На руинах Берлинской стены…
7 февраля 1992 года, менее чем через три года после падения Берлинской Стены, чуть больше года с воссоединения Германии и всего за несколько месяцев до распада Советского Союза, в Маастрихте, голландском городке на берегу реки Маас, лидеры двенадцати стран-членов Европейского экономического сообщества дали толчок процессу европейской интеграции, подписав Договор о создании Европейского Союза, которому в этом году исполняется тридцать лет.
1 ноября 1993 года, согласно Маастрихтскому договору, ЕЭС официально стал Европейским Союзом (ЕС). Изменение названия организации было не просто формальным: ЕС подписанием договора в Маастрихте обозначил идею политического сближения между государствами-членами, расширения союза за счет стран бывшего социалистического блока, прежде всего, способствуя их денежной интеграции.
В Маастрихте слились воедино проевропейские импульсы, заданные подписанием в 1987 году Единого Европейского Акта, за который так ратовал итальянский премьер Беттино Кракси, компромиссом между Гельмутом Колем и Франсуа Миттераном при воссоединении Германии, возвращением в блок Германии, которая согласилась отказаться в перспективе от марок в качестве денежной единицы, внутренними соглашениями между странами (от Испании до Дании). В результате было выработано три основы создания Европейского Союза:
- Объединение ЕЭС, Европейского сообщества угля и стали и Европейского сообщества атомной энергии в ЕС во главе с Европейской Комиссией.
- Определение Европейской общей внешней политики и политики безопасности.
- Совместное управление внутренними делам и вопросами правосудия.
Тридцать лет спустя, какое суждение мы можем вынести об этом процессе, инициированном в Маастрихте? Это было началом движения к светотени.
Конечно, Европейский Союз остается крупнейшим рынком в мире. Страны-члены ЕС по-прежнему отмечены самыми высокими уровнями развития, благосостояния, социального обеспечения и здравоохранения среди развитых стран, особенно в сферах перехода к экологическим источникам энергии и борьбы с климатическими изменениями. Однако проблемы, в значительной степени, перевешивают достигнутые положительные результаты.
Европеизация на (слишком) высоких скоростях
Первым проблемным пунктом, безусловно, был факт хаотичного продвижения процесса европейской политической интеграции. В заключительных переговорах о создании ЕС, в период между 1991 и 1992 годами, правительство Великобритании во главе с Джоном Мейджором выражало скепсис по поводу отказа от фунта, чтобы, в соответствии с договорами, примкнуть к зоне евро. Именно поэтому в договор был включен пункт о возможности неучастия в зоне евро, апеллируя к которому, Британия могла бы оставаться в будущем Европейском Союзе без отказа от фунта-стерлинга. Так зародилась идея двухскоростной Европы, которую продвигали как Великобритания, так и другие страны, например, Голландия, используя еще один инструмент возмещения (скидки) квотного взноса в бюджет Европейского союза, связанного, в первую очередь, с разной степенью участия в общей сельскохозяйственной политике ЕС.
Потом в применении Маастрихтского договора появилась еще одна проблема, которая заставила «превысить две скорости»: выбор установить правила дефицита и государственного долга, в духе западногерманского неолиберализма, развеял иллюзии Франсуа Миттерана о том, что Германию можно контролировать через Маастрихт и евро. Во Франции, на самом деле, думали, что объединенная Германия без марки в качестве валюты даже мысли не допустит о том, чтобы установить геоэкономический и торговый контроль над другими европейскими странами, но, на самом деле, пророчество Маргарет Тэтчер о «немецкой Европе» сбылось, благодаря структурной способности Берлина устанавливать гегемонию на рынке в силу своей развитой промышленности, внутренней дефляции заработной платы, экспортоориентированным предприятиям, а также использования политических инструментов для того, чтобы ослабить партнеров и соперников в Европе. Поэтому средиземноморские страны, такие как Италия, столкнулись с растущими структурными проблемами, связанными, в основном, с долгами.
Отсутствие политического духа в европейской интеграции вывело на первый план экономику. А в основу экономических речей, которые велись на Старом Континенте, легла неолиберальная риторика. Каждая страна-член была вынуждена вестись за группой доминирующих меркантильных северных государств под предводительством Германии. С Пакта о стабильности и росте 1997 года начались разговоры о том, что конечной целью Экономического и монетарного союза на самом деле был «дефицитом бюджета, близкий к нулю, или профицит». В том же духе работал и Бюджетный пакт 2012 года, установивший, что страны должны унифицировать свои национальные законы.
Зависимость от Европейского Центробанка
За этим последовала существенная неспособность Европейского Союза решительно справляться с основными системными кризисами, которые перед ним возникли, как, например, Великая Рецессия и долговой кризис, разрешившийся дефляционными сокращениями. Зависимость от Центрального Банка стала необходимостью, поскольку риск взрыва евро и ЕС под ударами кризисов и политики жесткой экономии, продвигаемой Германией, усиливался.
Назначение Председателем ЦБ ЕС итальянца Марио Драги в 2015 году и последовательность его действий даже в период пандемии, по сути, показали зависимость ЕС от единственного учреждения, способного к четким и прозрачным системным действиям. Показав на примере зависимости Евросоюза от чисто технического органа, что его реальной проблемой стал дефицит политики.
Слишком много экономики – слишком мало политики
Европа пронизана политическими и социо-культурными противоречиями: она похожа на мозаику из стран, разделенных тысячелетней линией разлома между католиками и православными и многовековой линией между католиками и протестантами, она разделена на геополитические макрорегионы: Западную Европу, Центральную Европу, Миттельевропу (Срединную Европу) Балканский Полуостров, Восточную Европу, — разделена на многочисленные языковые, религиозные, культурные зоны без каких-либо точек соприкосновения.
Европейский демос – это не реальность. Конечно, существуют общие ценности и история Европы, которые все равно многогранны. Отрицание этого факта было одной из ошибок Евросоюза, выбравший на последние тридцать лет путь чисто технический, считая, что он не дополняет, а заменяет политическую интеграцию.
Европейский Союз после четверти века с его зарождения в актуальной форме продолжают описывать политологическим термином «дефицит демократии», потому что он не удовлетворяет основным принципам западного конституционализма: разделение властей и баланс между ними, легитимация власти, основанная на народном голосовании, принцип мажоритарного голосования.
«Зачастую «европейские институты власти, — как отмечал в 2015 году заядлый европеист, французский журналист Бернар Гетта, — слишком непонятны, настолько, что даже наиболее продвинутым гражданам не удается их понять. Но основной причиной этой постоянной кризисной ситуации является другое: Союз – это все еще нереализованный проект». Гетта подчеркивал «заслугу» Маастрихта в том, что он создал «федерацию, у которой нет ни избранного правительства, которое несло бы ответственность перед народом, ни единой социальной и налоговой политики». «Молчание Европы как цельного организма, в противовес активности некоторых ее стран-участниц, состоит как раз в неполитической, даже можно сказать, антиполитической природе бюрократического аппарата ЕС».
А после пандемии будет прорыв?
В 2020 году сразу после начала кризиса, связанного с пандемией, бывший министр экономики Италии Джулио Тремонти заявил, что такая неоднородная реакция на пандемию со стороны ЕС обусловлена преобладанием над «святыми идеями» строительства союза «технократии», неспособной противостоять этим вызовам истории. Подчеркивая природу подлинной антиполитической утопии, брошенной в бурное море кризисной глобализации, в своем эссе «Державы политического капитализма» Алессандро Арезу, советник экс-председателя ЦБ ЕС Марио Драги, писал, что «все координаты указывают на закат Европы в межправительственной форме, в федеральной форме или в каких-либо других формах, о которых мы можем спорить»: демография, финансы, промышленность, сплоченность, технология и так далее.
Европа решила отреагировать на пандемию, останавливая действие самого радикального из пост-Маастрихтских правил, Пакта о стабильности, проложив путь к «возвращению Кейнса», государственных инвестиций и разнородных действий со стороны отдельно взятых государств. Актуальная фаза характеризуется возобновлением дискуссий о роли Европы в мире, оживлением споров о стратегической автономии и суверенитете Старого Континента в областях новых технологий, цифровизации, вооруженных сил.
Альтернатива, которую нужно создать
Решения, принятые в условиях ежечасного изменения обстановки в мире с весны 2020 года, не представляют сами по себе изменение парадигмы или пути развития, но при этом показали, что консенсус, установившийся между странами ЕС после подписания Маахстрихтского договора, должен быть пересмотрен.
Так считают, например, экономисты и политологи, которые опубликовали совместную статью во французском журнале Le Grand Continent, по мнению которых, пути выхода из кризиса нужно еще запланировать: чрезвычайная ситуация последних лет «вызвала беспокойство по поводу экономического роста и трудовой занятости не только в рамках финансовой стабильности и налоговой консолидации», так что необходимо задаться вопросом: «Как могут такие инструменты, как Европейский механизм стабильности или Пакт о росте и стабильности, созданные, по сути, для того, чтобы регулировать европейский бюджет, стать основой новой глобальной модели экономического, экологического и социального развития?»
Вполне логичным вопросом задаются европейцы о своем будущем. И если сильные мира сего не зададут себе аналогичные вопросы, то и наступит «закат Европы».
Антонина Марченко
Политический обозреватель, собкор в Европе