Погружаясь в биографию человека, тем более человека интеллектуального возвышенного труда, биографию рассказанную кем-то, нередко поверхностно, со сторонними измышлизмами, досужими воспоминаниями-сплетнями иных людей, пропущенных через призму политических воззрений того или иного времен, хочется параллельно погрузиться в труды того, чья биография в виде раскрытой книги на столике под светом ночника, шуршит неспешно перелистываемыми страницами. Хочется отыскать видеозаписи, если таковые имеются, хочется услышать голос и увидеть жесты первоисточника.
Пугает дотошная препарация стихов, прозы, философии, что созданы или переданы пытливым тонким умом для всех остальных. И те остальные вольны понимать каждый в силу своего разумения душевного, сердечного и умственного, оставленного им.
Пугает разбор каждой строчки, запятой, буквы, каждого смысла. Словно хирург перед вами вскрывает тело живого человека и дотошно цепляя каждый нерв, каждую пульсирующую ещё артерию, вытягивая их перед амфитеатром зрителей, с наслаждением наблюдает, как под его взглядом мертвеют ткани, замирает жизнь и гаснет искра чего-то великого, безвозвратно ускользая.
Слушая литературные лекции профессоров, на которых в течении полутарочасового отрезка времени препарируют стихотворение в четыре строфы ловишь себя на мысли, а как-бы сейчас отреагировал сам автор на всё, что сказано в течении этих самых полутора часов? И не ощутил-бы он сам, как из него самого, как источника жизни его творений, истончаясь уходит жизнь?
Разбор стихотворения в ЛИТО несоизмерим с разбором того же самого стихотворения как научный процесс в крохоборческих масштабах изучения творчества того или иного литературного исследования.
Читая биографию поэта, написанную скупо и в большом домысливании со стороны, упиваешься его собственными письмами, в которых предстаёт он живой искрой, с присущей только ему личной энергией и тут же открываешь томик его стихов, чтобы поймать хотя-бы тень того настроения и состояния, в котором он "искрил" в разломе исторических событий, что не всегда столь явно прослеживаются в искреннем творчестве поэта, устремлённого к звёздым копям.
Я встал и трижды поднял руки.
Ко мне по воздуху неслись
Зари торжественные звуки,
Багрянцем одевая высь.
Казалось, женщина вставала,
Молилась, отходя во храм,
И розовой рукой бросала
Зерно послушным голубям.
Они белели где-то выше,
Белея, вытянулись в нить
И скоро пасмурные крыши
Крылами стали золотить.
Над позолотой их заемной,
Высоко стоя на окне,
Я вдруг увидел шар огромный,
Плывущий в красной тишине.
18 ноября 1903
А. Блок
Там, с высоты космического безвременья исторические земные перипетии малы и незначительны. От того, не у всех они отражаются.
В смутные, тяжёлые времена высокие души ещё больше пытаются ухватиться за вечные истины, далёкие от происходящего в бытовом земном плане, словно стараясь не цепляться крыльями за земной ад реальности. И как правило, именно подобные стихи остаюся в Вечности, а политически настроеные, подвывающие о безысходности народных волнений, уносятся с волнами политических смен настроений и курса. То, что кажется важным в нынешнем столетии, спустя пару веков станет пустым и бумажно-мёрвым в стихах, что написаны на злобу дня, если нет в них высоких истин и света горних миров.
История переписывается в угоду каждому столетию и только произведения имеющие звёздую пыль в своих строках остаются жить.
Седые сумерки легли
Весной на город бледный.
Автомобиль пропел вдали
В рожок победный.
Глядись сквозь бледное окно,
К стеклу прижавшись плотно…
Глядись. Ты изменил давно,
Бесповоротно.
11 февраля 1910
А. Блок