оглавление канала
В избушке повисла тишина, нарушаемая только хриплым дыханием старика, который много лет назад убил моего отца. Я сидела опустошенная, не было сил даже просто поднять руку. Венька тихо подошел ко мне, встал передо мною на колени, и крепко сжал мои холодные ладони в своих крепких и теплых руках, пытаясь заглянуть мне в глаза. У него не было слов, чтобы утешить меня. И он знал об этом. Он просто сжимал мои ладони, чтобы я почувствовала его тепло. Я подняла на него уже совсем сухие глаза и посмотрела на друга. То, что я увидела, потрясло меня еще больше. Хотя, казалось, что после исповеди Анатолия, это и вовсе невозможно.
Все было так просто, что у меня не хватило ума понять это раньше. Нет. Дед Матвей был прав. Был во всем прав, как и всегда. Дура, она и есть дура. В Венькином взгляде было столько сострадания, столько нежности и боли, что я просто не выдержала этого потока любви. Сползла с края деревяных досок, на которых сидела возле умирающего, уткнулась Веньке в плечо и разрыдалась в голос. Внутри меня, как будто лопнула какая-то струна, освободив душу, и выпуская на волю вместе со слезами все мои чувства. И, как ни странно, открывая новый мир, который жил во мне когда-то, но потом спрятался, растворился, под натиском чего-то чуждого и слепого. За химерами, за чем мы гоняемся долго и упорно, иногда тратя на это целую жизнь, так и не сумев понять в итоге, чего-то главного и нужного. Без чего не мыслимо само понятие ЖИЗНИ.
Мы стояли на коленях обнявшись, и у меня уже не оставалось сил, чтобы плакать. А Венька просто гладил меня по плечам, тихонько повторяя, как заведенный:
- Все будет хорошо… Все будет хорошо. Ничего не бойся. Мы вместе. Я тебя никогда не оставлю. Все будет хорошо….
Потом, он поднялся, и помог встать мне. Усадил меня на лавку и всунул мне в руки кружку с отваром, который я готовила для Анатолия. Я постаралась возразить:
- Вень, это для раненого… - Но сделать это убедительно у меня просто не было сил.
Покорно сделала несколько глотков горьковатой жидкости, и сморщилась. Посмотрела на друга.
- Я хочу выйти на воздух. Я здесь задыхаюсь…
Венька помог мне подняться, и мы вышли наружу из этой проклятой избушки, где уже изо всех темных углов выглядывала смерть.
Я плюхнулась на кусок сухого бревна, поросшего зеленым мхом, лежащим возле самых дверей. А Венька пошел проверить лошадей и задать им корма. На ходу он все время оглядывался на меня тревожно, как будто, боялся оставить меня одну хоть на мгновение.
Я сидела, опершись о стену домушки и щурилась от яркого солнца, щедро поливавшего волнами света и тепла, перепуганную ураганом тайгу. Кони под навесом тихонечко фыркали. И я слышала голос Веньки, который им что-то ласковое приговаривал. Слов разобрать я не могла, да и не стремилась к этому. Все окружающее проходило мимо меня каким-то фоном, как декорация в театре, совершенно не влияющая на действо, которое разворачивалось на сцене. Я даже не пыталась разобраться в том, что было у меня в голове, не раскладывала привычными размышлениями все на свои полочки, как я любила это делать. Все полочки были сметены, и сейчас валялись в одной большой и разномастной куче в моей голове.
Из открытой двери домушки я услышала стон, и быстро вскочила на ноги. Наверное, придет еще время, когда я опять наведу порядок в своем мире, опять прибью на место все полочки и проанализирую все факты, разберусь со своими эмоциями. А пока, я должна делать, что должно. Раненый старик нуждался в помощи. И я должна сделать все, что в моих силах. И не важно, кто он, и что успел натворить за долгие годы своей жизни. Я знала, что, просто не могу по-другому. Потому что, иначе, я не смогу себя считать человеком.