов и научных институтов РАН.) Можно ли добиться большего соответствия наукометрических показателей реальным заслугам? Безусловно! Необходимые меры хорошо известны – дальнейшая борьба с плагиатом и неэтичными практиками в сфере науки, прежде всего со множественными публикациями одних и тех же статей и искусственным увеличением цитируемости. Требуется совершенствование аналитических механизмов расчёта таких показателей. В мае 2020 г. я слушал вебинар с участием представителя Российского индекса научного цитирования, где было сказано, что искусственная накрутка накометрических показателей хорошо заметна в их внутренней аналитической системе. Скажу больше: она может быть хорошо заметна даже и в интерфейсе обычного пользователя – достаточно лишь приглядеться к тем публикациям, что цитируют некоторых высокоцитируемых авторов. К примеру, есть сборник студенческих работ, в котором авторы массово цитируют статьи своего преподавателя и вот индекс Хирша последнего в одночасье взлетает на несколько пунктов. Пока это никого не смущает. Но что мешает РИНЦу делать пометки при просмотре профиля такого учёного о подобных перекосах в его показателях? И не пора ли уже разработать некий новый индекс, который будет показывать, как часто автор прибегал к неэтичным практикам накрутки наукометрических показателей? На его значение тоже стоило бы смотреть при оценке научных достижений автора…
И вроде бы лёд тронулся. В 2020 г. новости о массированном отзыве (ретракции) научных статей в российских журналах прогремели на весь научный мир. Но то была лишь верхушка айсберга и впереди ещё много работы. Однако даже если её доведут до конца, то пока не понятно, последуют ли за этим какие-то оргвыводы. Скажем, будет ли учёный, для кого публиковать свои статьи по нескольку раз – это норма, и являющийся экспертом в одном из крупных российских грантовых фондов, смещён с этой позиции после ретракции нескольких его статей? А учитывая, что и попал он туда по рекомендации (читай, по знакомству), а не на основе какого-то объективного отбора, спираль оргвыводов должна бы, раскрутившись, вытолкнуть из экспертного совета ещё кого-то. Но для этого нужна, по-видимому, некая политическая воля – ведь люди там сидят уважаемые, в чём-то (пусть и не в науке) заслуженные. Разумеется, попытка чистки рядов будет опираться на ожесточённое сопротивление среды (как это можно наблюдать на примере скандалов, связанных с разоблачениями плагиаторов сетевым сообществом «Диссернет»). Увидим ли мы в итоге торжество справедливости – посмотрим. Но проблема науки, что российской, что мировой, как мне представляется, далеко не только в подлогах и мошенничестве.
Вернёмся к теме техничности современного учёного, то есть к вопросу о том, как нужно писать статьи. Неоднократно после отправки своих статей в разные журналы я сталкивался с такими замечаниями рецензентов в свой адрес, как публицистичность стиля. Мне эта формулировка кажется странной – казалось бы, рецензенту следует оценивать степень научности содержания, а не стиля. Но если с претензиями в адрес содержания всё довольно просто – либо ты их принимаешь и переделываешь текст, либо обосновываешь неправоту рецензента, то упрёки в стилистическом несовершенстве похожи на удар ниже пояса. Спорить с рецензентом в таких вопросах себе дороже – редактор может расценить это как нежелание автора работать над совершенствованием текста. Так что скрепя сердце мне приходится «сушить» текст, делая его более наукоподобным. Вот это наукоподобие и олицетворяет для меня ещё одну большую проблему современной науки.
Так уж вышло, что я стараюсь писать понятно. Мне хочется, чтобы мои статьи были доступны и интересны не только узким специалистам, но и максимально широкому кругу людей. Я очень ценю умение учёных изъясняться изящным слогом. Как приятно иной раз взять и почитать работы А. Я. Гуревича, Н. И. Толстого, Ю. М. Лотмана, отдохнуть от нынешней натужной зауми и описанного выше жонглирования цитатами и просто насладиться этой опосредованной печатным текстом беседой не только с крупным учёным, но и прекрасным рассказчиком! Увы, ясность и, не побоюсь этого слова, увлекательность изложения в русскоязычной научной периодике нынче не приветствуется. Никем не сформулированное, но исподволь пестуемое редакциями многих научных журналов убеждение таково: наука должна быть скучной и непонятной для непосвящённого. (Продолжая эту логику, подлинной научной вершиной следует признать непонятность даже для посвящённых. Анекдотические скандалы с принятием к печати некоторыми журналами бессмысленных текстов, созданных компьютерными программами, подтверждают применимость такой логики на практике.) Впрочем, я не пытаюсь здесь кого-то переубедить в том, что наука должна быть такой. Я лишь призываю посмотреть на следствия такого положения дел.
В последние годы я всё больше увлекаюсь проблематикой отражения в общественном сознании вненаучного знания, в частности, меня интересует, как российская массовая культура впитывает в себя разные представления, присущие отечественной неоязыческой среде. Чем больше я погружаюсь в эту проблематику, тем больше осознаю, как слаба оказывается наука перед натиском откровенной низкопробной галиматьи. Но кто в этом виноват? Учёные нередко склонны в этом винить государство, перечисляя его грехи – недофинансирование науки, неудачные реформы в области образования, слабая поддержка культурной сферы. Но не виноваты ли в этом сами учёные?
Давайте подумаем, для кого мы, учёные, пишем свои статьи? В чём конечная цель производства нами научного знания? Да и знание ли мы производим или просто научные тексты? Даёт ли новый научный текст новое знание и если да, то кому?
Сегодня мы публикуем свои статьи прежде всего для того, чтобы отчитаться о проделанной работе (например, по гранту) и чтобы обрести чуть больший научный вес, который, в дальнейшем, должен способствовать получению новых грантов и, в конечном итоге, хоть чуть-чуть повысить наше благосостояние, думать о котором учёным приходится наравне с другими категориями населения. Следовательно, мы очень заинтересованы в публикации своих статей и потому готовы делать их такими, какими их хотят видеть солидные журналы, даже если это идёт вразрез с нашими представлениями о том, какими на самом деле должны быть хорошие статьи. Наша цель при подаче статьи – сделать так, чтобы она понравилась редакторам и рецензентам. Не читателям! И чего мы хотим от статьи дальше? Чтобы она цитировалась другими учёными. Нам не важно, будут ли её читать ещё какие-то люди – главное, чтобы её прочитало и процитировало побольше коллег. Хотя, если честно, мы будем рады уже самому факту публикации нашей статьи авторитетным журналом, даже если её вовсе не будут цитировать. Публикуя статьи, мы всё время хотим кому-то угодить, перед кем-то отчитаться, среди кого-то выделиться: грантодатель, работодатель, редакция журнала, коллеги – вот те, ради кого мы пишем свои статьи. Меньше всего мы думаем о том, будет ли читать их ещё кто-то. Нас не заботит, будет ли статья востребована обществом, нужна ли она человечеству – это даже звучит как-то чересчур высокопарно, ведь верно?
Приходится сделать вывод, что свои статьи мы пишем преимущественно просто потому, что так положено. От нас требуют это делать и платят за это – мы делаем и за счёт этого живём.
Но может быть, довольно и этого? Можно гордиться и тем, что мы вкладываем маленькие кирпичики в грандиозное здание мировой науки, и пусть даже общество никогда этого не заметит, сами мы будем знать, что прожили жизнь не зря и сделали для общества нечто полезное. Да только существует ли оно, это грандиозное здание? Разувериться в этом заставляет нахальный – иначе не скажешь – эксперимент по рассылке в солидные международные журналы откровенно абсурдных статей, описанный в 2018 г. в австралийском журнале Areo (перевод на русский доступен на сайте «ИноСМИ» [Плакроуз и др. 2018, ч. 1, ч. 2]). Это уже не бессмысленные тексты, созданные компьютерными программами, но произведения научного жанра, созданные профессиональными учёными по всем канонам написания современных научных статей. Данный эксперимент блестяще подтверждает соображение о техничности как главном качестве современного успешного учёного. Достаточно лишь хорошо усвоить правила игры и делать то, что от тебя ждут научные журналы. Если же вдобавок избрать модную тематику и освещать материал с идеологически востребованной точки зрения (в упомянутом эксперименте это гендерные исследования и феминисткий подход), то можно удостоиться прямо-таки дифирамбов в свой адрес от лица прогрессивной научной общественности!
Стоит привести и обратный пример – если наша статья настолько остра, что ставит под сомнение основы какой-либо научной дисциплины или обесценивает многолетний труд целой научной школы, то вряд ли стоит рассчитывать на её публикацию в профильном журнале, редакция которого как раз и оказывается под огнём критики автора. (Ситуация не гипотетическая, а из личного опыта.) Можно, конечно, опубликовать её в менее специализированном журнале, где она не встретит такого неприятия, но тогда она и не породит дискуссии, не поспособствует выработке каких-то новых подходов, а потому, вероятно, окажется просто бессмысленной.
Какая же стратегия вырисовывается для молодого амбициозного автора, который хочет покорить научный Олимп? Не критиковать вышестоящих и держать нос по ветру, чутко отзываясь на колебания идеологической и экономической конъюнктуры в науке. И это уже не наша, внутрироссийская обыденность, но, насколько я могу судить, вполне обыденная мировая практика. Кажется, пора перефразировать крылатое выражение «история – служанка идеологии», превратив его в «наука – служанка идеологии и рыночной экономики».
Но что способствует такому положению вещей? На мой взгляд, именно цеховая замкнутость научного сообщества во многом провоцирует эту ситуацию. Как я постарался показать выше, наука сегодня существует ради себя, а не ради общества. Что есть наука – решают определённые касты авторов, рецензентов и редакторов. Это хорошо заметно на примере упомянутого эксперимента, описанного в журнале Areo: скажем, если есть феминистская гляциология, то почему бы не быть феминистской астрономии? Оказывается, это вполне возможно. И может быть мы, ныне живущие поколения российских учёных, ещё будем с тоской вспоминать марксистскую науку, поняв, что это был не худший её вариант…
Ускоренная и не всегда имеющая внятную мотивацию интеграция отечественной науки в мировую тоже может усугублять ситуацию. Речь о стимулировании (больше напоминающем принуждение) российских учёных публиковаться на английском. Если цель – сделать статьи российских авторов как можно более видимыми и привлекательными для цитирования, то логика понятна, хотя остаётся непонятным, зачем вообще ставить такую цель – неужели дело в национальном престиже, который у нас долгое время держался на спорте и космосе? Если дело в престиже, то значит, опять-таки, наука – это не поиск истины, а служанка идеологии. А если всё-таки поиск истины, то почему эта истина должна быть изложена непременно на другом языке? Ведь тем самым мы отнимаем возможность у широких масс населения приобщаться к этому поиску истины. Как тут не вспомнить зарождение российской науки. Разве не была она до революции частью мировой науки? Была, конечно! Но при этом российские учёные учреждали журналы на русском языке, писали преимущественно на русском языке, на нём же читали лекции, ратовали за развитие национального образования, открытие общественных библиотек, которые нужно было наполнять русскоязычной литературой. Российская наука была частью мировой, оставаясь при этом национальной – нацеленной на развитие российского общества. Сейчас же существует опасность того, что российская наука не интегрируется в мировую науку, а растворится в ней, окончательно утратив связь с российским обществом, на деньги которого, худо ли, бедно ли, она и существует.
Но что же тогда остаётся в распоряжении российского общества? Чем труднее ему знакомиться с достижениями науки (из-за намеренно усложнённого русского или вовсе иностранного языка, на котором они излагаются), тем в большей степени оно будет ориентироваться на псевдонаучные измышления.
Надо сказать, что востребованность в обществе псевдонаучных идей и сочинений это и комплимент науке и укор ей. Комплимент – потому что стремление дилетантов облечь свои взгляды в научную оправу свидетельствует о том доверии, которое общество испытывает к науке. В глазах обывателя, соответствие какой-то информации научным представлениям – это знак качества. Но неспособность обывателя отличать науку от псевдонауки, научность от наукоподобия – это прямой укор в адрес научного сообщества, которое сегодня обслуживает свои собственные интересы, забывая об общественных. Вспоминая старую хохму о том, что все науки делятся на общественные и антиобщественные, можно сказать, что общественных наук, кажется, и вовсе не осталось – в том смысле, что обществу они уже не принадлежат и мало его интересуют. Думаю, именно эти нежелание и неспособность доводить до сведения общества результаты своего труда и являются главной проблемой современной науки – а вовсе не неграмотное администрирование, недофинансирование, идеологизация науки, плагиат и прочие нарушения научной этики. Если наука теряет связь с обществом, освобождая место для псевдонауки, которая оказывается более притягательной в силу своей большей увлекательности (а псевдонаука живёт в основном за счёт своей способности производить сильное впечатление на людей, буквально очаровывать их), то она, наука, рубит сук, на котором сидит, становясь попросту ненужной, избыточной. Она превращается в рудимент, в ритуальную практику корпорации учёных, интересную лишь антропологам в качестве объекта изучения. Но вот вопрос – кому будет интересен результат этого изучения? Снова наука ради науки? При написании этих строк в моей голове возникает образ из пелевинской «Жизни насекомых» – философствующий жук-скарабей, упрямо толкающий вперёд шарик навоза, олицетворяющий для него мироздание, смысл жизни и самосознание. Чем не аллегория собирательного образа современного учёного, озабоченного лишь своей научной карьерой?
Предоставленная самой себе наука (а ведь такая «независимая» наука, вероятно, представляется большинству учёных идеалом) вырождается и теряет связь с реальностью, вне зависимости от форм своей организации. И чем более глобальна эта проблема, тем сложнее что-то изменить в силу колоссальной инерции этой научной махины. Вот почему остаётся надеяться лишь на то, что когда-нибудь наука в России будет в некотором смысле «национализирована» и сделана общенародным достоянием – результаты научных исследований будут понятно и интересно доводиться до сведения заинтересованной общественности, а учёные сделаются своего рода поп-звёздами, за плодами труда которых будет следить интереснее, чем за светскими скандалами или «документальными проектами» канала «РЕН-ТВ».
Что для этого нужно? Понимание ситуации и политическая воля со стороны федеральных властей, ну и некоторая солидарность научного сообщества, осознавшего, что пора бы перестать катить в никуда свой навозный шар. Произойдёт ли это когда-нибудь? Я не знаю. Но нужно хотя бы громче говорить на эту тему.