Детство мое было безоблачным и счастливым. Родители меня любили, души не чаяли в единственной доченьке, любимой принцессе. Я помню, мама иногда пекла очень вкусную выпечку, и у нас в доме очень вкусно пахло, на весь подъезд. И папа вкусно готовил тоже. А какие куличи с изюмом они выпекали на Пасху! До сих пор помню этот аромат! Папа взбивал сахарные белки. А мама разрешала мне намазывать снежно-белыми белками макушки румяных куличей, а остатки этой воздушной белоснежной вкусноты можно было потом доедать, слизывая с ложки. Папа часто приносил маме цветы даже не к праздникам, а просто так. А мне– обязательно какой-нибудь гостинец «от зайчика». Большой румянобокий персик. Большое красное яблоко. Солнечный банан. Или пушисто-шероховатый киви. Он не приносил конфет– приучал меня, что от сладкого портятся зубы, а он хочет сберечь свою принцессу здоровой и красивой. Я не возражала– подумаешь, конфеты! Без них можно обойтись! Зато папа сажал меня на плечи, и весело изображал верного скакуна, катая меня на такой высоте, от которой захватывало дух! А мама отнимала меня, пресекая наше веселье:
– Хватит! Уронишь ее!
– Что ты, дорогая, как я могу уронить мою принцессу? Никогда!
– Хватит, я сказала! Выберите более безопасные и спокойные игры. И менее шумные! Мама недовольно хмурясь уходила на кухню. Я тогда была мала и не могла понимать, что мама не любит папу. Это я поняла потом. Папа в ответ на ее замечание смирялся, ссаживал меня на пол, и мы шли играть на ковре в игру, складывая буквы в слова. Папа меня рано научил читать, и надарил много ярких интересных книжек, которые к большому моему сожалению потом не сохранились. А потом детство мое раскололось пополам. Было целым и счастливым, а потом та счастливая половина отломилась и укатилась от меня навсегда. Мама встретила дядю Степу. Это много позже я узнала, что дядю Степу она знала уже несколько лет. Они даже были влюблены, строили планы, планировали свадьбу. А потом дядя Степа сыграл свадьбу. Но не с мамой, а с генеральской дочкой. Которую даже он не планировал, так быстро они поженились. Он был такой красивый, стройный, как гусар
– та девушка тоже в него влюбилась, надеясь на счастливое будущее. Мама тогда практически слегла от горя
– она не могла смириться, что потеряла своего любимого, и не хотела жить. Кое-как выкарабкавшись из депрессии, мама признала, что надо как-то жить дальше. Хоть и без любимого. Тем более, к ней всегда был неравнодушен мой папа. Во время ее болезни он заменил ей и мать, и няньку, и сиделку: не отходил от нее, возвращая к жизни, уговаривая взять себя в руки. Стирал, готовил, бегал в магазин, вертелся, как белка в колесе. А потом в очередной раз сделал ей предложение, и на этот раз мама согласилась выйти за него замуж. Может, от отчаяния, может
– назло Степану. Когда она вскоре обнаружила, что беременна, она даже испытала счастье. Надеялась, что это ребенок Степана! Она так была уверена, что это Степин ребенок, что когда родилась я, мама с недоверием вглядывалась в мое крохотное личико, выискивая сходство с любимыми чертами. И с разочарованием и досадой не находила. В общем, вырастил меня папа. Мама меня не любила и долго ко мне привыкала. Это он вставал ночью, когда я плакала, кормил меня, пеленал, стирал пеленки, бегал на молочную кухню, носил меня на прием в поликлинику. Папа знал три языка: английский, немецкий и испанский. Он был переводчиком, работы у него всегда хватало, и зарабатывал он неплохо. Он все ночи напролет просиживал над переводами, но зато у него была возможность иметь свободный график, не находясь в офисе, и заниматься ребенком. Однажды он ездил получать гонорар за переводы, а когда вернулся, то обнаружил меня лежащей на ковре в гостиной без признаков жизни. Я тогда наглоталась маминых таблеток и отравилась. Он схватил меня в охапку, завернул в одеяло, и изо всех сил помчался по ночным улицам в больницу, боясь терять время на ожидание приезда скорой. Когда он взмыленный и красный, задыхаясь, стал шуметь в приемном покое, требуя помощи его бездыханному ребенку, он поднял на уши почти всех дежурных врачей. Мне промыли желудок, оставили в отделении понаблюдать еще пару дней, и потом отдали счастливому папе, который целовал меня и плакал от радости. Это был единственный раз, когда он накричал на маму. Причем не просто пожурил, а отругал, как полагается. Кричал, чтобы она лучше следила за своими таблетками, и вообще выбросила блажь из головы. И прекратила наконец строить из себя жертву неизвестно какой трагедии. И вот моего любящего заботливого папу мама у меня отняла: Степан вернулся в город. Не сложилось у него с генеральской дочкой. Он стал вертеться в тех местах, где мог встретить маму, чтобы поговорить с ней. Однако это было не так просто
– в магазин она не ходила, потому что продукты закупал папа. Если мы куда-то выбирались
– в парк на прогулку, или на пикник, который разумеется готовил папа, или в детский театр на спектакль, то мы ехали на машине. А при муже Степан не хотел подходить, хотел поговорить наедине. Но однажды наконец Степан увидел маму, которая направлялась в парикмахерскую, и перегородил ей путь. О чем уж они говорили, какие он нашел слова, но мама, его выслушав, приняла судьбоносное решение, которое перевернуло всю ее жизнь. И мою. И папину. Мама собрала вещи, взяла в охапку брыкающуюся и ревущую меня, и ушла от папы жить к Степану. Не смогла отказаться от своей первой и единственной любви, не оглядываясь на чувства близких. С папой мы жили в солнечной трехкомнатной квартире с видом на парк. А к дяде Степе переехали в однокомнатную старую хрущевку, которая давно требовала ремонта, но никто его не делал. Окно комнаты выходило на мусорные баки, которыми каждое утро гремел мусоровоз еще затемно. В подъезде жутко воняло кошками, из подвала всегда шел сырой неприятный пар, а за стенкой каждый вечер допоздна скандалили соседи. Вот так кончилось мое счастливое детство, любимой папиной принцессы, и началось другое. Совсем не такое счастливое! Я стала Золушкой в доме у мамы и отчима. А потом родились у мамы близнецы, похожие на Степана. Красные и вечно орущие, которыми занималась я, как занимался мной когда-то папа. Пеленала, вставала по ночам кормить и менять пеленки, бегала по утрам перед школой на молочную кухню. В общем, я вполне заслуживала приз в номинации «лучшая нянька года!», если бы мне его кто надумал дать. Мама все мне приговаривала:
– Получше заботься о них, это же твои родные братик и сестричка! И звонко целовала их мордашки. А я, измотанная их вечным криком и бесконечными пеленками, мечтала, чтобы какая-нибудь цыганка в парке взяла бы и украла у мамы коляску с этими крикунами. Или у магазина, например. Чтобы мама на минуточку отвернулась, а близнецов похитили и не вернули бы даже за выкуп. Ну, вот такая у меня была недобрая детская мечта. Мама меня заставляла называть дядю Степу папой, но я хмурилась и отмалчивалась. И чтобы лишний раз не получать замечаний, я старалась к нему никак не обращаться, да и вообще не обращаться по возможности. У меня есть мой папа, он один единственный, самый лучший на свете, а этот пахнущий луком чужой дядька в майке и штопаных носках
– разве он мой папа? Нет, он папа Дашке с Витькой. Вот они пусть его папой и называют! Мама была вечно уставшая и измотанная, потому что работала на двух работах, А потом еще взяла и я подработку
– мыть вечером полы на почте, потому что ее любимый муж опять был безработным. Его то и дело увольняли
– то за появление на работе в нетрезвом виде, то за то что он нахамил начальству, то в работе накосячил. Так что работала в основном одна мама. Думаете, она хоть раз пила таблетки от мигрени? Хоть раз упрекнула своего нерадивого муженька, что пора бы и за ум взяться и работу постоянную найти? Да она даже забыла о своей мигрени! Да собственно и таблетки купить было просто не за что
– это ж лишние траты! И так вон сколько всего надо, когда каждая копейка на счету. Наконец дядя Степа нашел работу
– приемщика стеклотары. Если раньше он выпивал пару раз в неделю по вечерам, то теперь частенько даже днем от него несло перегаром. А потом к нему присоединилась и мама. Никогда я не думала, что и в нашем доме будут слышны крики и скандалы, как у соседей через стенку, но и такое случилось. Вечером скандалили и дрались, ночью мирились, а утром общались, как ни в чем не бывало. Все шло своим чередом. Комнату нашу единственную, чтобы создать подобие двухкомнатной квартиры, перегородили шторкой, которая гремя кольцами по металлическому подгардиннику, сдвигалась в сторону по утрам. Родительская спальня была устроена за шкафом. В тесноте, как говорится. Про обиду лучше промолчу. Кстати, мама получала на меня алименты. Как говорил Степан
– элементы. Это означало, что в день получения денег родители принесут из супермаркета полные пакеты еды, мы с мамой сварим борщ с мясом, и мне даже перепадет гостинец от зайчика, как мне всегда дарил папа. Большое красное яблоко, или большой персик. Я прятала его под подушку, чтобы подольше насладиться ароматом лета, погладить бархатистую шкурку, прижаться щекой. Но мои гостинцы стали воровать Дашка с Витькой. И как мне ни хотелось сохранить гостинчик подольше и растянуть удовольствие, но мне приходилось его съедать сразу
– иначе вообще ничего не получу. Я знала, что это все куплено на деньги от папы, и представляла, что это сам папа мне принес вкусняшку, как раньше. К ужину у взрослых была на столе неизменная бутылка спиртного. Мама с дядей Степой выпивали, выпивали, пока не начинали опять ругаться. Степан возмущался, что мать принимает подачки от бывшего, а мать огрызалась:
– А что ж ты тогда трескаешь за обе щеки, раз брезгуешь его подачками?! Сам заработай да принеси, раз подачки не устраивают! Потом они допивали бутылку и переставали кричать, сидели потихоньку обнявшись у стола и пели «Ой, рябина кудрявая!». И вздыхали, что ж у них за жизнь такая неудачливая складывается. У других машины, дачи, квартиры просторные, а они как жили в облезлой хрущевке своей, так пожалуй в ней и состарятся без просвета к улучшению. Однажды Степан напился на пару с мамой, и пока мама задремала в кухне, уронив голову на руки, он попробовал ко мне приставать. Я в ужасе убежала на улицу, даже не переобувшись, как была, в тапочках. Просидела и проплакала на лавочке у подъезда, ожидая, что может вот сейчас выйдет мама, обнимет, утешит. Но мама не вышла. Я встала, утерла слезы, и пошла пешком по ночному городу к папе. Транспорт уже давно не ходил. Я так никогда и не смогла выдавить из себя слово «папа» по отношению к Степану, а после того что он сегодня сделал я поняла, что не хочу его видеть больше никогда в своей жизни! Да, мы все эти годы не виделись с папой, только иногда созванивались. Он хотел меня увидеть, но мама была категорически против, и мы выполняли ее требования. И вот однажды во время телефонного разговора он почему-то сказал мне:
– Доча, ты главное помни
– есть дом, где тебя всегда любят и ждут, если что.
– Пап, что
– «если что»?
– Ну, мало ли. Все что угодно! Что бы тебе ни понадобилось. Хоть среди ночи. Вот оно и понадобилось, это «если что». Среди ночи. Идти предстояло далеко. Дошла я до нашего бывшего дома только через два с половиной часа. И не сразу вошла
– стояла во дворе, смотрела на наши темные окна, вспоминала, плакала. А потом позвонила в домофон. Папа ответил сразу же, словно он меня ждал.
– Папа, это я. Через две минуты он выбежал ко мне, обнял и накинул на меня свою кофту. Потом повел в подъезд, оттирая мои руки, которые были как ледышки. Дома папа наполнил для меня ванну с пеной, а пока набиралась вода, успел напоить меня чаем с ванильными сушками, и не приставал с вопросами. Он и сам понял, что раз я в таком состоянии заявилась к его порогу среди ночи, то значит, меня пригнала крайняя нужда. Потом я лежала в теплой воде, в невесомой пене, пахнущей лавандой, и снова плакала
– на этот раз от радости. Словно с меня сняли тяжелый груз, который давил не меня все эти годы и не давал дышать. Когда я вышла, я спросила, могу ли я пожить у папы, на что он аж встрепенулся:
– Доча, не пожить, а жить! Живи сколько хочешь, мне даже лучше если ты будешь рядом всегда. Родная моя! Я так скучал! Он меня обнял, и плечи у него затряслись, но он совладал с собой:
– Идем, моя принцесса, я постелил тебе в твоей комнате! В моей комнате папа сменил обои с детских розовых на светлые бежевые, без слоников и воздушных шариков. Ну правильно, ведь его дочка выросла. Я улыбнулась, обняла его и поцеловала:
– Спасибо, папочка! Я тебя очень сильно люблю. Впервые за долгие годы я спала и улыбалась во сне, радостная и счастливая. Не было пьяного бухтения мамы со Степаном на кухне, временами переходящего в перепалки. Не было грохота мусоровоза за окном. Проснулась я поздним утром от щебета птиц. Солнце заглядывало в окно. Потянулась сладко, проверяя
– действительно исчез тот тяжелый груз? Мне было легко и радостно. Хорошо, что был выходной, и мне никуда не надо было спешить. Мы с папой решили идти в парк гулять. Но перед этим я решила позвонить маме, чтобы она не волновалась. Мама, как оказалось, и не волновалась. Она гневалась на меня! Степан сказал ей, что её развратная дочь стала к нему приставать, пока мать не видит! Я так и замерла с открытым ртом, когда мама зло выплюнула в трубку:
– Что, дочка подросла и стала на моего мужика заглядываться? Красивый, да? Так не про тебя он, даже не облизывайся.
– Мама, что ты говоришь такое?! Опомнись!
– А где ты, у подружки? Хотя какая мне разница, где! Сама собой распоряжайся.
– Я у папы, мам. Я буду жить с ним. Домой к вам я не вернусь. Мать аж поперхнулась:
– Что?! Где?! Предала свою мать, мерзавка! Дважды подряд предала! В общем, нет у меня больше дочери, так и знай. Долго я еще стояла у телефона с пикающей трубкой в руках, не в силах прийти в себя. Нет, это не со мной! Это какой-то абсурдный фильм! И герои там
– не я и моя мама, а совсем чужие посторонние люди! Я стала спокойнее, отогревшись рядом с папой. Моим родным заботливым папочкой! Он как теплым коконом окутал меня своей любовью и заботой, которую я ощущала ежеминутно. Скоро я закончила школу и поступила в университет. Все хотела позвонить маме, но так и не смогла решиться. Помнила наш последний разговор
– ее злые слова до сих пор стояли у меня в ушах. А она сама так мне ни разу и не позвонила, даже поздравить с поступлением. А потом умер папа. Его бедное сердце износилось раньше времени, и он ушел, оставив меня одну. Мама впервые за несколько лет появилась рядом со мной, с тех пор как мы расстались. Она меня поддержала на похоронах, за что я была ей очень благодарна. Когда мы уже приехали с поминок, то сели вдвоем в нашей гостиной, обнялись и поплакали. Она гладила меня по спине и покачивала, как ребенка. Я плакала у нее на плече, и уходила прочь многолетняя обида. За все. За то, что мама словно бросила меня, когда я была вынуждена уйти, не поинтересовавшись ни разу, как я живу. За то, что она отняла у меня отца. За то, что создала семью с чужим мужчиной. Даже за то, что у нее в этой семье для меня не нашлось тепла и любви, потому что она относилась ко мне там, как к чужой, лишней, приживалке. в общем, к родным дочкам так не относятся. Мама стала выпытывать, что еще было у папы кроме квартиры. Я подняла на нее зареванные глаза и выпрямилась.
– Ну как же.
– стушевалась мать, и глаза ее забегали.
– Наследство же. Интересно, что тебе досталось после его смерти. Какая разница, чем владел папа, если его больше нет! Я почувствовала, как мне без него стало холодно и одиноко. И еще я ощутила себя круглой сиротой, хотя моя мама была жива и сидела рядом со мной.
– Так вот зачем ты приехала, ма? Не меня поддержать, а его имущество посчитать? У меня же еще ничего нет. В права наследования я вступлю только через полгода.
– Ну, через полгода, и ладно. Но он же оставил тебе все! И по закону ты его единственная наследница, и по завещанию. Еще небось и деньжат приберег, а? Ты должна поделиться с братом и сестрой. Продать то, что тебе оставил твой отец, оставить себе свою треть, а их части отдать им.
– А что оставит Степан своим детям? Почему я должна отдавать им то, что оставил мне папа? И почему ты заговорила об этом в такой день? Мы только вернулись с похорон, говорить нужно не об имуществе, а о папе. Я знаю, что ты его совсем не любила
– но не до такой же степени, чтобы совсем уж плевать на его память!
– Ах, вот ты как заговорила! Потому что у меня вас трое детей, всех вас я люблю одинаково. При этих словах я только горько улыбнулась. Уж меня
– так точно.
– И потом, я не подавала на раздел имущества, когда с твоим отцом развелась. Ушла с пустыми руками.
– Мам, но ты и пришла к нему с пустыми руками, со съемной квартиры. Эта квартира
– всегда была его, еще до вашего брака. Дом в пригороде он купил уже когда вы развелись, как и новую машину. А двушка в другом городе, которую он всегда сдавал, досталась ему от его матери. Что бы ты делила?
– То, что теперь ты поделишь!
– выкрикнула мать.
– Выделишь доли и Дашке с Витькой! Им тоже надо, не все же тебе загребать! Купчиха выискалась! Уселась на мешках с богатством и нос задрала, барыня! Я смотрела на свою мать и не узнавала ее. Купчиха? Барыня? Разве я нос задрала? Мы ведь всего несколько часов назад похоронили папу. Как она так может? Я вообще не думала ни о каком наследстве! Я была убита горем, и скорбела об утрате самого родного и близкого мне человека. Может быть, со временем я бы пришла в себя и сама предложила брату с сестрой например двушку бабушкину и папину машину. Но
– так!.. Мать нанесла мне очередную рану на сердце. А потом еще и громко хлопнула дверью, уходя, напоследок обозвав меня неблагодарной тварью. И еще раз повторила, как несколько лет назад:
– Ты предала свою родную мать, мерзавка! В очередной раз предала! И брата с сестрой тоже. Нет у меня больше дочери, так и знай! Мама уехала. Я кое-как пришла в себя, пережив смерть папы. Мне очень нужна была поддержка близких, но оказалось, что я была одна-одинешенька, как перст. И понимала, что теперь так будет всегда. Моя родня отказалась от меня. Мать заявила, что я ей больше не дочь. Витька с Дашкой тоже перестали общаться. Раньше мы хотя бы созванивались с ними, и переписывались в соцсетях, а потом они перестали отвечать на мои звонки и оставляли без ответа все мои сообщения. Через несколько лет я встретила Андрея. Я думала, на свете не бывает таких мужчин, как папа, но оказалось, что на моем жизненном пути встретился еще один такой же, как он. Я глазам своим не верила, все присматривалась к нему
– не кажется ли мне? Не старается ли он казаться таким, каковым не является? Однажды мы гуляли с Андреем и попали под ливень, и оба простудились. И он, сам кряхтя и полыхая от температуры, растирал мне спину мазью от кашля, и натирал ноги, надевая на них кусучие шерстяные носки. А потом поплелся на кухню заваривать чай с медом и малиновым вареньем. Такая самоотверженность меня покорила. Мы пили на кухне ужасно сладкий чай, от которого, мне казалось, я слипнусь навечно.
– А мой папа всегда говорил, что от сладкого портятся зубы.
– прохрипела я.
– Ничего. Мы их немножко попортим, пока не выздоровеем, а потом перестанем. Мы ненадолго.
– так же хрипло проскрипел Андрей. Я поправила у него на лбу мокрую прилипшую челку, и мы оба захихикали хриплым смехом, словно закаркали. А потом я поняла, что без памяти влюбилась в него, и приняла его предложение выйти за него замуж. Мы поженились, но свадьбы не делали
– Андрей был детдомовский, а моя родня. В общем, некого нам было приглашать на свадьбу
– мы были друг у друга только двое. У нас родились дети, в которых мы оба души не чаем. Сначала дочка
– ей я дала имя моей бабушки. А через два года
– сын, наша радость и гордость. Его я назвала, как звали папу. Я очень люблю свою семью! Обожаю своих детей. Люблю и уважаю своего мужа. Но нет-нет, да и царапнет душу
– моя семья от меня отказалась из-за доли папиного наследства, и вычеркнула меня из своей жизни навсегда. Я наблюдала в соцсетях, как повзрослели Дашка и Виктор. Виктор женился и выставил на своей страничке много свадебных фото. Когда я попыталась дозвониться до него, чтобы поздравить, он как обычно сбил мой звонок. Мои поздравления на страничке в Фейсбуке он проигнорировал. Та же история повторилась с Дашей. Все что я могла
– это разглядывать свадебные фото в интернете. Дашин избранник был очень похож на Степана в молодости
– прямо вылитый!
– Ну что ж, счастья тебе, сестренка!
– прошептала я, глядя в монитор. Пусть она будет с ним счастлива! Более счастлива, чем мама со Степаном. Хотя
– может, она-то как раз с ним и счастлива? По-своему. Отдавать брату и сестре машину и квартиру я передумала. Раз они не хотят со мной общаться, я тоже не буду насильно к ним ломиться, и в который раз напрашиваться. У меня вон папины внуки подрастают, значит все, чем владел их дед, унаследуют они. А я так и останусь для моих родных неблагодарной старшей сестрой. круглой сиротой при живой матери.